Home
Тема закрыта!
 |  graf   03.05.2015 / 10:48 #1 "По вере вашей да будет вам. " |
Пантелеймон РомановКрепкие нервы (+/-)
Какой-то человек в распахнутой шубе и в шапке на затылке, видимо, много и спешно бегавший по делам, вошел в банк и, подойдя к окошечку, в котором выдавали по чекам, сунул туда свою бумажку. Но бумажка выехала обратно.
– Это что такое? Почему?
– У нас только до часу.
– Тьфу!..
Вежливый человек в черном пиджаке, стоявший за лакированным банковским прилавком, увидев расстроенное лицо посетителя, спросил:
– Вам что угодно?
– Да вот получить по чеку опоздал. Присутственный день до четырех, а по чекам у вас прекращают уже в час выдавать.
– А это, видите ли, для удобства сделано, – сказал человек в пиджаке. – Каждое учреждение приноравливается к тому, чтобы экономить время.
– А вон напротив я получал, там до двух открыто.
– Очень может быть. У каждого свой порядок. Вон, например, нотариус, что рядом с нами, – если вам нужно заверить подпись или что-нибудь другое в этом роде, – то нужно поспевать до половины первого. А если за углом – там тоже нотариус, – то до половины третьего.
Около кассы с чеками послышался шум.
– Какого же это черта, ведь я неделю тому назад получал, было до двух часов открыто.
Человек в пиджаке бросился туда, как бросается пожарный с трубой к тому дому, которому угрожает опасность.
– Чего вы беспокоитесь?
– Прошлый раз, говорю, получал, у вас до двух часов было открыто.
– А когда это было?
– Когда было… неделю тому назад.
– Совершенно правильно. Неделю назад выдавали до двух часов, а теперь переменили.
– Тьфу!!!
Посетитель вылетел из банка и хлопнул дверью так, что задрожали стекла.
– И отчего это народ такой нервный стал? – спросил человек в пиджаке, вернувшись к своему собеседнику, – жизнь, что ли, так изматывает?..
– Возможно; я вот на что уж спокойный человек, а побегал нынче с утра и таким зверем стал, что, – уж признаюсь вам, – если бы вы не оказались таким вежливым, я бы, как тигр, бросился.
– Это вредно, – сказал человек в черном пиджаке, – ведь у меня после перемены часов в день человек по двадцати прибегают и все вот так плюют, как этот, что ушел, и как вы изволили плюнуть. А мне – плевать! Относись спокойно, вежливо, как требует служба, и все будет хорошо. А то посетители будут плевать да я буду плевать, тут пройти нельзя будет. Вон, еще заявился. Вам что угодно?
– Деньги по этой бумажке можно получить? – спросил человек в тулупчике.
– Можно-с. Только выдавать будут с двух часов. Кассир в банк ушел. Сядьте вон там в уголок, там вы никому мешать не будете.
– Что ж, я и буду целый час сидеть?
– Погулять можете.
Человек в тулупчике сел, нахохлившись, в уголок, около урны для окурков.
– Крепкие нервы – первое дело, – сказал человек в пиджаке, возвращаясь к своему собеседнику. Но его прервали ввалившиеся один за другим сразу пять человек. Одним нужно было получать по чеку, другим еще по каким-то бумажкам.
– Вы садитесь тоже туда же в уголок, вон где дремлет человек в тулупчике, вы отправляйтесь домой пообедать, потому что поздно пришли, вы можете прогуляться, а можете тоже в уголок сесть.
– А мне куда же деваться? – спросил с раздражением последний.
– А что у вас?
– Мне деньги внести.
– Тоже в уголок. Кассир еще не приходил.
– Тьфу!!!
– Да, крепкие нервы – первое условие плодотворной работы, – сказал опять человек в черном пиджаке, возвращаясь к собеседнику.
– Ну, что, работа-то идет все-таки хорошо? – спросил тот.
– Как вам сказать… не очень. Народ, что ли, недисциплинированный стал, не поймешь. Пошлешь посыльного, всего и дела на пять минут, а он целый день прошляется. Вот сейчас послал по спешному делу, там самое большее, на четверть часа всего и дела, а его, изволите видеть, уже второй час нету. А в банке напротив по таким делам до двух часов, значит, вся музыка откладывается на завтра. Чего он, спрашивается, собак гоняет?
– Черт знает что такое! – сказал еще один вошедший посетитель, – ведь третьего дня приходил, мне сказали, что до часу, а я привык до двух получать и забыл совсем.
– Привыкнете, – вежливо сказал человек в пиджаке, – с первого разу не запомнили, со второго запомните.
– Нельзя ли у вас тут подождать, а то мы ходим там взад и вперед по улице, к нам уж милиционер стал что-то присматриваться, – сказали двое отправленных на прогулку.
– Сделайте ваше одолжение. В уголок пожалуйте. – И, обратившись к своему собеседнику, прибавил: – Тихий ангел пролетел… вы в такой час попали – кассира нету, эти прекратили выдачу, те еще не начали… В уголке уже всех, знать, укачала.
Собеседник посмотрел на сидевших в уголке и увидел, что пришедший первым человек в тулупчике склонился вперед и, упершись шапкой в стену, дремал. За ним, упершись ему головой в спину, закрывал и опять открывал мутные глаза человек с портфелем в обтрепанном пальто.
– А вот не будь у меня крепких нервов, нешто бы они так смирно сидели? Вот что из пролетарского элемента, те много лучше: легче засыпают. И против долгого ожидания не возражают. Сядет себе и сидит, кругом посматривает. Иной часа два высидит, поспит тут у нас – и ничего. А вот умственные работники – не дай бог! Минуты на месте посидеть не может. А о сне и толковать нечего.
Дверь отворилась, и вошел посыльный с сумкой из серого брезента.
– Вот он, извольте радоваться! Где тебя нечистые носили?
– Где носили!.. В конторе в этой только до часу справки дают, туда опоздал, а по этим синеньким бумажкам только с трех часов начинают.
– Тьфу!!!
– Это что такое? Почему?
– У нас только до часу.
– Тьфу!..
Вежливый человек в черном пиджаке, стоявший за лакированным банковским прилавком, увидев расстроенное лицо посетителя, спросил:
– Вам что угодно?
– Да вот получить по чеку опоздал. Присутственный день до четырех, а по чекам у вас прекращают уже в час выдавать.
– А это, видите ли, для удобства сделано, – сказал человек в пиджаке. – Каждое учреждение приноравливается к тому, чтобы экономить время.
– А вон напротив я получал, там до двух открыто.
– Очень может быть. У каждого свой порядок. Вон, например, нотариус, что рядом с нами, – если вам нужно заверить подпись или что-нибудь другое в этом роде, – то нужно поспевать до половины первого. А если за углом – там тоже нотариус, – то до половины третьего.
Около кассы с чеками послышался шум.
– Какого же это черта, ведь я неделю тому назад получал, было до двух часов открыто.
Человек в пиджаке бросился туда, как бросается пожарный с трубой к тому дому, которому угрожает опасность.
– Чего вы беспокоитесь?
– Прошлый раз, говорю, получал, у вас до двух часов было открыто.
– А когда это было?
– Когда было… неделю тому назад.
– Совершенно правильно. Неделю назад выдавали до двух часов, а теперь переменили.
– Тьфу!!!
Посетитель вылетел из банка и хлопнул дверью так, что задрожали стекла.
– И отчего это народ такой нервный стал? – спросил человек в пиджаке, вернувшись к своему собеседнику, – жизнь, что ли, так изматывает?..
– Возможно; я вот на что уж спокойный человек, а побегал нынче с утра и таким зверем стал, что, – уж признаюсь вам, – если бы вы не оказались таким вежливым, я бы, как тигр, бросился.
– Это вредно, – сказал человек в черном пиджаке, – ведь у меня после перемены часов в день человек по двадцати прибегают и все вот так плюют, как этот, что ушел, и как вы изволили плюнуть. А мне – плевать! Относись спокойно, вежливо, как требует служба, и все будет хорошо. А то посетители будут плевать да я буду плевать, тут пройти нельзя будет. Вон, еще заявился. Вам что угодно?
– Деньги по этой бумажке можно получить? – спросил человек в тулупчике.
– Можно-с. Только выдавать будут с двух часов. Кассир в банк ушел. Сядьте вон там в уголок, там вы никому мешать не будете.
– Что ж, я и буду целый час сидеть?
– Погулять можете.
Человек в тулупчике сел, нахохлившись, в уголок, около урны для окурков.
– Крепкие нервы – первое дело, – сказал человек в пиджаке, возвращаясь к своему собеседнику. Но его прервали ввалившиеся один за другим сразу пять человек. Одним нужно было получать по чеку, другим еще по каким-то бумажкам.
– Вы садитесь тоже туда же в уголок, вон где дремлет человек в тулупчике, вы отправляйтесь домой пообедать, потому что поздно пришли, вы можете прогуляться, а можете тоже в уголок сесть.
– А мне куда же деваться? – спросил с раздражением последний.
– А что у вас?
– Мне деньги внести.
– Тоже в уголок. Кассир еще не приходил.
– Тьфу!!!
– Да, крепкие нервы – первое условие плодотворной работы, – сказал опять человек в черном пиджаке, возвращаясь к собеседнику.
– Ну, что, работа-то идет все-таки хорошо? – спросил тот.
– Как вам сказать… не очень. Народ, что ли, недисциплинированный стал, не поймешь. Пошлешь посыльного, всего и дела на пять минут, а он целый день прошляется. Вот сейчас послал по спешному делу, там самое большее, на четверть часа всего и дела, а его, изволите видеть, уже второй час нету. А в банке напротив по таким делам до двух часов, значит, вся музыка откладывается на завтра. Чего он, спрашивается, собак гоняет?
– Черт знает что такое! – сказал еще один вошедший посетитель, – ведь третьего дня приходил, мне сказали, что до часу, а я привык до двух получать и забыл совсем.
– Привыкнете, – вежливо сказал человек в пиджаке, – с первого разу не запомнили, со второго запомните.
– Нельзя ли у вас тут подождать, а то мы ходим там взад и вперед по улице, к нам уж милиционер стал что-то присматриваться, – сказали двое отправленных на прогулку.
– Сделайте ваше одолжение. В уголок пожалуйте. – И, обратившись к своему собеседнику, прибавил: – Тихий ангел пролетел… вы в такой час попали – кассира нету, эти прекратили выдачу, те еще не начали… В уголке уже всех, знать, укачала.
Собеседник посмотрел на сидевших в уголке и увидел, что пришедший первым человек в тулупчике склонился вперед и, упершись шапкой в стену, дремал. За ним, упершись ему головой в спину, закрывал и опять открывал мутные глаза человек с портфелем в обтрепанном пальто.
– А вот не будь у меня крепких нервов, нешто бы они так смирно сидели? Вот что из пролетарского элемента, те много лучше: легче засыпают. И против долгого ожидания не возражают. Сядет себе и сидит, кругом посматривает. Иной часа два высидит, поспит тут у нас – и ничего. А вот умственные работники – не дай бог! Минуты на месте посидеть не может. А о сне и толковать нечего.
Дверь отворилась, и вошел посыльный с сумкой из серого брезента.
– Вот он, извольте радоваться! Где тебя нечистые носили?
– Где носили!.. В конторе в этой только до часу справки дают, туда опоздал, а по этим синеньким бумажкам только с трех часов начинают.
– Тьфу!!!
Изменил(а) graf 03.05.2015 / 10:49
0
| | graf 03.05.2015 / 10:51 #2 "По вере вашей да будет вам. " |
ПЛОХОЙ НОМЕР
2 (+/-)
Около остановки трамвая набралась длинная очередь. Впереди стояли женщины в платках, за ними старушка в шляпке и повязанном поверх нее теплом платке, потом толстый гражданин и подбежавшие под конец человек пять парней в теплых куртках и сапогах.
– Сейчас начнется сражение, – сказала одна из женщин, выпростав рот из повязанного платка и оглянувшись назад, на очередь. – И отчего это такое наказание?
– Это самый плохой номер, – ответила другая, – с ним и кондуктора-то измучились. Ни на одном номере столько народу не садится, сколько на этом. Каждый раз светопреставление, а не посадка.
– Усовершенствовать бы как-нибудь…
– Как же ты его усовершенствуешь?
– Вон, идет. Уродина проклятая!
– Эй, бабы, – крикнули парни, – работай сейчас лучше, губы не распускай.
Все подобрались и смотрели на подходящий вагон, как смотрит охотник во время облавы на показавшегося зверя. Некоторые выскочили было вперед, чтобы перехватить его во время движения.
– Бабы, вали! – крикнули парни, – подпихивать будем.
Едва вагон остановился, как все бросились к нему и стали ломиться на площадку.
Несколько секунд были слышны лишь приглушенные звуки сосредоточенной борьбы.
Только изредка вырывалось:
– О господи, душа с телом расстается… Да что вы остановились-то?!
– Ногу не подниму никак, – говорила старушка в шляпке с платком.
– Васька, подними ей ногу! – крикнули сзади.
– Две версты крюку в другой раз дам, а на этот номер не сяду.
Наконец все втиснулись, и только парни висели на площадке. А один, расставив руки, держался ими за железные столбики и животом нажимал на старушку.
– Васька, просунь подальше эту старуху, а то ногу поставить некуда.
– Господи боже мой, ведь перед вами живой человек, а не бревно! – кричала старушка в шляпке. – Что вы меня давите!
– Потому и давлю, что живой, живой всегда подастся. Вот и прошла, – сказал парень, всунув в дверь старуху, которая, скрестив прижатые к груди руки, как перед причастием, даже повернулась лицом назад, и ее течением понесло внутрь вагона.
– Кондуктор, отчего такое безобразие тут всегда?
– Оттого, что номер плохой, – сказал тот недовольно, – все номера, как номера, а этот собака… сил никаких не хватает.
– А исправить никак нельзя?
– Кого исправить? – спросил недовольно, покосившись из-за голов, кондуктор.
– «Кого»!.. – вагон.
– Язык болтает, – голова не ведает, что… Вагон и так исправный. Дело не в вагоне, а в номере. На других номерах никогда столько народу не бывает, а тут постоянно, как сельди в бочке. И откуда вас черт только наносит сюда, все на один номер наваливаетесь! Прямо работать нету никакой возможности.
– Раз народу много, вот бы и надо… – сказал голос какого-то придушенного человека.
– Что «надо»? – переспросил иронически кондуктор.
– Как номер плохой, так тут ничего не выдумаешь, – прибавил минуту спустя кондуктор. – Да и народ тоже… на этот народ все горло обдерешь, кричамши.
– Русский человек без крику не может. Тут для этого особого кондуктора надо.
– Да ведь тоже и у кондуктора горло не железное. А вот бы радио установить, чтобы со станции на остановках всех матом крыть.
– Они останавливаются-то не в одно время; что же ты во время движения ни с того ни с сего и будешь крыть?..
– Можно предупредить, что это к следующей остановке относится.
– А почему вагонов не прибавляют?
– Потому что второстепенная линия – движение небольшое, – сказал недовольно кондуктор.
– Какое ж, к черту, небольшое, когда мы все ребра себе переломали.
– Мало что поломали – определяется по статистике, а не по ребрам.
– Батюшка, ослобони! – крикнула старушка из середины.
– То-то вот – «ослобони»!.. А зачем лезла на такой номер, спрашивается? По зубам бы выбирала. Села бы, вон, на четвертый.
– Куда ж я на четвертый сяду, когда он совсем не в ту сторону?
– Еще разбирет, в какую сторону, – проворчал недовольно кондуктор. – Ну, что же там, вы! Олухи царя небесного, ведь вам сказано наперед потесниться!
– Нельзя ли повежливее?
– Садись на другой номер, там повежливее будут.
– Вы, кажется, навеселе?..
– На этом номере только пьяному и ездить, никакой трезвый не выдержит, – отозвался кондуктор и прибавил: – Ах, окаянные, ну и народ! Ежели на них не кричать без передышки, они на вершок не подвинутся.
– Голубчик, крикни на них посильнее! – послышался голос старушки, – совсем ведь смерть подходит.
– Криком тут много не сделаешь, – ответил недовольно кондуктор и мигнул вожатому: – Панкратов, стряхни-ка!
Вагон, летевший под уклон, вдруг неожиданно замедлил ход, и все пассажиры, стоявшие в проходе, посыпались друг на друга к передней площадке.
– Боже мой! Что же это?! Что случилось?!
– Да ничего не случилось, – сказал кондуктор, – вот стряхнул всех, – теперь свободнее стало.
– Слушайте, нельзя ли потише?! – крикнул какой-то гражданин, сидевший на скамейке, у которого шапка слетела через задинку назад.
– Потише ничего не выйдет, – отозвался кондуктор. – На другом номере, конечно, можно и потише, а тут народ так образовался, что его только вот когда под горку разгонишь да остановишь сразу, ну, тогда еще стряхнется. Они стоять на особый манер приспособились: на других номерах человек стоит себе как попало, а тут он норовит вдоль вагона раскорячиться. Поди-ка его сшиби, когда он одной ногой в пол упирается!
– Вот пять лет езжу на этом номере, – сказал толстый человек, – и каждый божий день такая мука.
– И десять лет проездишь, все та же мука будет, – сказал кондуктор. – На этом номере за три года пенсию выдавать надо.
– А ничего с ним сделать нельзя? – спросил опять кто-то.
– Это не с ним, а с народом делать надо. Да и с народом ничего не сделаешь; ежели только перебить вас половину, тех, что на этом номере ездят, – ну, тогда, может быть, послободнеет.
Вагон остановился на остановке, и на задней площадке опять завязалось сражение.
– Проходите наперед, ведь там вышли! – кричали снаружи.
– Кондуктор, не пускайте же больше, скажите, что мест нет! – кричала какая-то женщина в вагоне, у которой шляпка от тесноты перевернулась задом наперед.
– Пускай лезут, – ответил кондуктор, – ведь если бы ты там, а не тут была, другое бы совсем говорила.
– Передние, проходите дальше! Кондуктор, крикнете же им.
– У меня уж голос пропадать стал от крику, – сказал кондуктор, – а вот сейчас тронемся, тогда и разровняемся.
И когда вагон тронулся и разошелся под уклон, он крикнул:
– Панкратов, стряхни их, чертей, как следует!..
– Сейчас начнется сражение, – сказала одна из женщин, выпростав рот из повязанного платка и оглянувшись назад, на очередь. – И отчего это такое наказание?
– Это самый плохой номер, – ответила другая, – с ним и кондуктора-то измучились. Ни на одном номере столько народу не садится, сколько на этом. Каждый раз светопреставление, а не посадка.
– Усовершенствовать бы как-нибудь…
– Как же ты его усовершенствуешь?
– Вон, идет. Уродина проклятая!
– Эй, бабы, – крикнули парни, – работай сейчас лучше, губы не распускай.
Все подобрались и смотрели на подходящий вагон, как смотрит охотник во время облавы на показавшегося зверя. Некоторые выскочили было вперед, чтобы перехватить его во время движения.
– Бабы, вали! – крикнули парни, – подпихивать будем.
Едва вагон остановился, как все бросились к нему и стали ломиться на площадку.
Несколько секунд были слышны лишь приглушенные звуки сосредоточенной борьбы.
Только изредка вырывалось:
– О господи, душа с телом расстается… Да что вы остановились-то?!
– Ногу не подниму никак, – говорила старушка в шляпке с платком.
– Васька, подними ей ногу! – крикнули сзади.
– Две версты крюку в другой раз дам, а на этот номер не сяду.
Наконец все втиснулись, и только парни висели на площадке. А один, расставив руки, держался ими за железные столбики и животом нажимал на старушку.
– Васька, просунь подальше эту старуху, а то ногу поставить некуда.
– Господи боже мой, ведь перед вами живой человек, а не бревно! – кричала старушка в шляпке. – Что вы меня давите!
– Потому и давлю, что живой, живой всегда подастся. Вот и прошла, – сказал парень, всунув в дверь старуху, которая, скрестив прижатые к груди руки, как перед причастием, даже повернулась лицом назад, и ее течением понесло внутрь вагона.
– Кондуктор, отчего такое безобразие тут всегда?
– Оттого, что номер плохой, – сказал тот недовольно, – все номера, как номера, а этот собака… сил никаких не хватает.
– А исправить никак нельзя?
– Кого исправить? – спросил недовольно, покосившись из-за голов, кондуктор.
– «Кого»!.. – вагон.
– Язык болтает, – голова не ведает, что… Вагон и так исправный. Дело не в вагоне, а в номере. На других номерах никогда столько народу не бывает, а тут постоянно, как сельди в бочке. И откуда вас черт только наносит сюда, все на один номер наваливаетесь! Прямо работать нету никакой возможности.
– Раз народу много, вот бы и надо… – сказал голос какого-то придушенного человека.
– Что «надо»? – переспросил иронически кондуктор.
– Как номер плохой, так тут ничего не выдумаешь, – прибавил минуту спустя кондуктор. – Да и народ тоже… на этот народ все горло обдерешь, кричамши.
– Русский человек без крику не может. Тут для этого особого кондуктора надо.
– Да ведь тоже и у кондуктора горло не железное. А вот бы радио установить, чтобы со станции на остановках всех матом крыть.
– Они останавливаются-то не в одно время; что же ты во время движения ни с того ни с сего и будешь крыть?..
– Можно предупредить, что это к следующей остановке относится.
– А почему вагонов не прибавляют?
– Потому что второстепенная линия – движение небольшое, – сказал недовольно кондуктор.
– Какое ж, к черту, небольшое, когда мы все ребра себе переломали.
– Мало что поломали – определяется по статистике, а не по ребрам.
– Батюшка, ослобони! – крикнула старушка из середины.
– То-то вот – «ослобони»!.. А зачем лезла на такой номер, спрашивается? По зубам бы выбирала. Села бы, вон, на четвертый.
– Куда ж я на четвертый сяду, когда он совсем не в ту сторону?
– Еще разбирет, в какую сторону, – проворчал недовольно кондуктор. – Ну, что же там, вы! Олухи царя небесного, ведь вам сказано наперед потесниться!
– Нельзя ли повежливее?
– Садись на другой номер, там повежливее будут.
– Вы, кажется, навеселе?..
– На этом номере только пьяному и ездить, никакой трезвый не выдержит, – отозвался кондуктор и прибавил: – Ах, окаянные, ну и народ! Ежели на них не кричать без передышки, они на вершок не подвинутся.
– Голубчик, крикни на них посильнее! – послышался голос старушки, – совсем ведь смерть подходит.
– Криком тут много не сделаешь, – ответил недовольно кондуктор и мигнул вожатому: – Панкратов, стряхни-ка!
Вагон, летевший под уклон, вдруг неожиданно замедлил ход, и все пассажиры, стоявшие в проходе, посыпались друг на друга к передней площадке.
– Боже мой! Что же это?! Что случилось?!
– Да ничего не случилось, – сказал кондуктор, – вот стряхнул всех, – теперь свободнее стало.
– Слушайте, нельзя ли потише?! – крикнул какой-то гражданин, сидевший на скамейке, у которого шапка слетела через задинку назад.
– Потише ничего не выйдет, – отозвался кондуктор. – На другом номере, конечно, можно и потише, а тут народ так образовался, что его только вот когда под горку разгонишь да остановишь сразу, ну, тогда еще стряхнется. Они стоять на особый манер приспособились: на других номерах человек стоит себе как попало, а тут он норовит вдоль вагона раскорячиться. Поди-ка его сшиби, когда он одной ногой в пол упирается!
– Вот пять лет езжу на этом номере, – сказал толстый человек, – и каждый божий день такая мука.
– И десять лет проездишь, все та же мука будет, – сказал кондуктор. – На этом номере за три года пенсию выдавать надо.
– А ничего с ним сделать нельзя? – спросил опять кто-то.
– Это не с ним, а с народом делать надо. Да и с народом ничего не сделаешь; ежели только перебить вас половину, тех, что на этом номере ездят, – ну, тогда, может быть, послободнеет.
Вагон остановился на остановке, и на задней площадке опять завязалось сражение.
– Проходите наперед, ведь там вышли! – кричали снаружи.
– Кондуктор, не пускайте же больше, скажите, что мест нет! – кричала какая-то женщина в вагоне, у которой шляпка от тесноты перевернулась задом наперед.
– Пускай лезут, – ответил кондуктор, – ведь если бы ты там, а не тут была, другое бы совсем говорила.
– Передние, проходите дальше! Кондуктор, крикнете же им.
– У меня уж голос пропадать стал от крику, – сказал кондуктор, – а вот сейчас тронемся, тогда и разровняемся.
И когда вагон тронулся и разошелся под уклон, он крикнул:
– Панкратов, стряхни их, чертей, как следует!..
0
 |  СЧАСТЬЕ777 13.05.2015 / 08:37 #3 Закрыв глаза, слушай сердце... |
Звонок раздался в десять утра. Мария Ивановна отложила
вязание шерстяных носков и сняла трубку.
— Ваш внук только что совершил серьезное ДТП, — торопливо
объяснял неизвестный. — Вдребезги разбита дорогая
иномарка, есть жертвы, а это от трех до пяти лет лишения
свободы… Чтобы помочь внуку избежать уголовной
ответственности, нужны деньги!
— Сколько?
— Двести тысяч! — решительно заявил незнакомый голос. —
Готовьте деньги — сейчас к вам приедет наш человек! И об
этом звонке никому, а то внучонок точно загремит по этапу!
— Но у меня дома нет таких денег, — всхлипнула Мария
Ивановна. — Нужно ехать в банк, а это на другом конце города.
— Выходите на улицу — к дому подъедут серебристые «жигули»
и отвезут туда, куда нужно. И помните: чтобы никому ни слова!
В интересах внука.
Проехав полгорода и остановившись возле банка, водитель
прижал палец к губам.
Мария Ивановна ответила ему тем же. Вернулась через
полчаса:
— Пин-код пластиковой карточки забыла, — тяжело вздохнула
она. — На дачу надо ехать — он у меня там, в тетрадке
записан…
Дачу, которая была в тридцати километрах от города, Мария
Ивановна покинула с двумя сумками картофеля и сеткой лука.
— Грузи в багажник и поехали! — сказала она заскучавшему
было парню.
— В банк? — переспросил тот.
— Домой, — бросила Мария Ивановна. — Не с картофелем же в
банк ехать?! А по дороге возле супермаркета тормозни, надо
хлеба и молока купить…
Водила насупился, но промолчал. Темнело. Парень нервничал, а
Мария Ивановна была как слониха спокойна.
— Чем сидеть без дела, помог бы бабушке, — заметила она,
вылезая из машины. И мошенник покорно потащился за ней на
пятый этаж. А там его уже ждали ребята в полицейской форме.
— А как же внук?! — растерялся задержанный.
— Нет у меня никакого внука, — спокойно ответила жертва
мошенничества. — Как, впрочем, и ДТП с человеческими
жертвами… Я сразу вас раскусила!
— Зачем тогда было в банк ездить?
— Чтобы за квартиру и телефон заплатить.
— А на дачу?
— Чтобы картошку и лук домой перевезти, — объяснила Мария
Ивановна. — Иди-иди!
Я тебе не бабушка с кошкой, а майор полиции в отставке!
вязание шерстяных носков и сняла трубку.
— Ваш внук только что совершил серьезное ДТП, — торопливо
объяснял неизвестный. — Вдребезги разбита дорогая
иномарка, есть жертвы, а это от трех до пяти лет лишения
свободы… Чтобы помочь внуку избежать уголовной
ответственности, нужны деньги!
— Сколько?
— Двести тысяч! — решительно заявил незнакомый голос. —
Готовьте деньги — сейчас к вам приедет наш человек! И об
этом звонке никому, а то внучонок точно загремит по этапу!
— Но у меня дома нет таких денег, — всхлипнула Мария
Ивановна. — Нужно ехать в банк, а это на другом конце города.
— Выходите на улицу — к дому подъедут серебристые «жигули»
и отвезут туда, куда нужно. И помните: чтобы никому ни слова!
В интересах внука.
Проехав полгорода и остановившись возле банка, водитель
прижал палец к губам.
Мария Ивановна ответила ему тем же. Вернулась через
полчаса:
— Пин-код пластиковой карточки забыла, — тяжело вздохнула
она. — На дачу надо ехать — он у меня там, в тетрадке
записан…
Дачу, которая была в тридцати километрах от города, Мария
Ивановна покинула с двумя сумками картофеля и сеткой лука.
— Грузи в багажник и поехали! — сказала она заскучавшему
было парню.
— В банк? — переспросил тот.
— Домой, — бросила Мария Ивановна. — Не с картофелем же в
банк ехать?! А по дороге возле супермаркета тормозни, надо
хлеба и молока купить…
Водила насупился, но промолчал. Темнело. Парень нервничал, а
Мария Ивановна была как слониха спокойна.
— Чем сидеть без дела, помог бы бабушке, — заметила она,
вылезая из машины. И мошенник покорно потащился за ней на
пятый этаж. А там его уже ждали ребята в полицейской форме.
— А как же внук?! — растерялся задержанный.
— Нет у меня никакого внука, — спокойно ответила жертва
мошенничества. — Как, впрочем, и ДТП с человеческими
жертвами… Я сразу вас раскусила!
— Зачем тогда было в банк ездить?
— Чтобы за квартиру и телефон заплатить.
— А на дачу?
— Чтобы картошку и лук домой перевезти, — объяснила Мария
Ивановна. — Иди-иди!
Я тебе не бабушка с кошкой, а майор полиции в отставке!
0
| | graf 17.05.2015 / 23:21 #4 "По вере вашей да будет вам. " |
Ветер чужого мира. Клиффорд Саймак
читать (+/-)
Никто и ничто не может остановить группу межпланетной разведки. Этот четкий, отлаженный механизм, созданный и снаряженный для одной лишь цели — основать на чужой планете плацдарм, уничтожить все враждебное вокруг и установить базу, где было бы достаточно места для выполнения главной задачи.
После основания базы берутся за работу ученые. Исследуется все до мельчайших подробностей. Они записывают на пленку и в полевые блокноты, снимают и измеряют, картографируют и систематизируют до тех пор, пока не получается стройная система фактов и выводов для галактических архивов.
Если встречается жизнь, а это иногда
бывало, ее исследуют так же тщательно, особенно реакцию на людей. Иногда реакция бывает яростной и враждебной, а иногда незаметной, но не менее опасной. Но легионеры и роботы всегда готовы к любой сложной ситуации, и нет для них неразрешимых задач.
Никто и ничто не может остановить группу межпланетной разведки.
Том Деккер сидел в пустой рубке и вертел в руках высокий стакан с кубиками льда, наблюдая одновременно, как первая партия роботов выгружалась из грузовых трюмов. Они вытянули за собой конвейерную ленту, вбили в землю опоры и приладили к ним транспортер.
Дверь позади него открылась с легким щелчком, и Деккер обернулся.
— Разрешите войти, сэр? — спросил Дуг Джексон.
— Да, конечно.
Джексон подошел к большому выпуклому иллюминатору.
— Что же нас тут ожидает? — произнес он.
— Еще одно обычное задание,— пожал плечами Деккер.— Шесть недель. Или шесть месяцев. Все зависит от того, что мы здесь найдем.
— Похоже, здесь будет посложнее,— сказал Джексон, садясь рядом с ним.— На планетах с джунглями всегда трудности.
— Это работа. Просто еще одна работа. Еще один отчет. Потом сюда пришлют либо эксплуатационную группу, либо переселенцев.
— Или,— возразил Джексон,— наш отчет поставят в архив на пыльную полку и забудут.
— Это уже их дело.
Молча они продолжали смотреть, как первые шесть роботов сняли крышку с контейнера и распаковали седьмого. Затем, разложив рядом инструменты, собрали его, не делая ни одного лишнего движения, вставили в металлический череп мозговой блок, включили и захлопнули дверцу на груди. Седьмой встал неуверенно, постоял несколько секунд и, сориентировавшись, бросился к транспортеру помогать выгружать контейнер с восьмым.
Деккер задумчиво отхлебнул из своего стакана. Джексон зажег сигарету.
— Когда-нибудь,— сказал он, затягиваясь,— мы встретим что-то, с чем не сможем справиться.
Деккер фыркнул.
— Может быть, даже здесь,— настаивал Джексон, глядя на джунгли за иллюминатором.
— Ты романтик,— резко ответил Деккер.— Кроме того, ты молод. Тебе все еще хочется неожиданного.
— Все-таки это может случиться. Деккер сонно кивнул.
— Может. Никогда не случалось, но, наверное, может. Однако стоять до последнего не наша задача. Если мы что-то встретим не по зубам, долго тут не задержимся. Риск не наша специальность.
...Корабль стоял на плоской вершине холма посреди маленькой поляны, буйно заросшей травой и кое-где экзотическими цветами. У подножия холма лениво текла река, неся сонные темно-коричневые воды сквозь опутанный лианами огромный лес. Вдаль, насколько хватало глаз, тянулись джунгли, мрачная сырая чаща, которая даже через толстое стекло иллюминатора, казалось, дышала опасностью. Животных не было видно, но никто не мог знать, какие твари прячутся под кронами огромных деревьев.
Восьмой робот включился в работу, и теперь уже две группы по четыре робота вытаскивали контейнеры и собирали новые механизмы. Скоро их стало двадцать — пять рабочих групп.
— Вот так! — возобновил разговор Деккер, кивнув на иллюминатор.— Никакого риска. Сначала роботы. Они собирают друг друга. Затем устанавливают и подключают всю технику. Мы даже не выйдем из корабля до тех пор, пока вокруг не будет надежной защиты.
Джексон вздохнул.
— Наверное, вы правы. Действительно, с нами ничего не может случиться. Мы не упускаем ни одной мелочи.
— А как же иначе? — Деккер поднялся с кресла и потянулся.— Пойду займусь делами. Последние проверки и все такое.
— Я вам нужен, сэр? — спросил Джексон.— Я бы хотел посмотреть. Все это для меня ново.
— Нет, не нужен. А это... это пройдет. Еще лет двадцать, и пройдет.
...На столе у себя в кабинете Деккер обнаружил стопку предварительных отчетов и неторопливо просмотрел их, запоминая все особенности мира, окружавшего корабль. Затем некоторое время работал, листая отчеты и складывая прочитанное справа от себя.
Давление атмосферы чуть выше, чем на Земле. Высокое содержание кислорода. Сила тяжести несколько больше земной. Климат жаркий. На планетах-джунглях всегда жарко. Снаружи слабый ветерок. Хорошо бы он продержался. Продолжительность дня тридцать шесть часов. Радиация — местных источников нет, но случаются вспышки солнечной активности. Обязательно установить наблюдение. Бактерии, вирусы — как всегда в таких случаях, много. Но, очевидно, никакой опасности. Команда напичкана прививками и гормонами по самые уши. До конца, конечно, уверенным быть нельзя. Все же минимальный риск есть, ничего не поделаешь. Если и найдется какой-нибудь невероятный микроорганизм, способы защиты придется искать прямо здесь. Но это уже будничная работа.
В дверь постучали, и вошел капитан Карр, командир подразделения Легиона. Деккер ответил на приветствие, не вставая из-за стола.
— Докладываю, сэр! — четко произнес Карр.— Мы готовы к высадке.
— Отлично, капитан. Отлично,— ответил Деккер.
Какого черта ему надо? Легион всегда готов и всегда будет готов! Зачем пустые формальности?
Наверно, это просто в характере Карра. Легион с его жесткой дисциплиной, давними традициями и гордостью за них всегда привлекал таких людей, давая им возможность отшлифовать врожденную педантичность. Оловянные солдатики высшего качества. Тренированные, дисциплинированные, вакцинированные против любой известной и неизвестной болезни, натасканные в чужой психологии, с огромным потенциалом выживания, выручающим их в самых опасных ситуациях...
— Буду ждать ваших приказов, сэр!
— Благодарю вас, капитан.— Деккер дал понять, что хочет остаться один. Но когда Карр подошел к двери, он снова подозвал его.
— Да, сэр!
— Я подумал,— медленно произнес Деккер.— Просто подумал. Можете ли вы представить себе ситуацию, с которой Легион не смог бы справиться?
— Боюсь, я не понимаю вашего вопроса, сэр.
Глядеть на Карра в этот момент было сплошное удовольствие. Деккер вздохнул:
— Я и не рассчитывал, что вы поймете.
К вечеру все роботы были собраны, установлены и первые автоматические сторожевые посты. Огнеметы выжгли вокруг корабля кольцо около пятисот футов диаметром, а затем в ход пошел генератор жесткого излучения, заливая поверхность внутри кольца безмолвной смертью. Это было нечто ужасное. Почва буквально вскипела живностью в последних бесплодных попытках избежать смерти. Роботы собрали огромные гирлянды ламп, и на вершине холма стало светлее, чем днем. Подготовка к высадке продолжалась, но ни один человек еще не ступил на поверхность планеты.
Внутри корабля робот-официант устанавливал столы в галерее так, чтобы люди во время еды могли наблюдать за ходом работ. Вся группа, разумеется, кроме легионеров, которые оставались в своих каютах, уже собралась к обеду, когда в комнату вошел Деккер.
— Добрый вечер, джентльмены.
Он сел во главе стола, после этого расселись по старшинству и все остальные.
Галерея постепенно оживилась домашним звоном хрусталя и серебра.
— Похоже, это будет интересная планета,— начал разговор Уолдрон, антрополог по специальности.— Мы с Диксоном были на наблюдательной палубе как раз перед заходом солнца. Нам показалось... мы видели что-то у реки... Что-то живое.
— Было бы странно, если б мы здесь никого не нашли,— ответил Деккер, накладывая себе в тарелку жареный картофель.— Когда сегодня облучали площадку, в земле оказалось полно всяких тварей.
— Те, кого мы видели с Уолдроном, походили на людей.
Деккер с интересом посмотрел на биолога.
— Вы уверены? Диксон покачал головой.
— Было плохо видно. Я не уверен, но их было двое или трое. Этакие человечки из спичек.
— Как дети рисуют,— кивнул Уолдрон.— Одна палка — туловище, две — ножки, две — ручки, кружок — голова. Угловатые такие, тощие.
— Но движутся красиво,— добавил Диксон.— Мягко, плавно, как кошки.
— Ладно, скоро узнаем. Через день-два мы их найдем,— ответил Деккер.
Забавно. Почти каждый раз кто-нибудь «обнаруживает» гуманоидов, но почти всегда они оказываются игрой воображения. Люди часто выдают желаемое за действительное. Все же хочется найти себе подобных на чужой планете.
К утру последние машины были собраны. Некоторые из них уже занимались своим делом, другие стояли наготове в машинном парке. Огнеметы закончили свою работу, и по их маршрутам ползали излучатели. На подготовленном поле стояло несколько реактивных самолетов.
Примерно половина роботов, закончив работу, выстроилась в аккуратную прямоугольную колонну.
Наконец опустился наклонный трап, и по нему на землю ступили легионеры. В колонну по два, с блеском и грохотом и безукоризненной точностью, способной посрамить даже роботов. Конечно, без знамен и барабанов, поскольку вещи эти не необходимые, а Легион, несмотря на блеск и показуху, организация крайне эффективная. Колонна развернулась, вытянулась в линию и направилась к границам базы. Земля подготовила плацдарм еще на одной планете.
Роботы быстро и деловито собрали открытый павильон из полосатого брезента, разместили в его тени столы, кресла, втащили холодильники с пивом и льдом.
Наконец ученые могли покинуть безопасные стены корабля.
«Организованность,— с гордостью произнес про себя Деккер, оглядывая базу,— организованность и эффективность! Ни одной лазейки для случайностей! Любую лазейку заткнуть еще до того, как она станет лазейкой! Подавить любое сопротивление, пока оно не выросло! Абсолютный контроль на плацдарме!»
Тогда и начнется действительно большая работа. Геологи и минералоги займутся полезными ископаемыми. Появятся метеорологические станции. Ботаники и биологи возьмутся за сбор сравнительных образцов. Каждый будет делать работу, к которой его всегда готовили. Отовсюду пойдут доклады, из которых постепенно выявится стройная и точная картина планеты.
Работа. Много работы днем и ночью. И все это время база будет их маленьким кусочком Земли, неприступным для любых сил чужого мира.
Деккер, задумавшись, сидел в кресле. Легкий ветер шевелил полог павильона, шелестел бумагами на столе и ерошил волосы.
«Хорошо-то как»,— подумал Деккер.
Неожиданно перед ним выросла фигура Джексона.
— В чем дело? — с резкостью спросил Деккер.— Почему ты не...
— Местного привели, сэр! — выдохнул Джексон.— Из тех, что видели Диксон и Уолдрон.
Абориген оказался человекоподобным, но человеком он не был. Как правильно заметил Диксон, «человек из спичек». Живой рисунок четырехлетнего ребенка. Весь черный, совершенно без одежды, но глаза, смотревшие на Деккера, светились разумом.
Глядя на него, Деккер почувствовал какое-то напряжение. Вокруг молча, выжидающе стояли его люди. Медленно он потянулся к одному из шлемов ментографа, взял его в руки, надел на голову и жестом предложил «гостю» второй. Пауза затянулась, чужие глаза внимательно наблюдали за Деккером. «Он нас не боится,— подумал Деккер.— Настоящая первобытная храбрость. Вот так стоять посреди иных существ, появившихся за одну ночь на его земле. Стоять не дрогнув в кругу существ, которые, должно быть, кажутся ему пришельцами из кошмара».
Абориген сделал шаг к столу, взял шлем и неуверенно пристроил неизвестный прибор на голову, ни на секунду не отрывая взгляд от Деккера.
Деккер заставил себя расслабиться, одновременно пытаясь привести мысли к миру и спокойствию. Надо быть очень внимательным, чтобы не испугать это существо, дать почувствовать дружелюбие. Малейший оттенок резкости может испортить все дело.
Уловив первое дуновение мысли «спичечного» человечка, Деккер почувствовал ноющую боль в груди. В этом чувстве не было ничего, что можно было бы описать словами, лишь что-то тревожное, чужое...
«Мы — друзья,— заставил он себя думать,— мы — друзья, мы — друзья, мы...»
«Вы не должны были сюда прилетать»,— послышалась ответная мысль.
«Мы не причиним вам зла,— думал Деккер.— Мы — друзья, мы не причиним вам зла, мы...»
«Вы никогда не улетите отсюда».
«Мы предлагаем дружбу,— продолжал Деккер.— У нас есть подарки. Мы вам поможем...»
«Вы не должны были сюда прилетать,— настойчиво звучала мысль аборигена.— Но раз уж вы здесь, вы не улетите».
«Ладно, хорошо,— Деккер решил не спорить с ним.— Мы останемся и будем друзьями. Будем учить вас. Дадим вам вещи, которые мы привезли, и останемся здесь с вами».
«Вы никогда не улетите отсюда»,— звучало в ответ, и было что-то холодное и окончательное в этой мысли. Деккеру стало не по себе. Абориген действительно уверен в каждом своем слове. Он не пугал и не преувеличивал. Он действительно был уверен, что они не смогут улететь с планеты...
«Вы умрете здесь!»
«Умрем? — спросил Деккер.— Как это понимать?»
«Спичечный» человечек снял шлем, аккуратно положил его, повернулся и вышел. Никто не сдвинулся с места, чтобы остановить его. Деккер бросил свой шлем на стол.
— Джексон, сообщите легионерам, чтобы его выпустили. Не пытайтесь остановить его.
Он откинулся в кресле и посмотрел на окружавших его людей.
— Что случилось, сэр? — спросил Уолдрон.
— Он приговорил нас к смерти,— ответил Деккер.— Сказал, что мы не улетим с этой планеты, что мы здесь умрем.
— Сильно сказано.
— Он был уверен.
Забавная ситуация! Выходит из лесу голый гуманоид, угрожает всей земной разведывательной группе. И так уверен...
Но на лицах, обращенных к Деккеру, не было ни одной улыбки.
— Они не могут нам ничего сделать,— сказал Деккер.
— Тем не менее,— продолжил Уолдрон,— следует принять меры.
— Мы объявим тревогу и усилим посты,— кивнул Деккер.— До тех пор пока не удостоверимся...
Он запнулся и замолчал. В чем они должны удостовериться? В том, что голые аборигены не могут смести группу землян, защищенных машинами, роботами и солдатами, знающими все, что положено знать для немедленного и безжалостного уничтожения любого противника?
И все же в глазах аборигена было что-то разумное. Не только разум, но и смелость. Он стоял не дрогнув в кругу чужих для него существ. Сказал, что должен был сказать, и ушел с достоинством, которому землянин мог бы позавидовать...
Работа продолжалась. Самолеты вылетали, постепенно составлялись подробные карты. Полевые партии делали осторожные вылазки. Роботы и легионеры сопровождали их по флангам, тяжелые машины прокладывали путь, выжигая дорогу в самых недоступных местах. Автоматические метеостанции, разбросанные по окрестностям, регулярно посылали доклады о состоянии погоды для обработки на базе.
Другие полевые партии вылетали в дальние районы для более детального изучения местности.
По-прежнему не случалось ничего необычного.
Шли дни. Роботы и машины несли дежурство. Легионеры всегда были наготове. Люди торопились сделать работу и улететь обратно.
Сначала обнаружили угольный пласт, затем залежи железа. В горах были найдены радиоактивные руды. Ботаники установили двадцать семь видов съедобных фруктов. База кишела животными, пойманными для изучения и со временем ставшими чьими-то любимцами.
Нашли деревню «спичечных» людей. Маленькая деревня с примитивными хижинами. Жители казались мирными.
Деккер возглавил экспедицию к местным жителям.
Люди осторожно, с оружием наготове, двигаясь медленно, без громких разговоров, вошли в деревню.
Аборигены сидели около домов и молча наблюдали за ними, пока они не дошли до самого центра деревни.
Там роботы установили стол и поместили на него ментограф. Деккер сел за стол и надел шлем ментографа на голову. Остальные стали в стороне. Деккер ждал.
Прошел час, аборигены сидели не шевелясь.
Наконец Деккер снял шлем и сказал:
— Теперь ничего не выйдет. Займитесь фотографированием. Только не тревожьте жителей и ничего не трогайте.
Он достал носовой платок и вытер вспотевшее лицо.
Подошел Уолдрон.
— И что вы обо всем этом думаете? Деккер покачал головой.
— Меня все время преследует одна мысль! Мне кажется, что они уже сказали нам все, что хотели. И больще разговаривать не желают. Странная мысль.
— Не знаю,— ответил Уолдрон.— Здесь вообще все не так. Я заметил, что у них совсем нет металла. Во всей деревне ни одного кусочка. Кухонная утварь — каменная, что-то вроде мыльного камня. Кое-какие инструменты тоже из камня. И все-таки у них есть культура.
— Они, безусловно, развиты,— сказал Деккер.— Посмотри, как они за нами наблюдают. Без страха. Просто ждут. Спокойны и уверены в себе. И тот, который приходил на базу,— он знал, что надо делать со шлемом.
— Уже поздно. Нам лучше возвращаться на базу,— помолчав немного, произнес Уолдрон и взглянул на часы.— Мои часы остановились. Сколько на ваших?
Деккер поднес руку к глазам, и Уолдрон услышал резкий, удивленный вздох. Медленно Деккер поднял голову и поглядел на Уолдрона.
— Мои... тоже.— Голос его был едва
Деккер сидел в своем походном кресле и отвлеченно слушал шелест брезента на ветру. Лампа, висевшая над головой, тоже раскачивалась от ветра, тени бегали по павильону, и временами казалось, что это какие-то живые существа. Рядом с павильоном неподвижно стоял робот.
Деккер протянул руку и стал перебирать кучу механизмов на столе.
Все это странно. Странно и зловеще.
На столе лежали наручные часы. Не только его и Уолдрона, но и других. Все они остановились.
Наступила ночь, но работы не прекращались. Постоянно двигались люди, исчезая во мраке и опять появляясь на освещенных участках под ярким светом прожекторов. При виде этой суеты чувствовалась в действиях людей какая-то обреченность, хотя все они понимали, что им решительно нечего бояться. По крайней мере, ничего конкретного, на что можно указать пальцем и сказать: «Вот — опасность!»
Один лишь простой факт. Все часы остановились. Простой факт, для которого должно быть простое объяснение.
Только вот на чужой планете ни одно явление нельзя считать простым и ожидать простого объяснения. Поскольку причины и следствия и вероятность событий могут здесь быть совсем иными, нежели на Земле.
Есть только одно правило — избегать риска. Единственное правило, которому надо повиноваться.
И, повинуясь ему, Деккер приказал вернуть все полевые партии и приготовить корабль к взлету. Роботам — быть готовыми к немедленной погрузке оборудования.
Теперь ничего не оставалось, как ждать. Ждать, когда вернутся из дальних лагерей полевые партии. Ждать, когда будет объяснение странному поведению часов.
Панике, конечно, поддаваться не из-за чего. Но явление нужно признать, оценить, объяснить.
В самом деле, нельзя же вернуться на Землю и сказать: «Вы понимаете, наши часы остановились, и поэтому...»
Рядом послышались шаги, и Деккер резко обернулся.
— В чем дело, Джексон?
— Дальние лагеря не отвечают, сэр,— ответил Джексон.— Мы пытались связаться по радио, но не получили ответа.
— Они ответят, обязательно ответят через какое-то время,— сказал Деккер, не чувствуя в себе уверенности, которую пытался передать подчиненному. На мгновение он ощутил подкативший к горлу комок страха, но быстро справился.— Садись,— сказал он.— Я прикажу принести пива, а затем мы вместе сходим в радиоцентр и посмотрим, что там происходит. Пиво сюда. Два пива,— потребовал он у стоящего неподалеку робота. Робот не отвечал.
Деккер повысил голос, но робот не тронулся с места.
Пытаясь встать, Деккер оперся сжатыми кулаками о стол, но вдруг почувствовал слабость в ногах и упал в кресло.
— Джексон,— выдохнул он.— Пойди постучи его по плечу и скажи, что мы хотим пива.
С побледневшим лицом Джексон подошел к роботу и слегка постучал его по плечу, потом ударил сильнее — и, не сгибаясь, робот рухнул на землю.
Опять послышались быстрые приближающиеся шаги. Деккер, вжавшись в кресло, ждал.
Это оказался Макдональд, главный инженер.
— Корабль, сэр. Наш корабль...
Деккер кивнул отвлеченно.
— Я уже знаю, Макдональд. Корабль не взлетит.
— Большие механизмы в порядке, сэр. Но вся точная аппаратура... инжекторы...— Он внезапно замолчал и пристально посмотрел на Деккера.— Вы знали, сэр? Как? Откуда?
— Я знал, что когда-то это случится. Может быть, не так. Но как-нибудь случится. Когда-то мы должны же были споткнуться. Я говорил гордые и громкие слова, но все время знал, что настанет день, когда мы что-то не предусмотрим и это нас прикончит...
Аборигены... У них совсем не было металла. Каменные инструменты, утварь... Металл на планете есть, огромные залежи руды в западных горах. И возможно, много веков назад местные жители пытались делать металлические орудия, которые через считанные недели рассыпались у них в руках.
Цивилизация без металла. Культура без металла. Немыслимо. Отбери у человека металл, и он не сможет оторваться от Земли, он вернется в пещеры, и у него ничего не останется, кроме его собственных рук.
Уолдрон тихо вошел в павильон.
— Радио не работает. Роботы валяются по всей базе бесполезными кучами металла.
— Сначала портятся точные приборы,— кивнул Деккер,— часы, радиоаппаратура, роботы. Потом сломаются генераторы, и мы останемся без света и электроэнергии. Потом наши машины, оружие легионеров. Потом все остальное.
— Нас предупреждали, — сказал Уолдрон.
— А мы не поняли. Мы думали, что нам угрожают. Нам казалось, мы слишком сильны, чтобы бояться угроз... А нас просто предупреждали...
Все замолчали.
— Из-за чего это произошло? — спросил наконец Деккер.
— Никто не знает,— тихо ответил Уолдрон,— по крайней мере, пока. Позже мы, может быть, узнаем, но нам это уже не поможет... Какой-то микроорганизм пожирает железо, которое подвергали нагреву при обработке или сплавляли с другими металлами. Окисленное железо в руде он не берет. Иначе залежи, которые мы обнаружили, исчезли бы давным-давно.
— Если это так,— откликнулся Деккер,— то мы привезли сюда первый чистый металл за долгие-долгие годы. Тысячу лет, миллион лет назад никто не производил металла. Как смог выжить этот микроб?
— Я не знаю. Может, я ошибаюсь, и это не микроб. Что-нибудь другое. Воздух, например.
— Мы проверяли атмосферу.— Сказав, Деккер понял, как глупо это прозвучало. Да, они анализировали атмосферу, но как они могли обнаружить что-то, чего никогда не встречали? Опыт человеческий ограничен. Человек бережет себя от опасностей известных или воображаемых, но не может предвидеть непредвиденное.
Деккер поднялся и увидел, что Джексон все еще стоит около неподвижного робота.
— Вот ответ на твой вопрос,— сказал он.— Помнишь первый день на этой планете? Наш разговор?
— Я помню, сэр,— кивнул Джексон.
Деккер вдруг понял, какая тишина стоит на базе.
Лишь налетевший ветер тормошил брезентовые стены павильона.
В первый раз Деккер почувствовал запах ветра этого чужого мира.
После основания базы берутся за работу ученые. Исследуется все до мельчайших подробностей. Они записывают на пленку и в полевые блокноты, снимают и измеряют, картографируют и систематизируют до тех пор, пока не получается стройная система фактов и выводов для галактических архивов.
Если встречается жизнь, а это иногда
бывало, ее исследуют так же тщательно, особенно реакцию на людей. Иногда реакция бывает яростной и враждебной, а иногда незаметной, но не менее опасной. Но легионеры и роботы всегда готовы к любой сложной ситуации, и нет для них неразрешимых задач.
Никто и ничто не может остановить группу межпланетной разведки.
Том Деккер сидел в пустой рубке и вертел в руках высокий стакан с кубиками льда, наблюдая одновременно, как первая партия роботов выгружалась из грузовых трюмов. Они вытянули за собой конвейерную ленту, вбили в землю опоры и приладили к ним транспортер.
Дверь позади него открылась с легким щелчком, и Деккер обернулся.
— Разрешите войти, сэр? — спросил Дуг Джексон.
— Да, конечно.
Джексон подошел к большому выпуклому иллюминатору.
— Что же нас тут ожидает? — произнес он.
— Еще одно обычное задание,— пожал плечами Деккер.— Шесть недель. Или шесть месяцев. Все зависит от того, что мы здесь найдем.
— Похоже, здесь будет посложнее,— сказал Джексон, садясь рядом с ним.— На планетах с джунглями всегда трудности.
— Это работа. Просто еще одна работа. Еще один отчет. Потом сюда пришлют либо эксплуатационную группу, либо переселенцев.
— Или,— возразил Джексон,— наш отчет поставят в архив на пыльную полку и забудут.
— Это уже их дело.
Молча они продолжали смотреть, как первые шесть роботов сняли крышку с контейнера и распаковали седьмого. Затем, разложив рядом инструменты, собрали его, не делая ни одного лишнего движения, вставили в металлический череп мозговой блок, включили и захлопнули дверцу на груди. Седьмой встал неуверенно, постоял несколько секунд и, сориентировавшись, бросился к транспортеру помогать выгружать контейнер с восьмым.
Деккер задумчиво отхлебнул из своего стакана. Джексон зажег сигарету.
— Когда-нибудь,— сказал он, затягиваясь,— мы встретим что-то, с чем не сможем справиться.
Деккер фыркнул.
— Может быть, даже здесь,— настаивал Джексон, глядя на джунгли за иллюминатором.
— Ты романтик,— резко ответил Деккер.— Кроме того, ты молод. Тебе все еще хочется неожиданного.
— Все-таки это может случиться. Деккер сонно кивнул.
— Может. Никогда не случалось, но, наверное, может. Однако стоять до последнего не наша задача. Если мы что-то встретим не по зубам, долго тут не задержимся. Риск не наша специальность.
...Корабль стоял на плоской вершине холма посреди маленькой поляны, буйно заросшей травой и кое-где экзотическими цветами. У подножия холма лениво текла река, неся сонные темно-коричневые воды сквозь опутанный лианами огромный лес. Вдаль, насколько хватало глаз, тянулись джунгли, мрачная сырая чаща, которая даже через толстое стекло иллюминатора, казалось, дышала опасностью. Животных не было видно, но никто не мог знать, какие твари прячутся под кронами огромных деревьев.
Восьмой робот включился в работу, и теперь уже две группы по четыре робота вытаскивали контейнеры и собирали новые механизмы. Скоро их стало двадцать — пять рабочих групп.
— Вот так! — возобновил разговор Деккер, кивнув на иллюминатор.— Никакого риска. Сначала роботы. Они собирают друг друга. Затем устанавливают и подключают всю технику. Мы даже не выйдем из корабля до тех пор, пока вокруг не будет надежной защиты.
Джексон вздохнул.
— Наверное, вы правы. Действительно, с нами ничего не может случиться. Мы не упускаем ни одной мелочи.
— А как же иначе? — Деккер поднялся с кресла и потянулся.— Пойду займусь делами. Последние проверки и все такое.
— Я вам нужен, сэр? — спросил Джексон.— Я бы хотел посмотреть. Все это для меня ново.
— Нет, не нужен. А это... это пройдет. Еще лет двадцать, и пройдет.
...На столе у себя в кабинете Деккер обнаружил стопку предварительных отчетов и неторопливо просмотрел их, запоминая все особенности мира, окружавшего корабль. Затем некоторое время работал, листая отчеты и складывая прочитанное справа от себя.
Давление атмосферы чуть выше, чем на Земле. Высокое содержание кислорода. Сила тяжести несколько больше земной. Климат жаркий. На планетах-джунглях всегда жарко. Снаружи слабый ветерок. Хорошо бы он продержался. Продолжительность дня тридцать шесть часов. Радиация — местных источников нет, но случаются вспышки солнечной активности. Обязательно установить наблюдение. Бактерии, вирусы — как всегда в таких случаях, много. Но, очевидно, никакой опасности. Команда напичкана прививками и гормонами по самые уши. До конца, конечно, уверенным быть нельзя. Все же минимальный риск есть, ничего не поделаешь. Если и найдется какой-нибудь невероятный микроорганизм, способы защиты придется искать прямо здесь. Но это уже будничная работа.
В дверь постучали, и вошел капитан Карр, командир подразделения Легиона. Деккер ответил на приветствие, не вставая из-за стола.
— Докладываю, сэр! — четко произнес Карр.— Мы готовы к высадке.
— Отлично, капитан. Отлично,— ответил Деккер.
Какого черта ему надо? Легион всегда готов и всегда будет готов! Зачем пустые формальности?
Наверно, это просто в характере Карра. Легион с его жесткой дисциплиной, давними традициями и гордостью за них всегда привлекал таких людей, давая им возможность отшлифовать врожденную педантичность. Оловянные солдатики высшего качества. Тренированные, дисциплинированные, вакцинированные против любой известной и неизвестной болезни, натасканные в чужой психологии, с огромным потенциалом выживания, выручающим их в самых опасных ситуациях...
— Буду ждать ваших приказов, сэр!
— Благодарю вас, капитан.— Деккер дал понять, что хочет остаться один. Но когда Карр подошел к двери, он снова подозвал его.
— Да, сэр!
— Я подумал,— медленно произнес Деккер.— Просто подумал. Можете ли вы представить себе ситуацию, с которой Легион не смог бы справиться?
— Боюсь, я не понимаю вашего вопроса, сэр.
Глядеть на Карра в этот момент было сплошное удовольствие. Деккер вздохнул:
— Я и не рассчитывал, что вы поймете.
К вечеру все роботы были собраны, установлены и первые автоматические сторожевые посты. Огнеметы выжгли вокруг корабля кольцо около пятисот футов диаметром, а затем в ход пошел генератор жесткого излучения, заливая поверхность внутри кольца безмолвной смертью. Это было нечто ужасное. Почва буквально вскипела живностью в последних бесплодных попытках избежать смерти. Роботы собрали огромные гирлянды ламп, и на вершине холма стало светлее, чем днем. Подготовка к высадке продолжалась, но ни один человек еще не ступил на поверхность планеты.
Внутри корабля робот-официант устанавливал столы в галерее так, чтобы люди во время еды могли наблюдать за ходом работ. Вся группа, разумеется, кроме легионеров, которые оставались в своих каютах, уже собралась к обеду, когда в комнату вошел Деккер.
— Добрый вечер, джентльмены.
Он сел во главе стола, после этого расселись по старшинству и все остальные.
Галерея постепенно оживилась домашним звоном хрусталя и серебра.
— Похоже, это будет интересная планета,— начал разговор Уолдрон, антрополог по специальности.— Мы с Диксоном были на наблюдательной палубе как раз перед заходом солнца. Нам показалось... мы видели что-то у реки... Что-то живое.
— Было бы странно, если б мы здесь никого не нашли,— ответил Деккер, накладывая себе в тарелку жареный картофель.— Когда сегодня облучали площадку, в земле оказалось полно всяких тварей.
— Те, кого мы видели с Уолдроном, походили на людей.
Деккер с интересом посмотрел на биолога.
— Вы уверены? Диксон покачал головой.
— Было плохо видно. Я не уверен, но их было двое или трое. Этакие человечки из спичек.
— Как дети рисуют,— кивнул Уолдрон.— Одна палка — туловище, две — ножки, две — ручки, кружок — голова. Угловатые такие, тощие.
— Но движутся красиво,— добавил Диксон.— Мягко, плавно, как кошки.
— Ладно, скоро узнаем. Через день-два мы их найдем,— ответил Деккер.
Забавно. Почти каждый раз кто-нибудь «обнаруживает» гуманоидов, но почти всегда они оказываются игрой воображения. Люди часто выдают желаемое за действительное. Все же хочется найти себе подобных на чужой планете.
К утру последние машины были собраны. Некоторые из них уже занимались своим делом, другие стояли наготове в машинном парке. Огнеметы закончили свою работу, и по их маршрутам ползали излучатели. На подготовленном поле стояло несколько реактивных самолетов.
Примерно половина роботов, закончив работу, выстроилась в аккуратную прямоугольную колонну.
Наконец опустился наклонный трап, и по нему на землю ступили легионеры. В колонну по два, с блеском и грохотом и безукоризненной точностью, способной посрамить даже роботов. Конечно, без знамен и барабанов, поскольку вещи эти не необходимые, а Легион, несмотря на блеск и показуху, организация крайне эффективная. Колонна развернулась, вытянулась в линию и направилась к границам базы. Земля подготовила плацдарм еще на одной планете.
Роботы быстро и деловито собрали открытый павильон из полосатого брезента, разместили в его тени столы, кресла, втащили холодильники с пивом и льдом.
Наконец ученые могли покинуть безопасные стены корабля.
«Организованность,— с гордостью произнес про себя Деккер, оглядывая базу,— организованность и эффективность! Ни одной лазейки для случайностей! Любую лазейку заткнуть еще до того, как она станет лазейкой! Подавить любое сопротивление, пока оно не выросло! Абсолютный контроль на плацдарме!»
Тогда и начнется действительно большая работа. Геологи и минералоги займутся полезными ископаемыми. Появятся метеорологические станции. Ботаники и биологи возьмутся за сбор сравнительных образцов. Каждый будет делать работу, к которой его всегда готовили. Отовсюду пойдут доклады, из которых постепенно выявится стройная и точная картина планеты.
Работа. Много работы днем и ночью. И все это время база будет их маленьким кусочком Земли, неприступным для любых сил чужого мира.
Деккер, задумавшись, сидел в кресле. Легкий ветер шевелил полог павильона, шелестел бумагами на столе и ерошил волосы.
«Хорошо-то как»,— подумал Деккер.
Неожиданно перед ним выросла фигура Джексона.
— В чем дело? — с резкостью спросил Деккер.— Почему ты не...
— Местного привели, сэр! — выдохнул Джексон.— Из тех, что видели Диксон и Уолдрон.
Абориген оказался человекоподобным, но человеком он не был. Как правильно заметил Диксон, «человек из спичек». Живой рисунок четырехлетнего ребенка. Весь черный, совершенно без одежды, но глаза, смотревшие на Деккера, светились разумом.
Глядя на него, Деккер почувствовал какое-то напряжение. Вокруг молча, выжидающе стояли его люди. Медленно он потянулся к одному из шлемов ментографа, взял его в руки, надел на голову и жестом предложил «гостю» второй. Пауза затянулась, чужие глаза внимательно наблюдали за Деккером. «Он нас не боится,— подумал Деккер.— Настоящая первобытная храбрость. Вот так стоять посреди иных существ, появившихся за одну ночь на его земле. Стоять не дрогнув в кругу существ, которые, должно быть, кажутся ему пришельцами из кошмара».
Абориген сделал шаг к столу, взял шлем и неуверенно пристроил неизвестный прибор на голову, ни на секунду не отрывая взгляд от Деккера.
Деккер заставил себя расслабиться, одновременно пытаясь привести мысли к миру и спокойствию. Надо быть очень внимательным, чтобы не испугать это существо, дать почувствовать дружелюбие. Малейший оттенок резкости может испортить все дело.
Уловив первое дуновение мысли «спичечного» человечка, Деккер почувствовал ноющую боль в груди. В этом чувстве не было ничего, что можно было бы описать словами, лишь что-то тревожное, чужое...
«Мы — друзья,— заставил он себя думать,— мы — друзья, мы — друзья, мы...»
«Вы не должны были сюда прилетать»,— послышалась ответная мысль.
«Мы не причиним вам зла,— думал Деккер.— Мы — друзья, мы не причиним вам зла, мы...»
«Вы никогда не улетите отсюда».
«Мы предлагаем дружбу,— продолжал Деккер.— У нас есть подарки. Мы вам поможем...»
«Вы не должны были сюда прилетать,— настойчиво звучала мысль аборигена.— Но раз уж вы здесь, вы не улетите».
«Ладно, хорошо,— Деккер решил не спорить с ним.— Мы останемся и будем друзьями. Будем учить вас. Дадим вам вещи, которые мы привезли, и останемся здесь с вами».
«Вы никогда не улетите отсюда»,— звучало в ответ, и было что-то холодное и окончательное в этой мысли. Деккеру стало не по себе. Абориген действительно уверен в каждом своем слове. Он не пугал и не преувеличивал. Он действительно был уверен, что они не смогут улететь с планеты...
«Вы умрете здесь!»
«Умрем? — спросил Деккер.— Как это понимать?»
«Спичечный» человечек снял шлем, аккуратно положил его, повернулся и вышел. Никто не сдвинулся с места, чтобы остановить его. Деккер бросил свой шлем на стол.
— Джексон, сообщите легионерам, чтобы его выпустили. Не пытайтесь остановить его.
Он откинулся в кресле и посмотрел на окружавших его людей.
— Что случилось, сэр? — спросил Уолдрон.
— Он приговорил нас к смерти,— ответил Деккер.— Сказал, что мы не улетим с этой планеты, что мы здесь умрем.
— Сильно сказано.
— Он был уверен.
Забавная ситуация! Выходит из лесу голый гуманоид, угрожает всей земной разведывательной группе. И так уверен...
Но на лицах, обращенных к Деккеру, не было ни одной улыбки.
— Они не могут нам ничего сделать,— сказал Деккер.
— Тем не менее,— продолжил Уолдрон,— следует принять меры.
— Мы объявим тревогу и усилим посты,— кивнул Деккер.— До тех пор пока не удостоверимся...
Он запнулся и замолчал. В чем они должны удостовериться? В том, что голые аборигены не могут смести группу землян, защищенных машинами, роботами и солдатами, знающими все, что положено знать для немедленного и безжалостного уничтожения любого противника?
И все же в глазах аборигена было что-то разумное. Не только разум, но и смелость. Он стоял не дрогнув в кругу чужих для него существ. Сказал, что должен был сказать, и ушел с достоинством, которому землянин мог бы позавидовать...
Работа продолжалась. Самолеты вылетали, постепенно составлялись подробные карты. Полевые партии делали осторожные вылазки. Роботы и легионеры сопровождали их по флангам, тяжелые машины прокладывали путь, выжигая дорогу в самых недоступных местах. Автоматические метеостанции, разбросанные по окрестностям, регулярно посылали доклады о состоянии погоды для обработки на базе.
Другие полевые партии вылетали в дальние районы для более детального изучения местности.
По-прежнему не случалось ничего необычного.
Шли дни. Роботы и машины несли дежурство. Легионеры всегда были наготове. Люди торопились сделать работу и улететь обратно.
Сначала обнаружили угольный пласт, затем залежи железа. В горах были найдены радиоактивные руды. Ботаники установили двадцать семь видов съедобных фруктов. База кишела животными, пойманными для изучения и со временем ставшими чьими-то любимцами.
Нашли деревню «спичечных» людей. Маленькая деревня с примитивными хижинами. Жители казались мирными.
Деккер возглавил экспедицию к местным жителям.
Люди осторожно, с оружием наготове, двигаясь медленно, без громких разговоров, вошли в деревню.
Аборигены сидели около домов и молча наблюдали за ними, пока они не дошли до самого центра деревни.
Там роботы установили стол и поместили на него ментограф. Деккер сел за стол и надел шлем ментографа на голову. Остальные стали в стороне. Деккер ждал.
Прошел час, аборигены сидели не шевелясь.
Наконец Деккер снял шлем и сказал:
— Теперь ничего не выйдет. Займитесь фотографированием. Только не тревожьте жителей и ничего не трогайте.
Он достал носовой платок и вытер вспотевшее лицо.
Подошел Уолдрон.
— И что вы обо всем этом думаете? Деккер покачал головой.
— Меня все время преследует одна мысль! Мне кажется, что они уже сказали нам все, что хотели. И больще разговаривать не желают. Странная мысль.
— Не знаю,— ответил Уолдрон.— Здесь вообще все не так. Я заметил, что у них совсем нет металла. Во всей деревне ни одного кусочка. Кухонная утварь — каменная, что-то вроде мыльного камня. Кое-какие инструменты тоже из камня. И все-таки у них есть культура.
— Они, безусловно, развиты,— сказал Деккер.— Посмотри, как они за нами наблюдают. Без страха. Просто ждут. Спокойны и уверены в себе. И тот, который приходил на базу,— он знал, что надо делать со шлемом.
— Уже поздно. Нам лучше возвращаться на базу,— помолчав немного, произнес Уолдрон и взглянул на часы.— Мои часы остановились. Сколько на ваших?
Деккер поднес руку к глазам, и Уолдрон услышал резкий, удивленный вздох. Медленно Деккер поднял голову и поглядел на Уолдрона.
— Мои... тоже.— Голос его был едва
Деккер сидел в своем походном кресле и отвлеченно слушал шелест брезента на ветру. Лампа, висевшая над головой, тоже раскачивалась от ветра, тени бегали по павильону, и временами казалось, что это какие-то живые существа. Рядом с павильоном неподвижно стоял робот.
Деккер протянул руку и стал перебирать кучу механизмов на столе.
Все это странно. Странно и зловеще.
На столе лежали наручные часы. Не только его и Уолдрона, но и других. Все они остановились.
Наступила ночь, но работы не прекращались. Постоянно двигались люди, исчезая во мраке и опять появляясь на освещенных участках под ярким светом прожекторов. При виде этой суеты чувствовалась в действиях людей какая-то обреченность, хотя все они понимали, что им решительно нечего бояться. По крайней мере, ничего конкретного, на что можно указать пальцем и сказать: «Вот — опасность!»
Один лишь простой факт. Все часы остановились. Простой факт, для которого должно быть простое объяснение.
Только вот на чужой планете ни одно явление нельзя считать простым и ожидать простого объяснения. Поскольку причины и следствия и вероятность событий могут здесь быть совсем иными, нежели на Земле.
Есть только одно правило — избегать риска. Единственное правило, которому надо повиноваться.
И, повинуясь ему, Деккер приказал вернуть все полевые партии и приготовить корабль к взлету. Роботам — быть готовыми к немедленной погрузке оборудования.
Теперь ничего не оставалось, как ждать. Ждать, когда вернутся из дальних лагерей полевые партии. Ждать, когда будет объяснение странному поведению часов.
Панике, конечно, поддаваться не из-за чего. Но явление нужно признать, оценить, объяснить.
В самом деле, нельзя же вернуться на Землю и сказать: «Вы понимаете, наши часы остановились, и поэтому...»
Рядом послышались шаги, и Деккер резко обернулся.
— В чем дело, Джексон?
— Дальние лагеря не отвечают, сэр,— ответил Джексон.— Мы пытались связаться по радио, но не получили ответа.
— Они ответят, обязательно ответят через какое-то время,— сказал Деккер, не чувствуя в себе уверенности, которую пытался передать подчиненному. На мгновение он ощутил подкативший к горлу комок страха, но быстро справился.— Садись,— сказал он.— Я прикажу принести пива, а затем мы вместе сходим в радиоцентр и посмотрим, что там происходит. Пиво сюда. Два пива,— потребовал он у стоящего неподалеку робота. Робот не отвечал.
Деккер повысил голос, но робот не тронулся с места.
Пытаясь встать, Деккер оперся сжатыми кулаками о стол, но вдруг почувствовал слабость в ногах и упал в кресло.
— Джексон,— выдохнул он.— Пойди постучи его по плечу и скажи, что мы хотим пива.
С побледневшим лицом Джексон подошел к роботу и слегка постучал его по плечу, потом ударил сильнее — и, не сгибаясь, робот рухнул на землю.
Опять послышались быстрые приближающиеся шаги. Деккер, вжавшись в кресло, ждал.
Это оказался Макдональд, главный инженер.
— Корабль, сэр. Наш корабль...
Деккер кивнул отвлеченно.
— Я уже знаю, Макдональд. Корабль не взлетит.
— Большие механизмы в порядке, сэр. Но вся точная аппаратура... инжекторы...— Он внезапно замолчал и пристально посмотрел на Деккера.— Вы знали, сэр? Как? Откуда?
— Я знал, что когда-то это случится. Может быть, не так. Но как-нибудь случится. Когда-то мы должны же были споткнуться. Я говорил гордые и громкие слова, но все время знал, что настанет день, когда мы что-то не предусмотрим и это нас прикончит...
Аборигены... У них совсем не было металла. Каменные инструменты, утварь... Металл на планете есть, огромные залежи руды в западных горах. И возможно, много веков назад местные жители пытались делать металлические орудия, которые через считанные недели рассыпались у них в руках.
Цивилизация без металла. Культура без металла. Немыслимо. Отбери у человека металл, и он не сможет оторваться от Земли, он вернется в пещеры, и у него ничего не останется, кроме его собственных рук.
Уолдрон тихо вошел в павильон.
— Радио не работает. Роботы валяются по всей базе бесполезными кучами металла.
— Сначала портятся точные приборы,— кивнул Деккер,— часы, радиоаппаратура, роботы. Потом сломаются генераторы, и мы останемся без света и электроэнергии. Потом наши машины, оружие легионеров. Потом все остальное.
— Нас предупреждали, — сказал Уолдрон.
— А мы не поняли. Мы думали, что нам угрожают. Нам казалось, мы слишком сильны, чтобы бояться угроз... А нас просто предупреждали...
Все замолчали.
— Из-за чего это произошло? — спросил наконец Деккер.
— Никто не знает,— тихо ответил Уолдрон,— по крайней мере, пока. Позже мы, может быть, узнаем, но нам это уже не поможет... Какой-то микроорганизм пожирает железо, которое подвергали нагреву при обработке или сплавляли с другими металлами. Окисленное железо в руде он не берет. Иначе залежи, которые мы обнаружили, исчезли бы давным-давно.
— Если это так,— откликнулся Деккер,— то мы привезли сюда первый чистый металл за долгие-долгие годы. Тысячу лет, миллион лет назад никто не производил металла. Как смог выжить этот микроб?
— Я не знаю. Может, я ошибаюсь, и это не микроб. Что-нибудь другое. Воздух, например.
— Мы проверяли атмосферу.— Сказав, Деккер понял, как глупо это прозвучало. Да, они анализировали атмосферу, но как они могли обнаружить что-то, чего никогда не встречали? Опыт человеческий ограничен. Человек бережет себя от опасностей известных или воображаемых, но не может предвидеть непредвиденное.
Деккер поднялся и увидел, что Джексон все еще стоит около неподвижного робота.
— Вот ответ на твой вопрос,— сказал он.— Помнишь первый день на этой планете? Наш разговор?
— Я помню, сэр,— кивнул Джексон.
Деккер вдруг понял, какая тишина стоит на базе.
Лишь налетевший ветер тормошил брезентовые стены павильона.
В первый раз Деккер почувствовал запах ветра этого чужого мира.
0
| | graf 17.05.2015 / 23:28 #5 "По вере вашей да будет вам. " |
РОБЕРТ ШЕКЛИ. КОЕ-ЧТО ЗАДАРОМ (+/-)
Он как будто услышал чей-то голос. Но, может быть, ему просто
почудилось? Стараясь припомнить, как все это произошло, Джо Коллинз знал
только, что он лежал на постели, слишком усталый, чтобы снять с одеяла ноги
в насквозь промокших башмаках, и не отрываясь смотрел на расползшуюся по
грязному желтому потолку паутину трещин - следил, как сквозь трещины
медленно, тоскливо, капля за каплей просачивается вода.
Вот тогда, по-видимому, это и произошло. Коллинзу показалось, будто
что-то металлическое поблескивает возле его кровати. Он приподнялся и сел.
На полу стояла какая-то машина-там, где раньше никакой машины не было.
И когда Коллинз уставился на нее в изумлении, где-то далеко-далеко
незнакомый голос произнес: "Ну вот! Это уже все!"
А может быть, это ему и послышалось. Но машина, несомненно, стояла
перед ним на полу.
Коллинз опустился на колени, чтобы ее обследовать. Машина была похожа
на куб - фута три в длину, в ширину и в высоту - и издавала негромкое
жужжание. Серая зернистая поверхность ее была совершенно одинакова со всех
сторон, только в одном углу помещалась большая красная кнопка, а в центре -
бронзовая дощечка. На дощечке было выгравировано: "Утилизатор класса А,
серия АА-1256432". А ниже стояло: "Этой машиной можно пользоваться только по
классу А".
Вот и все.
Никаких циферблатов, рычагов, выключателей - словом, никаких
приспособлений, которые, по мнению Коллинза, должна иметь каждая машина.
Просто бронзовая дощечка, красная кнопка и жужжание.
- Откуда ты взялась? - спросил Коллинз.
Утилизатор класса А продолжал жужжать. Коллинз, собственно говоря, и не
ждал ответа. Сидя на краю постели, он задумчиво рассматривал Утилизатор.
Теперь вопрос сводился к следующему: что с ним делать?
Коллинз осторожно коснулся красной кнопки, прекрасно отдавая себе отчет
в том, что у него нет никакого опыта обращения с машинами, которые "падают с
неба". Что будет, если нажать эту кнопку? Провалится пол? Или маленькие
зеленые человечки дрыгнут в комнату через потолок?
Но чем он рискует? Он легонько нажал на кнопку.
Ничего не произошло.
- Ну что ж, сделай что-нибудь, - сказал Коллинз, чувствуя себя
несколько подавленным.
Утилизатор продолжал все так же тихонько жужжать.
Ладно, во всяком случае, машину всегда можно заложить. Честный Чарли
даст ему не меньше доллара за один металл. Коллинз попробовал приподнять
Утилизатор. Он не приподнимался. Коллинз попробовал снова, поднатужился что
было мочи, и ему удалось на дюйм-полтора приподнять над полом один угол
машины. Он выпустил машину и, тяжело дыша, присел на кровать.
- Тебе бы следовало призвать мне на помощь парочку дюжих ребят, -
сказал Коллинз Утилизатору. Жужжание тотчас стало значительно громче, и
машина даже начала вибрировать.
Коллинз ждал, но по-прежнему ничего не происходило. Словно по какому-то
наитию, он протянул руку и ткнул пальцем в красную кнопку.
Двое здоровенных мужчин в грубых рабочих комбинезонах тотчас возникли
перед ним. Они окинули Утилизатор оценивающим взглядом. Один из них сказал:
- Слава тебе господи, это не самая большая модель. За те, огромные,
никак не ухватишься.
Второй ответил:
- Все же это будет полегче, чем ковырять мрамор в каменоломне, как ты
считаешь?
Они уставились на Коллинза, который уставился на них. Наконец первый
сказал:
- Ладно, приятель, мы не можем прохлаждаться тут целый день. Куда
тащить Утилизатор?
- Кто вы такие? - прохрипел наконец Коллинз.
- Такелажники. Разве мы похожи на сестер Ванзагги?
- Но откуда вы взялись? - спросил Коллинз.
- Мы от такелажной фирмы "Поуха минайл", - сказал один. - Пришли,
потому что ты требовал такелажников. Ну, куда тебе ее?
- Уходите, — сказал Коллинз. - Я вас потом позову.
Такелажники пожали плечами и исчезли. Коллинз минуты две смотрел туда,
где они только что стояли. Затем перевел взгляд на Утилизатор класса А,
который теперь снова мирно жужжал.
Утилизатор? Он мог бы придумать для машины название и получше.
Исполнительница Желаний, например.
Нельзя сказать, чтобы Коллинз был уж очень потрясен. Когда происходит
что-нибудь сверхъестественное, только тупые, умственно ограниченные люди не
в состоянии этого принять. Коллинз, несомненно, был не из их числа. Он был
блестяще подготовлен к восприятию чуда.
Почти всю жизнь он мечтал, надеялся, молил судьбу, чтобы с ним
случилось что- нибудь необычайное. В школьные годы он мечтал, как проснется
однажды утром и обнаружит, что скучная необходимость учить уроки отпала, так
как все выучилось само собой. В армии он мечтал, что появятся какие-нибудь
феи или джинны, подменят его наряд, и, вместо того чтобы маршировать в
строю, он окажется дежурным по казарме.
Демобилизовавшись, Коллинз долго отлынивал от работа, так как не
чувствовал себя психологически подготовленным к ней. Он плыл по воле волн и
снова мечтал, что какой-нибудь сказочно богатый человек возымеет желание
изменить свою последнюю волю и оставит все ему. По правде говоря, он,
конечно, не ожидал, что какое- нибудь такое чудо может и в самом деле
произойди. Но когда оно все-таки произошло, он уже был к нему подготовлен.
- Я бы хотел иметь тысячу долларов мелкими бумажками с
незарегистрированными номерами, - боязливо произнес Коллинз. Когда жужжание
усилилось, он нажал кнопку. Большая куча грязных пяти- и десятидолларовых
бумажек выросла перед ним. Это не были новенькие, шуршащие банкноты, но это,
бесспорно, были деньги.
Коллинз подбросил вверх целую пригоршню бумажек и смотрел, как они,
красиво кружась, медленно опускаются на пол. Потом снова улегся на постель и
принялся строить планы.
Прежде всего надо вывезти машину из Нью-Йорка - куда-нибудь на север
штата, в тихое местечко, где любопытные соседи не будут совать к нему свой
нос. При таких обстоятельствах, как у него, подоходный налог может стать
довольно деликатной проблемой. А впоследствии, когда все наладится, можно
будет перебраться в центральные штаты или...
В комнате послышался какой-то подозрительный шум.
Коллинз вскочил на ноги. В стене образовалось отверстие, и кто-то с
шумом ломился в эту дыру.
- Эй! Я у тебя ничего не просил! - крикнул Коллинз машине.
Отверстие в стене расширялось. Показался грузный краснолицый, мужчина,
который сердито старался пропихнуться в комнату и уже наполовину вылез из
стены.
Коллинз внезапно сообразил, что все машины, как правило, кому-нибудь
принадлежат. Любому владельцу Исполнитель Исполнительницы Желаний не
понравится, если машина пропадет. И он пойдет на все, чтобы вернуть ее себе,
Он может не остановиться даже перед...
- Защити меня! - крикнул Коллинз Утилизатору и вонзил палец в красную
кнопку.
Зевая, явно спросонок" появился маленький лысый человечек в яркой
пижаме.
- Временная служба охраны стен "Саниса Лиик", - сказал он, протирая
глаза. - Я - Лиик. Чем могу быть вам полезен?
- Уберите его отсюда! - взвизгнул Коллинз.
Краснолицый, дико размахивая руками, уже почти совсем вылез из стены.
Лиик вынул из кармана пижамы кусочек блестящего металла. Краснолицый
закричал:
- Постой! Ты не понимаешь! Этот малый..
Лиик направил на него свой кусочек металла. Краснолицый взвизгнул и
исчез. Почти тотчас отверстие в стене тоже пропало.
- Вы убили его? - спросил Коллинз.
- Разумеется, нет, - ответил Лиик, пряча в карман кусочек металла. - Я
просто повернул его вокруг оси. Тут он больше не полезет.
- Вы хотите сказать, что он будет искать другие пути? - спросил
Коллинз.
- Не исключено, - сказал Лиик. - Он может испробовать
микротрансформацию или даже одушевление. - Лиик пристально, испытующе
поглядел на Коллинза. - А это ваш Утилизатор?
- Ну, конечно, - сказал Коллинз, покрываясь испариной.
- А вы по классу А?
- А то как же? сказал Коллинз. - Иначе на что бы мне эта машина?
- Не обижайтесь, - сонно произнес Лиик. - Это я по-дружески. - Он
медленно покачал головой. - И куда только вашего брата по классу А не
заносит? Зачем вы сюда вернулась? Верно, пишете какой-нибудь исторический
роман?
Коллинз только загадочно улыбнулся в ответ.
- Ну, мне надо спешить дальше, - сказал Лиик, зевая во весь рот. - День
и ночь на ногах. В каменоломне было куда лучше.
И он исчез, не закончив нового зевка.
Дождь все еще шел, а с потолка капало. Из вентиляционной шахты
доносилось чье-то мирное похрапывание. Коллинз снова был один на один со
своей машиной.
И с тысячью долларов в мелках бумажках, разлетевшихся по всему полу. Он
нежно похлопал Утилизатор. Эти самые - по классу А - неплохо его сработали.
Захотелось чего-нибудь - достаточно произвести вслух и нажать кнопку.
Понятно, что настоящий владелец тоскует по ней.
Лиик сказал, что, быть может, краснолицый будет пытаться завладеть ею
другим путем. А каким?
Да не все ли равно? Тихонько насвистывая, Коллинз стал собирать деньги.
Пока у него эта машина, он себя в обиду не даст.
В последующие несколько дней в образе жизни Коллинза произошла резкая
перемена. С помощью такелажников фирмы "Поуха минайл" он переправил
Утилизатор на север. Там он купил небольшую гору в пустынной части
Аднрондакского горного массива и, получив купчую на руки, углубился в свои
владения на несколько миль от шоссе. Двое такелажников, обливаясь потом,
тащили Утилизатор и однообразно бранились, когда приходилось продираться
сквозь заросли.
- Поставьте его здесь и убирайтесь, - сказал Коллинз. За последние дни
его уверенность в себе чрезвычайно возросла.
Такелажники устало вздохнули и испарилась. Коллинз огляделся по
сторонам. Кругом, насколько хватал глаз, стояли густые сосновые в березовые
леса. Воздух был влажен и душист. В верхушках деревьев весело щебетали
птицы. Порой среди ветвей мелькала белка.
Природа! Коллинз всегда любил природу. Вот отличное место для постройки
просторного внушительного дома с плавательным бассейном, теннисным кортом и,
быть может, маленьким аэродромом.
- Я хочу дом, - твердо проговорил Коллинз и нажал красную кнопку.
Появился человек в аккуратном деловом сером костюме и в пенсне.
- Конечно, сэр, - сказал он, косясь прищуренным глазом на деревья, - но
вам все- таки следует несколько подробнее развить свою мысль. Хотите ли вы
что-нибудь в классическом стиле вроде бунгало, ранчо, усадебного дома,
загородного особняка, замка, дворца? Или что-нибудь примитивное, на манер
шалаша или иглу? По классу А вы можете построить себе и что-нибудь
ультрасовременное, например дом с полуфасадом, или здание в духе Обтекаемой
Протяженности, или дворец в стиле Миниатюрной Пещеры.
- Как вы оказали? - переспросил Коллинз. - Я не знаю. А что бы вы
посоветовали?
- Небольшой загородный особняк, - не задумываясь ответил агент. - Они,
как правило, всегда начинают с этого.
- Неужели?
- О, да. А потом перебираются в более теплый климат и строят себе
дворцы.
Коллинз хотел спросить еще что-то, но передумал. Все шло как по маслу.
Эти люди считали, что он - класс А и настоящий владелец Утилизатора. Не было
никакого смысла разочаровывать их.
- Позаботьтесь, чтоб все было в порядке, - сказал он.
- Конечно, сэр, - сказал тот. - Это моя обязанность.
Остаток дня Коллинз провел, возлежа на кушетке и потягивая ледяной
напиток, в то время как строительная контора "Максиме олф" материализовала
необходимые строительные материалы и возводила дом.
Получилось длинное приземистое сооружение из двадцати комнат,
показавшееся Коллинзу в его изменившихся обстоятельствах крайне скромным.
Дом был построен из наилучших материалов по проекту знаменитого Мига из
Дегмы; интерьер был выполнен Тоуиджем; при доме имелись муловский
плавательный бассейн и английский парк, разбитый по эскизу Виериена.
К вечеру все было закончено, и небольшая строительная бригада сложила
свои инструменты и испарилась.
Коллинз повелел своему повару приготовить легкий ужин. Потом он уселся
с сигарой в просторной прохладной гостиной и стал перебирать в уме недавние
события. Напротив него на полу, мелодично жужжа, стоял Утилизатор.
Прежде всего Коллинз решительно отверг всякие сверхъестественные
объяснения случившегося. Разные там духи или демоны были тут совершенно ни
при чем. Его дом выстроили самые обыкновенные человеческие существа, которые
смеялись, - божились, сквернословили, как всякие люди. Утилизатор был просто
хитроумным научным изобретением, механизм которого был ему неизвестен и
ознакомиться с которым он не стремился.
Мог ли Утилизатор попасть к нему с другой планеты? Непохоже. Едва ли
там стали бы ради него изучать английский язык.
Утилизатор, по-видимому, попал к нему из Будущего. Но как?
Коллинз откинулся на спинку кресла и задымил сигарой. Мало ли что
бывает, сказал он себе. Разве Утилизатор не мог просто провалиться в
Прошлое? Может же он создавать всякие штуки из ничего, а ведь это куда
труднее.
Как же, должно быть, прекрасно это Будущее, думал Коллинз. Машины -
исполнительницы желаний! Какие достижения цивилизации! Все, что от вас
требуется, - это только пожелать себе чего-нибудь. Просто! Вот, пожалуйста!
Со временем они, вероятно, упразднят и красную кнопку. Тогда все будет
происходить без малейшей затраты мускульной энергии.
Конечно, он должен быть очень осторожен. Ведь все еще существуют
законный владелец машины и остальные представителя класса А. Они будут
пытаться отнять у него машину. Возможно, это фамильная реликвия...
Краем глаза он уловил какое-то движение. Утилизатор дрожал, словно
сухой лист на ветру.
Мрачно нахмурясь, Коллинз подошел к нему. Легкая дымка пара
обволакивала вибрирующий Утилизатор. Было похоже, что он перегрелся.
Неужели он дал ему слишком большую нагрузку? Может быть, ушат холодной
воды...
Тут ему бросилось в глаза, что Утилизатор заметно поубавился в
размерах. Теперь каждое из его трех измерений не превышало двух футов, и он
продолжал уменьшаться прямо-таки на глазах.
Владелец?! Или, может быть, эти - из класса А?! Вероятно, это и есть
микротрансформацая, о которой говорил Лиик. Если тотчас чего-нибудь не
предпринять, сообразил Коллинз, его Исполнитель Желаний станет совсем
невидим.
- Охранная служба "Лиик"! - выкрикнул Коллинз. Он надавил на кнопку и
поспешно отдернул руку. Машина сильно накалилась.
Лиик, в гольфах, спортивной рубашке и с клюшкой в руках появился в
углу.
- Неужели каждый раз, как только я...
- Сделай что-нибудь! - воскликнул Коллинз, указывая на Утилизатор,
который стал уже в фут высотой и раскалился докрасна.
- Ничего я не могу сделать, - сказал Лиик. - У меня патент только на
возведение временных Стен. Вам нужно обратиться в Микроконтроль. - Он
помахал ему своей клюшкой - и был таков.
- Микроконтроль! - заорал Коллинз и потянулся к кнопке. Но тут же
отдернул руку. Кубик Утилизатора не превышал теперь четырех дюймов. Он стал
вишнево-красным и весь светился. Кнопка, уменьшившаяся до размеров
булавочной головки, была почти неразличима.
Коллинз обернулся, схватил подушку, навалился на машину и надавил
кнопку.
Появилась девушка в роговых очках, с блокнотом в руке и карандашом,
наделенным на блокнот.
- Кого вы хотите пригласить? - невозмутимо спросила она.
- Скорей, помогите мне! - завопил Коллинз, с ужасом глядя, как его
бесценный Утилизатор делается все меньше и меньше.
- Мистера Вергона нет на месте, он обедает, - сказала девушка,
задумчиво покусывая карандаш. - Он объявил себя вне предела досягаемости. Я
не могу его вызвать.
- А кого вы можете вызвать?
Она заглянула в блокнот.
- Мистер Вис сейчас в Прошедшем Сослагательном, а мистер Илгис возводит
оборонительные сооружения в Палеолетической Европе. Если вы очень спешите,
может быть, вам лучше обратиться в Транзит-Контроль. Это небольшая фирма, но
они...
- Транзит-Контроль! Ладно, исчезни! - Коллинз сосредоточил все свое
внимание на Утилизаторе и придавил его дымящейся подушкой. Ничего не
последовало. Утилизатор был теперь едва ли больше кубического дюйма, и
Коллинз понял, что сквозь подушку ему не добраться до ставшей почти
невидимой кнопки.
У него мелькнула было мысль махнуть рукой на Утилизатор. Может быть,
уже пора. Можно продать дом, обстановку, получится довольно кругленькая
сумма...
Нет! Он еще не успел пожелать себе ничего по настоящему значительного!
И не откажется от этой возможности без борьбы!
Стараясь не зажмуривать глаза, он ткнул в раскаленную добела кнопку
негнущимся указательным пальцем.
Появился тощий старик в потрепанной одежде. В руке у него было нечто
вроде ярко расписанного пасхального яйца. Он бросил его на пол. Яйцо
раскололось, из него с ревом вырвался оранжевый дым, и микроскопический
Утилизатор мгновенно всосал этот дым в себя, после чего тяжелые плотные
клубы дыма взмыли вверх, едва не задушив Коллинза, а Утилизатор начал
принимать свою прежнюю форму. Вскоре он достиг нормальной величины и,
казалось, нисколько не был поврежден. Старик отрывисто кивнул.
- Мы работаем дедовскими методами, но зато на совесть - сказал он,
снова кивнул и исчез.
И опять Коллинзу показалось, что откуда-то издалека до него донесся
чей-то сердитый возглас.
Потрясенный, обессиленный, он опустился на пол перед машиной.
Обожженный палец жгло и дергало
- Вылечи меня, - пробормотал он пересохшими губами и надавил кнопку
здоровой рукой.
Утилизатор зажужжал громче, а потом умолк совсем. Боль в пальце утихла,
Коллинз взглянул на него и увидел, что от ожога не осталось и следа - даже
ни малейшего рубца.
Коллинз налил себе основательную порцию коньяка и, не медля ни минуты,
лег в постель. В эту ночь ему приснилось, что за ним гонится гигантская
буква А, но, пробудившись, он забыл свой сон.
Прошла неделя, и Коллинз убедился, что поступил крайне опрометчиво,
построив себе дом в лесу. Чтобы спастись от зевак, ему пришлось потребовать
целый взвод солдат для охраны, а охотники стремились во что бы то ни стало
расположиться в его английском парке.
К тому же Департамент государственных сборов начал проявлять живой
интерес к его доходам.
А главное, Коллинз сделал открытие, что он не так уж обожает природу.
Птички и белочки - все это, конечно, чрезвычайно мило, но с ними ведь
особенно не разговоришься. А деревья, хоть и очень красивы, никак не годятся
в собутыльники.
Коллинз решил, что он в душе человек городской. Поэтому с помощью
такелажников "Поуха минайл", строительной конторы "Максиме олф", Бюро
мгновенных путешествий "Ягтон" и крупных денежных сумм, врученных кому
следует, Коллинз перебрался в маленькую республику в центральной части
Американского континента. И поскольку климат здесь был теплее, а подоходного
налога не существовало вовсе, он построил себе большой, крикливо-роскошный
дворец, снабженный всеми необходимыми аксессуарами, кондиционерами,
конюшней, псарней, павлинами, слугами, механиками, сторожами, музыкантами,
балетной труппой - словом, всем тем, чем должен располагать каждый дворец.
Коллинзу потребовалось две недели, чтобы ознакомиться со своим новым жильем.
До поры до времена все шло хорошо.
Как-то утром Коллинз подошел к Утилизатору, думая, не попросить ли ему
спортивный автомобиль или небольшое стадо племенного скота. Он наклонился к
серой машине, протянул руку к красной кнопке...
И Утилизатор отпрянул от него в сторону.
В первую секунду Коллинзу показалось, что у него начинаются
галлюцинации, и даже мелькнула мысль бросить пить шампанское перед
завтраком. Он шагнул вперед и потянулся к красной кнопке. Утилизатор ловко
выскользнул из-под его руки и рысцой выбежал из комнаты.
Коллинз во весь дух припустил за ним, проклиная владельца и весь класс
А. По- видимому, это было то самое одушевление, о котором говорил Лиик:
владельцу каким-то способом удалось придать машине подвижность. Но нечего
ломать над этим голову. Нужно только поскорее догнать машину, нажать кнопку
и вызвать ребят из Контроля одушевления.
Утилизатор несся через зал Коллинз бежал за нам. Младший дворецкий,
начищавший массивную дверную ручку из литого золота, застыл на месте,
разинув рот.
- Остановите ее! - крикнул Коллинз.
Младший дворецкий неуклюже шагнул вперед, преграждая Утилизатору путь.
Машина, грациозно вильнув в сторону, обошла дворецкого и стрелой помчалась к
выходу.
Коллинз успел подскочить к рубильнику, и дверь с треском захлопнулась.
Утилизатор взял разгон и прошел сквозь запертую дверь. Очутившись
снаружи, он споткнулся о садовый шланг, но быстро восстановил равновесие и
устремился за ограду в поле.
Коллинз мчался за ним. Если б только подобраться к нему поближе...
Утилизатор внезапно прыгнул вверх. Несколько секунд он висел в воздухе,
а потом упал на землю. Коллинз ринулся к кнопке. Утилизатор увернулся,
разбежался и снова подпрыгнул. Он висел футах в двадцати над головой
Коллинза. Потом взлетел по прямой еще выше, остановился, бешено завертелся
волчком и снова упал.
Коллинз испугался: вдруг Утилизатор подпрыгнет в третий раз, совсем
уйдет вверх и не вернется. Когда Утилизатор приземлился, Коллинз был начеку.
Он сделал ложный выпад и, изловчившись, нажал кнопку. Утилизатор не успел
увернуться.
- Контроль одушевления! - торжествующе выкрикнул Коллинз.
Раздался слабый звук взрыва, и Утилизатор послушно замер. От
одушевления не осталось и следа.
Коллинз вытер вспотевший лоб и сел на машину. Враги все ближе и ближе.
Надо поскорее, пока еще есть возможность, пожелать что-нибудь пограндиознее.
Быстро, одно за другим, он попросил себе пять миллионов долларов, три
функционирующих нефтяных скважины, киностудию, безукоризненное здоровье,
двадцать пять танцовщиц, бессмертие, спортивный автомобиль и стадо племенною
скота.
Ему показалось, что кто-то хихикнул. Коллинз поглядел по сторонам.
Кругом не было ни души.
Когда он снова обернулся, Утилизатор исчез. Коллинз глядел во все
глаза. А в следующее мгновение исчез и сам.
Когда он открыл глаза, то обнаружил, что стоит перед столом, за которым
сидит уже знакомый ему краснолицый мужчина. Он не казался сердитым. Вид у
него был скорее умиротворенный и даже меланхоличный.
С минуту Коллинз стоял молча; ему было жаль, что все кончилось.
Владелец и класс А в конце концов поймали его. Но все-таки это было
великолепно!
- Ну, - сказал наконец Коллинз, - вы получили обратно свою машину, что
же вам еще от меня нужно?
- Мою машину? - повторил краснолицый, с недоверием глядя на Коллинза. -
Это не моя машина, сэр. Отнюдь не моя.
Коллинз в изумлении воззрился на него.
- Не пытайтесь обдурить меня, мистер. Вы - класс А - хотите сохранить
за собой монополию, разве не так?
Краснолицый отложил в сторону бумагу, которую он просматривал.
- Мистер Коллинз, - сказал он твердо, - меня зовут Флайн. Я агент Союза
охраны граждан. Это чисто благотворительная, лишенная всяких коммерческих
задач организация, и, единственная цель, которую она преследует, - защищать
лиц, подобных вам, от заблуждений, которые могут встретиться на их жизненном
пути.
- Вы хотите сказать, что не принадлежите к классу А?
- Вы пребываете в глубочайшем заблуждении, сэр, - спокойно и с
достоинством произнес Флайн. - Класс А - ото не общественно-социальная
категория, как вы, по- видимому, полагаете. Это всего-навсего форма кредита.
- Форма чего? - оторопело спросил Коллинз.
- Форма кредита, - Флайн поглядел на часы. - Времени у нас мало, и я
постараюсь быть кратким. Мы живем в эпоху децентрализации, мистер Коллинз.
Наша промышленность, торговля и административные учреждения довольно сильно
разобщены во времени и пространстве. Акционерное общество "Утилизатор"
является весьма важным связующим звеном. Оно занимается перемещением благ
цивилизации с одного места на другое и прочими услугами. Вам понятно?
Коллинз кивнул.
- Кредит, разумеется, предоставляется автоматически. Но рано или поздно
все должно быть оплачено.
Это уже звучало как-то неприятно. Оплачено? По-видимому, это все-таки
не такое высокоцивилизованное общество, как ему сначала показалось. Ведь
никто ни словом не обмолвился про плату. Почему же они заговорили о ней
теперь?
- Отчего никто не остановил меня? - растерянно спросил он. - Они же
должны были знать, что я некредитоспособен.
Флайн покачал головой.
- Кредитоспособность - вещь добровольная. Она не устанавливается
законом. В цивилизованном мире всякой личности предоставлено право решать
самой. Я очень сожалею, сэр. - Он поглядел на часы и протянул Коллинзу
бумагу, которую просматривал. - Прошу вас взглянуть на этот счет и сказать,
все ли здесь в порядке.
Коллинз взял бумагу и прочел:
Один дворец с оборудованием 450000000 кр.
Услуги такелажников фирмы
"Поуха минайл", а также фирмы
"Максимо олф" 111000 кр.
Сто двадцать две танцовщицы 122000000 кр.
Безукоризненное здоровье 888234031 кр.
Коллинз быстро пробежал глазами весь счет. Общая сумма слегка превышала
восемнадцать биллионов кредитов.
- Позвольте! - воскликнул Коллинз. - Вы не можете требовать с меня
столько. Утилизатор свалился ко мне в комнату неизвестно откуда, просто по
ошибке!
- Я как раз собираюсь обратить их внимание на это обстоятельство, -
сказал Флайн. - Как знать? Быть может, они будут благоразумны. Во всяком
случае, попытаемся, хуже не будет.
Все закачалось у Коллинза перед глазами. Лицо Флайна начало
расплываться.
- Время истекло, - сказал Флайн. - Желаю удачи.
Коллинз закрыл глаза.
Когда он открыл их снова, перед ним расстилалась унылая равнина,
опоясанная скалистой горной грядой. Ледяной ветер, налетая порывами, стегал
по липу, небо было серо-стальным.
Какой-то оборванный человек стоял рядом с ним.
- Держи, - сказал он и протянул Коллинзу кирку.
- Что это такое?
- Кирка, - терпеливо разъяснил человек. - А вон там - каменоломня, где
мы с тобой вместе с остальными будем добывать мрамор.
- Мрамор?
- Ну да. Всегда найдется какой-нибудь идиот, которому нужен мраморный
дворец, - с кривой усмешкой ответил человек. - Можешь звать меня Янг. Нам
некоторое время придется поработать на пару.
Коллинз тупо поглядел на него:
- А как долго?
- Подсчитай сам, - сказал Янг. - Расценки здесь - пять-десять кредитов
в месяц, и тебе будут их начислять, пока ты не покроешь свой долг.
Кирка выпала у Коллинза из рук.
Они не могут этого сделать! Акционерное общество "Утилизатор" должно
понять свою ошибку! Это же их вина, что машина провалилась в Прошлое. Не
могут же они этого не знать.
- Все это - сплошная ошибка! - сказал Коллинз.
- Никакая не ошибка, - возразил Яиг. - У них большой недостаток в
рабочей силе. Набирают где попало. Ну, пошли. Первую тысячу лет трудно, а
потом привыкаешь.
Коллинз двинулся следом за Янгом, потом остановился.
- Первую тысячу лет? Я столько не проживу!
- Проживешь! - заверил его Янг. - Ты же получил бессмертие. Разве
забыл?
- А сколько они насчитали мне за бессмертие как раз в ту минуту, когда
они отняли у него машину. А может быть, они взяла ее потом?
Вдруг Коллинз что-то припомнил. Странно, в том счете, который предъявил
ему Флайн, бессмертия как будто вовсе не стояло.
- А сколько они насчитали мне за бессмертие? - спросил он.
Янг поглядел на него и рассмеялся.
- Не прикидывайся простачком, приятель. Пора бы уж тебе кой-что
сообразить. - Он подтолкнул Коллинза к каменоломне.
- Ясное дело, этим-то они награждают задаром.
почудилось? Стараясь припомнить, как все это произошло, Джо Коллинз знал
только, что он лежал на постели, слишком усталый, чтобы снять с одеяла ноги
в насквозь промокших башмаках, и не отрываясь смотрел на расползшуюся по
грязному желтому потолку паутину трещин - следил, как сквозь трещины
медленно, тоскливо, капля за каплей просачивается вода.
Вот тогда, по-видимому, это и произошло. Коллинзу показалось, будто
что-то металлическое поблескивает возле его кровати. Он приподнялся и сел.
На полу стояла какая-то машина-там, где раньше никакой машины не было.
И когда Коллинз уставился на нее в изумлении, где-то далеко-далеко
незнакомый голос произнес: "Ну вот! Это уже все!"
А может быть, это ему и послышалось. Но машина, несомненно, стояла
перед ним на полу.
Коллинз опустился на колени, чтобы ее обследовать. Машина была похожа
на куб - фута три в длину, в ширину и в высоту - и издавала негромкое
жужжание. Серая зернистая поверхность ее была совершенно одинакова со всех
сторон, только в одном углу помещалась большая красная кнопка, а в центре -
бронзовая дощечка. На дощечке было выгравировано: "Утилизатор класса А,
серия АА-1256432". А ниже стояло: "Этой машиной можно пользоваться только по
классу А".
Вот и все.
Никаких циферблатов, рычагов, выключателей - словом, никаких
приспособлений, которые, по мнению Коллинза, должна иметь каждая машина.
Просто бронзовая дощечка, красная кнопка и жужжание.
- Откуда ты взялась? - спросил Коллинз.
Утилизатор класса А продолжал жужжать. Коллинз, собственно говоря, и не
ждал ответа. Сидя на краю постели, он задумчиво рассматривал Утилизатор.
Теперь вопрос сводился к следующему: что с ним делать?
Коллинз осторожно коснулся красной кнопки, прекрасно отдавая себе отчет
в том, что у него нет никакого опыта обращения с машинами, которые "падают с
неба". Что будет, если нажать эту кнопку? Провалится пол? Или маленькие
зеленые человечки дрыгнут в комнату через потолок?
Но чем он рискует? Он легонько нажал на кнопку.
Ничего не произошло.
- Ну что ж, сделай что-нибудь, - сказал Коллинз, чувствуя себя
несколько подавленным.
Утилизатор продолжал все так же тихонько жужжать.
Ладно, во всяком случае, машину всегда можно заложить. Честный Чарли
даст ему не меньше доллара за один металл. Коллинз попробовал приподнять
Утилизатор. Он не приподнимался. Коллинз попробовал снова, поднатужился что
было мочи, и ему удалось на дюйм-полтора приподнять над полом один угол
машины. Он выпустил машину и, тяжело дыша, присел на кровать.
- Тебе бы следовало призвать мне на помощь парочку дюжих ребят, -
сказал Коллинз Утилизатору. Жужжание тотчас стало значительно громче, и
машина даже начала вибрировать.
Коллинз ждал, но по-прежнему ничего не происходило. Словно по какому-то
наитию, он протянул руку и ткнул пальцем в красную кнопку.
Двое здоровенных мужчин в грубых рабочих комбинезонах тотчас возникли
перед ним. Они окинули Утилизатор оценивающим взглядом. Один из них сказал:
- Слава тебе господи, это не самая большая модель. За те, огромные,
никак не ухватишься.
Второй ответил:
- Все же это будет полегче, чем ковырять мрамор в каменоломне, как ты
считаешь?
Они уставились на Коллинза, который уставился на них. Наконец первый
сказал:
- Ладно, приятель, мы не можем прохлаждаться тут целый день. Куда
тащить Утилизатор?
- Кто вы такие? - прохрипел наконец Коллинз.
- Такелажники. Разве мы похожи на сестер Ванзагги?
- Но откуда вы взялись? - спросил Коллинз.
- Мы от такелажной фирмы "Поуха минайл", - сказал один. - Пришли,
потому что ты требовал такелажников. Ну, куда тебе ее?
- Уходите, — сказал Коллинз. - Я вас потом позову.
Такелажники пожали плечами и исчезли. Коллинз минуты две смотрел туда,
где они только что стояли. Затем перевел взгляд на Утилизатор класса А,
который теперь снова мирно жужжал.
Утилизатор? Он мог бы придумать для машины название и получше.
Исполнительница Желаний, например.
Нельзя сказать, чтобы Коллинз был уж очень потрясен. Когда происходит
что-нибудь сверхъестественное, только тупые, умственно ограниченные люди не
в состоянии этого принять. Коллинз, несомненно, был не из их числа. Он был
блестяще подготовлен к восприятию чуда.
Почти всю жизнь он мечтал, надеялся, молил судьбу, чтобы с ним
случилось что- нибудь необычайное. В школьные годы он мечтал, как проснется
однажды утром и обнаружит, что скучная необходимость учить уроки отпала, так
как все выучилось само собой. В армии он мечтал, что появятся какие-нибудь
феи или джинны, подменят его наряд, и, вместо того чтобы маршировать в
строю, он окажется дежурным по казарме.
Демобилизовавшись, Коллинз долго отлынивал от работа, так как не
чувствовал себя психологически подготовленным к ней. Он плыл по воле волн и
снова мечтал, что какой-нибудь сказочно богатый человек возымеет желание
изменить свою последнюю волю и оставит все ему. По правде говоря, он,
конечно, не ожидал, что какое- нибудь такое чудо может и в самом деле
произойди. Но когда оно все-таки произошло, он уже был к нему подготовлен.
- Я бы хотел иметь тысячу долларов мелкими бумажками с
незарегистрированными номерами, - боязливо произнес Коллинз. Когда жужжание
усилилось, он нажал кнопку. Большая куча грязных пяти- и десятидолларовых
бумажек выросла перед ним. Это не были новенькие, шуршащие банкноты, но это,
бесспорно, были деньги.
Коллинз подбросил вверх целую пригоршню бумажек и смотрел, как они,
красиво кружась, медленно опускаются на пол. Потом снова улегся на постель и
принялся строить планы.
Прежде всего надо вывезти машину из Нью-Йорка - куда-нибудь на север
штата, в тихое местечко, где любопытные соседи не будут совать к нему свой
нос. При таких обстоятельствах, как у него, подоходный налог может стать
довольно деликатной проблемой. А впоследствии, когда все наладится, можно
будет перебраться в центральные штаты или...
В комнате послышался какой-то подозрительный шум.
Коллинз вскочил на ноги. В стене образовалось отверстие, и кто-то с
шумом ломился в эту дыру.
- Эй! Я у тебя ничего не просил! - крикнул Коллинз машине.
Отверстие в стене расширялось. Показался грузный краснолицый, мужчина,
который сердито старался пропихнуться в комнату и уже наполовину вылез из
стены.
Коллинз внезапно сообразил, что все машины, как правило, кому-нибудь
принадлежат. Любому владельцу Исполнитель Исполнительницы Желаний не
понравится, если машина пропадет. И он пойдет на все, чтобы вернуть ее себе,
Он может не остановиться даже перед...
- Защити меня! - крикнул Коллинз Утилизатору и вонзил палец в красную
кнопку.
Зевая, явно спросонок" появился маленький лысый человечек в яркой
пижаме.
- Временная служба охраны стен "Саниса Лиик", - сказал он, протирая
глаза. - Я - Лиик. Чем могу быть вам полезен?
- Уберите его отсюда! - взвизгнул Коллинз.
Краснолицый, дико размахивая руками, уже почти совсем вылез из стены.
Лиик вынул из кармана пижамы кусочек блестящего металла. Краснолицый
закричал:
- Постой! Ты не понимаешь! Этот малый..
Лиик направил на него свой кусочек металла. Краснолицый взвизгнул и
исчез. Почти тотчас отверстие в стене тоже пропало.
- Вы убили его? - спросил Коллинз.
- Разумеется, нет, - ответил Лиик, пряча в карман кусочек металла. - Я
просто повернул его вокруг оси. Тут он больше не полезет.
- Вы хотите сказать, что он будет искать другие пути? - спросил
Коллинз.
- Не исключено, - сказал Лиик. - Он может испробовать
микротрансформацию или даже одушевление. - Лиик пристально, испытующе
поглядел на Коллинза. - А это ваш Утилизатор?
- Ну, конечно, - сказал Коллинз, покрываясь испариной.
- А вы по классу А?
- А то как же? сказал Коллинз. - Иначе на что бы мне эта машина?
- Не обижайтесь, - сонно произнес Лиик. - Это я по-дружески. - Он
медленно покачал головой. - И куда только вашего брата по классу А не
заносит? Зачем вы сюда вернулась? Верно, пишете какой-нибудь исторический
роман?
Коллинз только загадочно улыбнулся в ответ.
- Ну, мне надо спешить дальше, - сказал Лиик, зевая во весь рот. - День
и ночь на ногах. В каменоломне было куда лучше.
И он исчез, не закончив нового зевка.
Дождь все еще шел, а с потолка капало. Из вентиляционной шахты
доносилось чье-то мирное похрапывание. Коллинз снова был один на один со
своей машиной.
И с тысячью долларов в мелках бумажках, разлетевшихся по всему полу. Он
нежно похлопал Утилизатор. Эти самые - по классу А - неплохо его сработали.
Захотелось чего-нибудь - достаточно произвести вслух и нажать кнопку.
Понятно, что настоящий владелец тоскует по ней.
Лиик сказал, что, быть может, краснолицый будет пытаться завладеть ею
другим путем. А каким?
Да не все ли равно? Тихонько насвистывая, Коллинз стал собирать деньги.
Пока у него эта машина, он себя в обиду не даст.
В последующие несколько дней в образе жизни Коллинза произошла резкая
перемена. С помощью такелажников фирмы "Поуха минайл" он переправил
Утилизатор на север. Там он купил небольшую гору в пустынной части
Аднрондакского горного массива и, получив купчую на руки, углубился в свои
владения на несколько миль от шоссе. Двое такелажников, обливаясь потом,
тащили Утилизатор и однообразно бранились, когда приходилось продираться
сквозь заросли.
- Поставьте его здесь и убирайтесь, - сказал Коллинз. За последние дни
его уверенность в себе чрезвычайно возросла.
Такелажники устало вздохнули и испарилась. Коллинз огляделся по
сторонам. Кругом, насколько хватал глаз, стояли густые сосновые в березовые
леса. Воздух был влажен и душист. В верхушках деревьев весело щебетали
птицы. Порой среди ветвей мелькала белка.
Природа! Коллинз всегда любил природу. Вот отличное место для постройки
просторного внушительного дома с плавательным бассейном, теннисным кортом и,
быть может, маленьким аэродромом.
- Я хочу дом, - твердо проговорил Коллинз и нажал красную кнопку.
Появился человек в аккуратном деловом сером костюме и в пенсне.
- Конечно, сэр, - сказал он, косясь прищуренным глазом на деревья, - но
вам все- таки следует несколько подробнее развить свою мысль. Хотите ли вы
что-нибудь в классическом стиле вроде бунгало, ранчо, усадебного дома,
загородного особняка, замка, дворца? Или что-нибудь примитивное, на манер
шалаша или иглу? По классу А вы можете построить себе и что-нибудь
ультрасовременное, например дом с полуфасадом, или здание в духе Обтекаемой
Протяженности, или дворец в стиле Миниатюрной Пещеры.
- Как вы оказали? - переспросил Коллинз. - Я не знаю. А что бы вы
посоветовали?
- Небольшой загородный особняк, - не задумываясь ответил агент. - Они,
как правило, всегда начинают с этого.
- Неужели?
- О, да. А потом перебираются в более теплый климат и строят себе
дворцы.
Коллинз хотел спросить еще что-то, но передумал. Все шло как по маслу.
Эти люди считали, что он - класс А и настоящий владелец Утилизатора. Не было
никакого смысла разочаровывать их.
- Позаботьтесь, чтоб все было в порядке, - сказал он.
- Конечно, сэр, - сказал тот. - Это моя обязанность.
Остаток дня Коллинз провел, возлежа на кушетке и потягивая ледяной
напиток, в то время как строительная контора "Максиме олф" материализовала
необходимые строительные материалы и возводила дом.
Получилось длинное приземистое сооружение из двадцати комнат,
показавшееся Коллинзу в его изменившихся обстоятельствах крайне скромным.
Дом был построен из наилучших материалов по проекту знаменитого Мига из
Дегмы; интерьер был выполнен Тоуиджем; при доме имелись муловский
плавательный бассейн и английский парк, разбитый по эскизу Виериена.
К вечеру все было закончено, и небольшая строительная бригада сложила
свои инструменты и испарилась.
Коллинз повелел своему повару приготовить легкий ужин. Потом он уселся
с сигарой в просторной прохладной гостиной и стал перебирать в уме недавние
события. Напротив него на полу, мелодично жужжа, стоял Утилизатор.
Прежде всего Коллинз решительно отверг всякие сверхъестественные
объяснения случившегося. Разные там духи или демоны были тут совершенно ни
при чем. Его дом выстроили самые обыкновенные человеческие существа, которые
смеялись, - божились, сквернословили, как всякие люди. Утилизатор был просто
хитроумным научным изобретением, механизм которого был ему неизвестен и
ознакомиться с которым он не стремился.
Мог ли Утилизатор попасть к нему с другой планеты? Непохоже. Едва ли
там стали бы ради него изучать английский язык.
Утилизатор, по-видимому, попал к нему из Будущего. Но как?
Коллинз откинулся на спинку кресла и задымил сигарой. Мало ли что
бывает, сказал он себе. Разве Утилизатор не мог просто провалиться в
Прошлое? Может же он создавать всякие штуки из ничего, а ведь это куда
труднее.
Как же, должно быть, прекрасно это Будущее, думал Коллинз. Машины -
исполнительницы желаний! Какие достижения цивилизации! Все, что от вас
требуется, - это только пожелать себе чего-нибудь. Просто! Вот, пожалуйста!
Со временем они, вероятно, упразднят и красную кнопку. Тогда все будет
происходить без малейшей затраты мускульной энергии.
Конечно, он должен быть очень осторожен. Ведь все еще существуют
законный владелец машины и остальные представителя класса А. Они будут
пытаться отнять у него машину. Возможно, это фамильная реликвия...
Краем глаза он уловил какое-то движение. Утилизатор дрожал, словно
сухой лист на ветру.
Мрачно нахмурясь, Коллинз подошел к нему. Легкая дымка пара
обволакивала вибрирующий Утилизатор. Было похоже, что он перегрелся.
Неужели он дал ему слишком большую нагрузку? Может быть, ушат холодной
воды...
Тут ему бросилось в глаза, что Утилизатор заметно поубавился в
размерах. Теперь каждое из его трех измерений не превышало двух футов, и он
продолжал уменьшаться прямо-таки на глазах.
Владелец?! Или, может быть, эти - из класса А?! Вероятно, это и есть
микротрансформацая, о которой говорил Лиик. Если тотчас чего-нибудь не
предпринять, сообразил Коллинз, его Исполнитель Желаний станет совсем
невидим.
- Охранная служба "Лиик"! - выкрикнул Коллинз. Он надавил на кнопку и
поспешно отдернул руку. Машина сильно накалилась.
Лиик, в гольфах, спортивной рубашке и с клюшкой в руках появился в
углу.
- Неужели каждый раз, как только я...
- Сделай что-нибудь! - воскликнул Коллинз, указывая на Утилизатор,
который стал уже в фут высотой и раскалился докрасна.
- Ничего я не могу сделать, - сказал Лиик. - У меня патент только на
возведение временных Стен. Вам нужно обратиться в Микроконтроль. - Он
помахал ему своей клюшкой - и был таков.
- Микроконтроль! - заорал Коллинз и потянулся к кнопке. Но тут же
отдернул руку. Кубик Утилизатора не превышал теперь четырех дюймов. Он стал
вишнево-красным и весь светился. Кнопка, уменьшившаяся до размеров
булавочной головки, была почти неразличима.
Коллинз обернулся, схватил подушку, навалился на машину и надавил
кнопку.
Появилась девушка в роговых очках, с блокнотом в руке и карандашом,
наделенным на блокнот.
- Кого вы хотите пригласить? - невозмутимо спросила она.
- Скорей, помогите мне! - завопил Коллинз, с ужасом глядя, как его
бесценный Утилизатор делается все меньше и меньше.
- Мистера Вергона нет на месте, он обедает, - сказала девушка,
задумчиво покусывая карандаш. - Он объявил себя вне предела досягаемости. Я
не могу его вызвать.
- А кого вы можете вызвать?
Она заглянула в блокнот.
- Мистер Вис сейчас в Прошедшем Сослагательном, а мистер Илгис возводит
оборонительные сооружения в Палеолетической Европе. Если вы очень спешите,
может быть, вам лучше обратиться в Транзит-Контроль. Это небольшая фирма, но
они...
- Транзит-Контроль! Ладно, исчезни! - Коллинз сосредоточил все свое
внимание на Утилизаторе и придавил его дымящейся подушкой. Ничего не
последовало. Утилизатор был теперь едва ли больше кубического дюйма, и
Коллинз понял, что сквозь подушку ему не добраться до ставшей почти
невидимой кнопки.
У него мелькнула было мысль махнуть рукой на Утилизатор. Может быть,
уже пора. Можно продать дом, обстановку, получится довольно кругленькая
сумма...
Нет! Он еще не успел пожелать себе ничего по настоящему значительного!
И не откажется от этой возможности без борьбы!
Стараясь не зажмуривать глаза, он ткнул в раскаленную добела кнопку
негнущимся указательным пальцем.
Появился тощий старик в потрепанной одежде. В руке у него было нечто
вроде ярко расписанного пасхального яйца. Он бросил его на пол. Яйцо
раскололось, из него с ревом вырвался оранжевый дым, и микроскопический
Утилизатор мгновенно всосал этот дым в себя, после чего тяжелые плотные
клубы дыма взмыли вверх, едва не задушив Коллинза, а Утилизатор начал
принимать свою прежнюю форму. Вскоре он достиг нормальной величины и,
казалось, нисколько не был поврежден. Старик отрывисто кивнул.
- Мы работаем дедовскими методами, но зато на совесть - сказал он,
снова кивнул и исчез.
И опять Коллинзу показалось, что откуда-то издалека до него донесся
чей-то сердитый возглас.
Потрясенный, обессиленный, он опустился на пол перед машиной.
Обожженный палец жгло и дергало
- Вылечи меня, - пробормотал он пересохшими губами и надавил кнопку
здоровой рукой.
Утилизатор зажужжал громче, а потом умолк совсем. Боль в пальце утихла,
Коллинз взглянул на него и увидел, что от ожога не осталось и следа - даже
ни малейшего рубца.
Коллинз налил себе основательную порцию коньяка и, не медля ни минуты,
лег в постель. В эту ночь ему приснилось, что за ним гонится гигантская
буква А, но, пробудившись, он забыл свой сон.
Прошла неделя, и Коллинз убедился, что поступил крайне опрометчиво,
построив себе дом в лесу. Чтобы спастись от зевак, ему пришлось потребовать
целый взвод солдат для охраны, а охотники стремились во что бы то ни стало
расположиться в его английском парке.
К тому же Департамент государственных сборов начал проявлять живой
интерес к его доходам.
А главное, Коллинз сделал открытие, что он не так уж обожает природу.
Птички и белочки - все это, конечно, чрезвычайно мило, но с ними ведь
особенно не разговоришься. А деревья, хоть и очень красивы, никак не годятся
в собутыльники.
Коллинз решил, что он в душе человек городской. Поэтому с помощью
такелажников "Поуха минайл", строительной конторы "Максиме олф", Бюро
мгновенных путешествий "Ягтон" и крупных денежных сумм, врученных кому
следует, Коллинз перебрался в маленькую республику в центральной части
Американского континента. И поскольку климат здесь был теплее, а подоходного
налога не существовало вовсе, он построил себе большой, крикливо-роскошный
дворец, снабженный всеми необходимыми аксессуарами, кондиционерами,
конюшней, псарней, павлинами, слугами, механиками, сторожами, музыкантами,
балетной труппой - словом, всем тем, чем должен располагать каждый дворец.
Коллинзу потребовалось две недели, чтобы ознакомиться со своим новым жильем.
До поры до времена все шло хорошо.
Как-то утром Коллинз подошел к Утилизатору, думая, не попросить ли ему
спортивный автомобиль или небольшое стадо племенного скота. Он наклонился к
серой машине, протянул руку к красной кнопке...
И Утилизатор отпрянул от него в сторону.
В первую секунду Коллинзу показалось, что у него начинаются
галлюцинации, и даже мелькнула мысль бросить пить шампанское перед
завтраком. Он шагнул вперед и потянулся к красной кнопке. Утилизатор ловко
выскользнул из-под его руки и рысцой выбежал из комнаты.
Коллинз во весь дух припустил за ним, проклиная владельца и весь класс
А. По- видимому, это было то самое одушевление, о котором говорил Лиик:
владельцу каким-то способом удалось придать машине подвижность. Но нечего
ломать над этим голову. Нужно только поскорее догнать машину, нажать кнопку
и вызвать ребят из Контроля одушевления.
Утилизатор несся через зал Коллинз бежал за нам. Младший дворецкий,
начищавший массивную дверную ручку из литого золота, застыл на месте,
разинув рот.
- Остановите ее! - крикнул Коллинз.
Младший дворецкий неуклюже шагнул вперед, преграждая Утилизатору путь.
Машина, грациозно вильнув в сторону, обошла дворецкого и стрелой помчалась к
выходу.
Коллинз успел подскочить к рубильнику, и дверь с треском захлопнулась.
Утилизатор взял разгон и прошел сквозь запертую дверь. Очутившись
снаружи, он споткнулся о садовый шланг, но быстро восстановил равновесие и
устремился за ограду в поле.
Коллинз мчался за ним. Если б только подобраться к нему поближе...
Утилизатор внезапно прыгнул вверх. Несколько секунд он висел в воздухе,
а потом упал на землю. Коллинз ринулся к кнопке. Утилизатор увернулся,
разбежался и снова подпрыгнул. Он висел футах в двадцати над головой
Коллинза. Потом взлетел по прямой еще выше, остановился, бешено завертелся
волчком и снова упал.
Коллинз испугался: вдруг Утилизатор подпрыгнет в третий раз, совсем
уйдет вверх и не вернется. Когда Утилизатор приземлился, Коллинз был начеку.
Он сделал ложный выпад и, изловчившись, нажал кнопку. Утилизатор не успел
увернуться.
- Контроль одушевления! - торжествующе выкрикнул Коллинз.
Раздался слабый звук взрыва, и Утилизатор послушно замер. От
одушевления не осталось и следа.
Коллинз вытер вспотевший лоб и сел на машину. Враги все ближе и ближе.
Надо поскорее, пока еще есть возможность, пожелать что-нибудь пограндиознее.
Быстро, одно за другим, он попросил себе пять миллионов долларов, три
функционирующих нефтяных скважины, киностудию, безукоризненное здоровье,
двадцать пять танцовщиц, бессмертие, спортивный автомобиль и стадо племенною
скота.
Ему показалось, что кто-то хихикнул. Коллинз поглядел по сторонам.
Кругом не было ни души.
Когда он снова обернулся, Утилизатор исчез. Коллинз глядел во все
глаза. А в следующее мгновение исчез и сам.
Когда он открыл глаза, то обнаружил, что стоит перед столом, за которым
сидит уже знакомый ему краснолицый мужчина. Он не казался сердитым. Вид у
него был скорее умиротворенный и даже меланхоличный.
С минуту Коллинз стоял молча; ему было жаль, что все кончилось.
Владелец и класс А в конце концов поймали его. Но все-таки это было
великолепно!
- Ну, - сказал наконец Коллинз, - вы получили обратно свою машину, что
же вам еще от меня нужно?
- Мою машину? - повторил краснолицый, с недоверием глядя на Коллинза. -
Это не моя машина, сэр. Отнюдь не моя.
Коллинз в изумлении воззрился на него.
- Не пытайтесь обдурить меня, мистер. Вы - класс А - хотите сохранить
за собой монополию, разве не так?
Краснолицый отложил в сторону бумагу, которую он просматривал.
- Мистер Коллинз, - сказал он твердо, - меня зовут Флайн. Я агент Союза
охраны граждан. Это чисто благотворительная, лишенная всяких коммерческих
задач организация, и, единственная цель, которую она преследует, - защищать
лиц, подобных вам, от заблуждений, которые могут встретиться на их жизненном
пути.
- Вы хотите сказать, что не принадлежите к классу А?
- Вы пребываете в глубочайшем заблуждении, сэр, - спокойно и с
достоинством произнес Флайн. - Класс А - ото не общественно-социальная
категория, как вы, по- видимому, полагаете. Это всего-навсего форма кредита.
- Форма чего? - оторопело спросил Коллинз.
- Форма кредита, - Флайн поглядел на часы. - Времени у нас мало, и я
постараюсь быть кратким. Мы живем в эпоху децентрализации, мистер Коллинз.
Наша промышленность, торговля и административные учреждения довольно сильно
разобщены во времени и пространстве. Акционерное общество "Утилизатор"
является весьма важным связующим звеном. Оно занимается перемещением благ
цивилизации с одного места на другое и прочими услугами. Вам понятно?
Коллинз кивнул.
- Кредит, разумеется, предоставляется автоматически. Но рано или поздно
все должно быть оплачено.
Это уже звучало как-то неприятно. Оплачено? По-видимому, это все-таки
не такое высокоцивилизованное общество, как ему сначала показалось. Ведь
никто ни словом не обмолвился про плату. Почему же они заговорили о ней
теперь?
- Отчего никто не остановил меня? - растерянно спросил он. - Они же
должны были знать, что я некредитоспособен.
Флайн покачал головой.
- Кредитоспособность - вещь добровольная. Она не устанавливается
законом. В цивилизованном мире всякой личности предоставлено право решать
самой. Я очень сожалею, сэр. - Он поглядел на часы и протянул Коллинзу
бумагу, которую просматривал. - Прошу вас взглянуть на этот счет и сказать,
все ли здесь в порядке.
Коллинз взял бумагу и прочел:
Один дворец с оборудованием 450000000 кр.
Услуги такелажников фирмы
"Поуха минайл", а также фирмы
"Максимо олф" 111000 кр.
Сто двадцать две танцовщицы 122000000 кр.
Безукоризненное здоровье 888234031 кр.
Коллинз быстро пробежал глазами весь счет. Общая сумма слегка превышала
восемнадцать биллионов кредитов.
- Позвольте! - воскликнул Коллинз. - Вы не можете требовать с меня
столько. Утилизатор свалился ко мне в комнату неизвестно откуда, просто по
ошибке!
- Я как раз собираюсь обратить их внимание на это обстоятельство, -
сказал Флайн. - Как знать? Быть может, они будут благоразумны. Во всяком
случае, попытаемся, хуже не будет.
Все закачалось у Коллинза перед глазами. Лицо Флайна начало
расплываться.
- Время истекло, - сказал Флайн. - Желаю удачи.
Коллинз закрыл глаза.
Когда он открыл их снова, перед ним расстилалась унылая равнина,
опоясанная скалистой горной грядой. Ледяной ветер, налетая порывами, стегал
по липу, небо было серо-стальным.
Какой-то оборванный человек стоял рядом с ним.
- Держи, - сказал он и протянул Коллинзу кирку.
- Что это такое?
- Кирка, - терпеливо разъяснил человек. - А вон там - каменоломня, где
мы с тобой вместе с остальными будем добывать мрамор.
- Мрамор?
- Ну да. Всегда найдется какой-нибудь идиот, которому нужен мраморный
дворец, - с кривой усмешкой ответил человек. - Можешь звать меня Янг. Нам
некоторое время придется поработать на пару.
Коллинз тупо поглядел на него:
- А как долго?
- Подсчитай сам, - сказал Янг. - Расценки здесь - пять-десять кредитов
в месяц, и тебе будут их начислять, пока ты не покроешь свой долг.
Кирка выпала у Коллинза из рук.
Они не могут этого сделать! Акционерное общество "Утилизатор" должно
понять свою ошибку! Это же их вина, что машина провалилась в Прошлое. Не
могут же они этого не знать.
- Все это - сплошная ошибка! - сказал Коллинз.
- Никакая не ошибка, - возразил Яиг. - У них большой недостаток в
рабочей силе. Набирают где попало. Ну, пошли. Первую тысячу лет трудно, а
потом привыкаешь.
Коллинз двинулся следом за Янгом, потом остановился.
- Первую тысячу лет? Я столько не проживу!
- Проживешь! - заверил его Янг. - Ты же получил бессмертие. Разве
забыл?
- А сколько они насчитали мне за бессмертие как раз в ту минуту, когда
они отняли у него машину. А может быть, они взяла ее потом?
Вдруг Коллинз что-то припомнил. Странно, в том счете, который предъявил
ему Флайн, бессмертия как будто вовсе не стояло.
- А сколько они насчитали мне за бессмертие? - спросил он.
Янг поглядел на него и рассмеялся.
- Не прикидывайся простачком, приятель. Пора бы уж тебе кой-что
сообразить. - Он подтолкнул Коллинза к каменоломне.
- Ясное дело, этим-то они награждают задаром.
0
 | Экселенц   19.05.2015 / 08:57 #6 Народу нужны здоровые сенсации |
+- (+/-)
"К.Т.". Шляпа принадлежала ему самому.
Лицо Тила отразило смутную догадку: до него как будто стал медленно
доходить смысл происходящего.
Он подошел к окну, посмотрел на анфиладу комнат, по которым гнался за
таинственным незнакомцем, и начал размахивать руками, будто регулируя
уличное движение.
- Что ты делаешь? - спросил Бейли.
- Посмотри-ка сюда.
Оба Бейли подошли и стали смотреть в ту сторону, куда напряженно
вглядывался Тил. Через четыре комнаты они увидели стоявших к ним спиной
три человеческие фигуры - две мужские и одну женскую. Тот, что был повыше
и похудее, нелепо размахивал руками.
Миссис Бейли вскрикнула и снова упала в обморок.
Через несколько минут, когда она очнулась и немного успокоилась, Бейли
и Тил стали оценивать ситуацию.
- Тил, - сказал Бейли, - я не стану терять времени на то, чтобы
упрекать тебя в случившемся. Обвинения бесполезны. Я уверен - ты сделал
это не по злому умыслу, но ты ведь понимаешь, в каком положении мы
оказались? Как отсюда выбраться? Похоже, что нам придется сидеть тут, пока
с голоду не умрем: все комнаты ведут друг в друга, выхода наружу нет.
- Не преувеличивай, пожалуйста. Дела не так уж плохи. Ведь мне все же
удалось выбраться из дому.
- Да, но ты не смог повторить это, несмотря на свои старания.
- Это правда, но были использованы не все комнаты - остался еще
кабинет. Разве что оттуда попробовать?
- И верно. В начале осмотра мы его просто прошли, не стали там
останавливаться. Думаешь, удастся выбраться через окно этого кабинета?
- Кто его знает. Особенно не стоит надеяться. С математических позиций,
его окна должны были бы выходить в четыре эти комнаты, но это надо еще
проверить - ведь шторы мы не открывали.
- Можно попробовать, хуже не будет. Дорогая, мне кажется, тебе лучше
будет посидеть отдохнуть здесь...
- Оставаться одной в этом жутком месте? Ну нет! - Говоря это, миссис
Бейли немедленно поднялась с кушетки, на которой она приходила в себя.
Они все вместе отправились наверх.
- Ведь кабинет - это внутренняя комната, да, Тил? - спросил мистер
Бейли по дороге. (Они прошли спальню и начали взбираться наверх, в
кабинет). - Помнится, на твоей модели это был маленький куб, помещенный
внутри большого куба, - он был окружен со всех сторон пространством
большого куба, верно?
- Точно, - подтвердил архитектор. - А теперь посмотрим, так ли это. По
моим расчетам, это окно должно выходить в кухню. - Он поймал шнур от
жалюзи и потянул вниз. Окно выходило не в кухню. Охвативший их приступ
головокружения был так силен, что они бессознательно упали на пол,
беспомощно цепляясь за ковер, чтобы удержаться на месте.
- Закрой, скорее закрой! - простонал Бейли.
Преодолевая животный атавистический страх, Тил подполз к окну и сумел
опустить штору. Окно выходило не наружу, а вниз - с головокружительной
высоты. Миссис Бейли снова потеряла сознание. Тил снова сбегал за
коньяком, а Бейли в это время растирал ей запястья. Когда она очнулась,
Тил осторожно подошел к окну и поднял жалюзи, так что образовалась
маленькая щелка. Опустившись на колени, он стал изучать открывшийся перед
ним пейзаж. Затем, повернувшись к Бейли, предложил:
- Поди сюда, Гомер, взгляни на это. Интересно, узнаешь ли ты, что перед
нами.
- Гомер Бейли, вы туда не пойдете!
- Не волнуйся, Матильда, я осторожно. - Бейли стал рядом с Тилом и тоже
начал смотреть в щель.
- Вон, видишь? Небоскреб Крайслер билдинг, абсолютно точно. А вон
Ист-Ривер и Бруклин.
Они смотрели вниз на отвесный фасад огромного небоскреба. Где-то в
тысяче футов от них, внизу, простирался игрушечный город - совсем как
настоящий.
- Насколько я могу судить отсюда, мы смотрим на боковой фасад Эмпайр
стейт билдинг с точки, находящейся над его башней.
- Что это может быть? Мираж?
- Не думаю - уж слишком он точен. По-моему, пространство сложилось
через четвертое измерение, и мы смотрим по другую сторону складки.
- Ты хочешь сказать, что в действительности мы этого не видим?
- Да нет, мы все видим как надо. Не знаю, что было бы, если бы мы
вздумали вылезти через это окно, но а, например, не хочу пробовать. Зато
вид! Сила! Давай и другие окна откроем!
К следующему окну они подбирались более осторожно - и правильно
сделали, ибо то, что открылось перед ними, было еще более невероятным для
восприятия, еще более тяжко действовало на рассудок, чем та захватывающая
дух высота, от которой они едва не потеряли самообладания. Теперь перед
ними был обычный морской пейзаж - безбрежное море, голубое небо, - только
море находилось на месте неба, а небо - на месте моря. И хотя на этот раз
они были немного подготовлены к неожиданностям, оба очень скоро
почувствовали, что вид катящихся над головой волн вот-вот вызовет приступ
морской болезни; они поспешили опустить жалюзи, не дав миссис Бейли
возможности быть потревоженной этим зрелищем.
Тил посмотрел на третье окно.
- Ну что, Гомер, сюда заглянуть хочешь?
- М-мм... Жалеть ведь будем, если не сделаем этого. Давай.
Тил поднял жалюзи на несколько дюймов. Не увидел ничего и подтянул
шнурок - снова ничего. Он медленно стал поднимать штору, полностью оголив
окно. Оно глядело в пустоту. Пустота, абсолютная пустота. Какого цвета
пустота? Глупый вопрос! Какую она имеет форму? Форму? Но форма является
принадлежностью чего-то. А эта пустота не имела ни глубины, ни формы. Она
не имела даже черноты. Она была ничто.
Бейли пожевал сигару.
- Ну, Тил, что ты на это скажешь?
Непрошибаемое спокойствие Тила на этот раз поколебалось.
- Не знаю, Гомер, просто не знаю. Но окно лучше зашторить.
Какое-то время он молча глядел на спущенные жалюзи.
- Я думаю, может быть, мы смотрели на место, где пространства не
существует. Мы заглянули за четырехмерный угол, а там ничего не было. - Он
потер глаза. - Голова болит.
Они немного помедлили, прежде чем приступить к четвертому окну. Ведь в
нераспечатанном письме не обязательно дурные новости. Так и здесь.
Сомнение давало надежду. Томительная неопределенность становилась слишком
тягостной, и Бейли не выдержал, сам потянул шнуры, несмотря на отчаянные
протесты миссис Бейли. Ничего страшного, по крайней мере на первый взгляд.
Простирающийся перед ними пейзаж находился на уровне нижнего этажа, где,
казалось, теперь был и кабинет. Но от него явственно веяло враждебностью.
С лимонно-желтого неба нещадно било горячее, жаркое солнце. Плоская
местность выгорела до стерильно-блеклого безжизненного коричневого цвета,
на котором невозможно представить существование чего-то живого. И, однако,
жизнь здесь была - странные чахлые деревья поднимали к небу свои
узловатые, искореженные руки. На наружных оконечностях этих бесформенных
растений торчали пучки утыканных колючками листьев.
- Боже праведный, - выдохнул Бейли, - где мы очутились?
Тил покачал головой, глаза его выдавали беспокойство.
- Я и сам ничего не понимаю.
- На земной пейзаж непохоже. Может быть, мы на другой планете -
возможно, на Марсе.
- Трудно сказать. Но знаешь, Гомер, это может быть даже хуже, чем ты
предполагаешь, я хочу сказать - хуже, чем на другой планете.
- То есть? Говори же.
- Может быть, это совершенно вне нашей вселенной. Я не уверен, что это
наше солнце. Чересчур яркое.
Миссис Бейли довольно робко подошла к ним и тоже смотрела на странный
пейзаж за окном.
- Гомер, - произнесла она сдавленным голосом, - эти уродливые
деревья... мне страшно.
Бейли погладил ее по руке.
Тил возился с оконной задвижкой.
- Что ты там мудришь? - спросил Бейли.
- Я подумал, не высунуть ли мне голову из окна да посмотреть вокруг.
Узнаю хоть что-нибудь.
- Ну ладно, - неохотно согласился Бейли. - Только смотри осторожно.
- Постараюсь.
Он немного приоткрыл окно и повел носом, принюхиваясь.
- Воздух нормальный - уже хорошо. - И он распахнул окно настежь.
Но он не успел привести свой план в исполнение. Его внимание бы
Лицо Тила отразило смутную догадку: до него как будто стал медленно
доходить смысл происходящего.
Он подошел к окну, посмотрел на анфиладу комнат, по которым гнался за
таинственным незнакомцем, и начал размахивать руками, будто регулируя
уличное движение.
- Что ты делаешь? - спросил Бейли.
- Посмотри-ка сюда.
Оба Бейли подошли и стали смотреть в ту сторону, куда напряженно
вглядывался Тил. Через четыре комнаты они увидели стоявших к ним спиной
три человеческие фигуры - две мужские и одну женскую. Тот, что был повыше
и похудее, нелепо размахивал руками.
Миссис Бейли вскрикнула и снова упала в обморок.
Через несколько минут, когда она очнулась и немного успокоилась, Бейли
и Тил стали оценивать ситуацию.
- Тил, - сказал Бейли, - я не стану терять времени на то, чтобы
упрекать тебя в случившемся. Обвинения бесполезны. Я уверен - ты сделал
это не по злому умыслу, но ты ведь понимаешь, в каком положении мы
оказались? Как отсюда выбраться? Похоже, что нам придется сидеть тут, пока
с голоду не умрем: все комнаты ведут друг в друга, выхода наружу нет.
- Не преувеличивай, пожалуйста. Дела не так уж плохи. Ведь мне все же
удалось выбраться из дому.
- Да, но ты не смог повторить это, несмотря на свои старания.
- Это правда, но были использованы не все комнаты - остался еще
кабинет. Разве что оттуда попробовать?
- И верно. В начале осмотра мы его просто прошли, не стали там
останавливаться. Думаешь, удастся выбраться через окно этого кабинета?
- Кто его знает. Особенно не стоит надеяться. С математических позиций,
его окна должны были бы выходить в четыре эти комнаты, но это надо еще
проверить - ведь шторы мы не открывали.
- Можно попробовать, хуже не будет. Дорогая, мне кажется, тебе лучше
будет посидеть отдохнуть здесь...
- Оставаться одной в этом жутком месте? Ну нет! - Говоря это, миссис
Бейли немедленно поднялась с кушетки, на которой она приходила в себя.
Они все вместе отправились наверх.
- Ведь кабинет - это внутренняя комната, да, Тил? - спросил мистер
Бейли по дороге. (Они прошли спальню и начали взбираться наверх, в
кабинет). - Помнится, на твоей модели это был маленький куб, помещенный
внутри большого куба, - он был окружен со всех сторон пространством
большого куба, верно?
- Точно, - подтвердил архитектор. - А теперь посмотрим, так ли это. По
моим расчетам, это окно должно выходить в кухню. - Он поймал шнур от
жалюзи и потянул вниз. Окно выходило не в кухню. Охвативший их приступ
головокружения был так силен, что они бессознательно упали на пол,
беспомощно цепляясь за ковер, чтобы удержаться на месте.
- Закрой, скорее закрой! - простонал Бейли.
Преодолевая животный атавистический страх, Тил подполз к окну и сумел
опустить штору. Окно выходило не наружу, а вниз - с головокружительной
высоты. Миссис Бейли снова потеряла сознание. Тил снова сбегал за
коньяком, а Бейли в это время растирал ей запястья. Когда она очнулась,
Тил осторожно подошел к окну и поднял жалюзи, так что образовалась
маленькая щелка. Опустившись на колени, он стал изучать открывшийся перед
ним пейзаж. Затем, повернувшись к Бейли, предложил:
- Поди сюда, Гомер, взгляни на это. Интересно, узнаешь ли ты, что перед
нами.
- Гомер Бейли, вы туда не пойдете!
- Не волнуйся, Матильда, я осторожно. - Бейли стал рядом с Тилом и тоже
начал смотреть в щель.
- Вон, видишь? Небоскреб Крайслер билдинг, абсолютно точно. А вон
Ист-Ривер и Бруклин.
Они смотрели вниз на отвесный фасад огромного небоскреба. Где-то в
тысяче футов от них, внизу, простирался игрушечный город - совсем как
настоящий.
- Насколько я могу судить отсюда, мы смотрим на боковой фасад Эмпайр
стейт билдинг с точки, находящейся над его башней.
- Что это может быть? Мираж?
- Не думаю - уж слишком он точен. По-моему, пространство сложилось
через четвертое измерение, и мы смотрим по другую сторону складки.
- Ты хочешь сказать, что в действительности мы этого не видим?
- Да нет, мы все видим как надо. Не знаю, что было бы, если бы мы
вздумали вылезти через это окно, но а, например, не хочу пробовать. Зато
вид! Сила! Давай и другие окна откроем!
К следующему окну они подбирались более осторожно - и правильно
сделали, ибо то, что открылось перед ними, было еще более невероятным для
восприятия, еще более тяжко действовало на рассудок, чем та захватывающая
дух высота, от которой они едва не потеряли самообладания. Теперь перед
ними был обычный морской пейзаж - безбрежное море, голубое небо, - только
море находилось на месте неба, а небо - на месте моря. И хотя на этот раз
они были немного подготовлены к неожиданностям, оба очень скоро
почувствовали, что вид катящихся над головой волн вот-вот вызовет приступ
морской болезни; они поспешили опустить жалюзи, не дав миссис Бейли
возможности быть потревоженной этим зрелищем.
Тил посмотрел на третье окно.
- Ну что, Гомер, сюда заглянуть хочешь?
- М-мм... Жалеть ведь будем, если не сделаем этого. Давай.
Тил поднял жалюзи на несколько дюймов. Не увидел ничего и подтянул
шнурок - снова ничего. Он медленно стал поднимать штору, полностью оголив
окно. Оно глядело в пустоту. Пустота, абсолютная пустота. Какого цвета
пустота? Глупый вопрос! Какую она имеет форму? Форму? Но форма является
принадлежностью чего-то. А эта пустота не имела ни глубины, ни формы. Она
не имела даже черноты. Она была ничто.
Бейли пожевал сигару.
- Ну, Тил, что ты на это скажешь?
Непрошибаемое спокойствие Тила на этот раз поколебалось.
- Не знаю, Гомер, просто не знаю. Но окно лучше зашторить.
Какое-то время он молча глядел на спущенные жалюзи.
- Я думаю, может быть, мы смотрели на место, где пространства не
существует. Мы заглянули за четырехмерный угол, а там ничего не было. - Он
потер глаза. - Голова болит.
Они немного помедлили, прежде чем приступить к четвертому окну. Ведь в
нераспечатанном письме не обязательно дурные новости. Так и здесь.
Сомнение давало надежду. Томительная неопределенность становилась слишком
тягостной, и Бейли не выдержал, сам потянул шнуры, несмотря на отчаянные
протесты миссис Бейли. Ничего страшного, по крайней мере на первый взгляд.
Простирающийся перед ними пейзаж находился на уровне нижнего этажа, где,
казалось, теперь был и кабинет. Но от него явственно веяло враждебностью.
С лимонно-желтого неба нещадно било горячее, жаркое солнце. Плоская
местность выгорела до стерильно-блеклого безжизненного коричневого цвета,
на котором невозможно представить существование чего-то живого. И, однако,
жизнь здесь была - странные чахлые деревья поднимали к небу свои
узловатые, искореженные руки. На наружных оконечностях этих бесформенных
растений торчали пучки утыканных колючками листьев.
- Боже праведный, - выдохнул Бейли, - где мы очутились?
Тил покачал головой, глаза его выдавали беспокойство.
- Я и сам ничего не понимаю.
- На земной пейзаж непохоже. Может быть, мы на другой планете -
возможно, на Марсе.
- Трудно сказать. Но знаешь, Гомер, это может быть даже хуже, чем ты
предполагаешь, я хочу сказать - хуже, чем на другой планете.
- То есть? Говори же.
- Может быть, это совершенно вне нашей вселенной. Я не уверен, что это
наше солнце. Чересчур яркое.
Миссис Бейли довольно робко подошла к ним и тоже смотрела на странный
пейзаж за окном.
- Гомер, - произнесла она сдавленным голосом, - эти уродливые
деревья... мне страшно.
Бейли погладил ее по руке.
Тил возился с оконной задвижкой.
- Что ты там мудришь? - спросил Бейли.
- Я подумал, не высунуть ли мне голову из окна да посмотреть вокруг.
Узнаю хоть что-нибудь.
- Ну ладно, - неохотно согласился Бейли. - Только смотри осторожно.
- Постараюсь.
Он немного приоткрыл окно и повел носом, принюхиваясь.
- Воздух нормальный - уже хорошо. - И он распахнул окно настежь.
Но он не успел привести свой план в исполнение. Его внимание бы
Изменил(а) *Анатолий* 21.05.2015 / 19:46
0
| | Экселенц 30.05.2015 / 12:25 #7 Народу нужны здоровые сенсации |
Роберт Хайнлайн. И построил он дом.
(+/-)
Во всем мире американцев считают ненормальными.
Они обычно в принципе соглашаются с этим обвинением, но источником
инфекции называют Калифорнию. Калифорнийцы же упрямо твердят, что своей
плохой репутацией они обязаны исключительно жителям округа Лос-Анджелес.
Те, в свою очередь, когда им приходится обороняться от таких нападок,
начинают поспешно объяснять: "Это все Голливуд. Мы не виноваты - мы не
просили, чтобы его здесь построили, он сам вырос".
А обитателям Голливуда нет дела до всех этих пересудов; они живут себе
на здоровье и купаются в лучах его славы. Захотите - повезут вас в машине
на Лорэл Каньон ("здесь у нас живут самые необузданные"). Жители Каньона -
женщины с длинными загорелыми ногами и мужчины в трусах, постоянно занятые
перестройкой и реконструкцией своих вечно неоконченных домов, - те не без
доли презрения относятся к скучным созданиям, которые живут в
респектабельных кварталах центра города. Они тешат себя тайной мыслью, что
они - и только они - знают, как надо жить. Лукаут Маунтин Авеню - это
название узкой боковой улочки, которая ответвляется от Лорэл Каньона.
Каньонцы не любят, когда о ней упоминают; в конце концов, должны же быть
какие-то границы?
В одном из верхних этажей дома N_8775 по Лукаут Маунтин жил Квинтус
Тил, бакалавр архитектуры.
Здесь уместно напомнить, что даже архитектура Южной Калифорнии не
такая, как в других штатах.
Запеченные в тесте сосиски, которые, как известно, американцы называют
"горячими собаками", здесь продают в ларьках, по виду напоминающих - кого
бы вы думали? - да, да, щенка. Такой ларек по продаже "горячих собак" так
и называется: "Щенок". Мороженым здесь торгуют в огромных гипсовых
фунтиках - они точь-в-точь как настоящие, вафельные, - а неоновые надписи,
призывающие есть красный перец, сверкают на крышах сооружений, в которых
без труда угадываются перечные стручки.
Внутри крыльев трехмоторных транспортных самолетов размещаются бензин и
смазочное масло, на крыльях нарисованы дорожные карты - пользуйтесь на
здоровье бесплатно! - а патентованные уборные, которые для вашего удобства
проверяются каждый час, располагаются в кабине самого самолета.
Все это может удивить, даже повергнуть в изумление туриста, но местные
жители, которые под знаменитым калифорнийским солнцем ходят в полдень с
непокрытой головой, относятся к этим вещам как к делу обычному, само собой
разумеющемуся.
Квинтус Тил считал архитектурную деятельность своих коллег слабыми,
робкими, неумелыми и малодушными потугами.
- Что есть дом? - спросил как-то Квинтус у своего друга Гомера Бейли.
- Ну, в общем, в широком смысле слова, - начал тот осторожно, - я
всегда считал, что дом есть устройство, предназначенное для защиты от
дождя.
- Чушь! И ты туда же!
- Я ведь не сказал, что это исчерпывающее определение...
- Исчерпывающее! Да оно просто в корне неверно. Если встать на такую
точку зрения, то нам и в пещерах бы прекрасно жилось. Но я не виню тебя, -
продолжал Тил с воодушевлением, - твои взгляды ничем не хуже, чем у тех
умников профессионалов, которые считают, что архитектура - дело их жизни.
Даже модернисты - в чем их заслуги? В том, что они убрали кое-какую мишуру
да наляпали хромированных планок, вот и все. А в душе-то они такие же
консерваторы и традиционалисты, как служащие окружного суда. Нейтра!
Шиндлер! Ну что создали эти бездельники? Что такого есть у Фрэнка Ллойда
Райта, чего нет у меня?
- Комиссионные, - коротко вставил его друг.
- А? Что? Как ты сказал? - Тил не смог остановиться в потоке своих
слов, захлебнулся, опомнился и ответил: - Комиссионные. Да, верно,
комиссионные. А почему? Потому что я считаю, что дом - это не
задрапированная пещера. Дом - это машина для жилья, это живая динамичная
штука, это пространство, в котором происходит жизненный процесс, которое
изменяется с настроением живущего в нем человека, а вовсе не мертвый
статичный гроб большого размера. Почему же мы должны держаться за
устаревшие догмы наших предков? Всякий дурак, обладающий зачатками знаний
по элементарной геометрии, сможет спроектировать дом в его обычном
понимании. Но разве статическая геометрия Эвклида - это все, чем
располагает математика? Мы что же, совершенно должны игнорировать теорию
Пикара - Вессиота? А модульные системы? А богатейшие возможности
стереохимии? Так что же, разве в архитектуре уже нет места для
трансформаций, для гомоморфологии, для действенных структур?
- О господи! - отвечал Бейли. - Ведь с таким же успехом ты мог бы
говорить, например, о четвертом измерении в архитектуре.
- А почему бы и нет? Почему мы должны ограничивать себя... Послушай! -
Тил прервал себя и уставился в пространство. - Гомер, а ведь ты сейчас
высказал чрезвычайно ценную мысль. Действительно, почему бы нам не
использовать это? Подумать только о бесконечном богатстве выражения и
взаимоотношений, таящемся в четырех измерениях. Какой дом, какой... - Он
застыл на месте, его светлые выпуклые глаза задумчиво помаргивали.
Бейли подошел к нему и тронул его за руку.
- Брось ты все это. И что ты городишь, какие четыре измерения?
Четвертое измерение - это время. В _него_ ведь гвоздя не вобьешь.
Тил сбросил руку друга.
- Да, да, конечно. Четвертое измерение - это время, но я-то думаю о
четвертом пространственном измерении - таком же, как длина, ширина и
высота. В целях экономии материалов и удобства размещения с этим ничто не
может сравниться. А уже о том, что экономится площадь под фундамент, и
говорить не приходится: на месте однокомнатного дома можно будет возвести
дом в восемь комнат. Как, например, тессеракт...
- Какой еще тессеракт?
- Ты что, в школе не учился? Тессеракт - это гиперкуб, квадратное тело
в четырех измерениях - ну, знаешь, как у куба три измерения, а у квадрата
два. Давай-ка я лучше тебе покажу.
Тил побежал на кухню и принес оттуда коробку с зубочистками, которые он
высыпал на стол, небрежно сдвинув в сторону стаканы и почти пустую бутылку
из-под джина.
- У меня где-то завалялся пластилин - он нам понадобится.
Один из углов комнаты загромождал письменный стол. Почти засунув голову
в один из его захламленных ящиков, Тил начал нетерпеливо рыться в нем.
Наконец, он разогнулся, держа в руках кусок пластилина.
- Вот.
- Что ты хочешь делать?
- Сейчас узнаешь.
Тил торопливо отщипывал небольшие кусочки пластилина и скатывал из них
шарики величиной с горошину. Потом воткнул в эти шарики четыре зубочистки
и сделал квадрат.
- Видишь? Вот квадрат.
- Ну, вижу, а дальше что?
- Еще один такой же квадрат плюс еще четыре зубочистки - и у нас куб.
Теперь из зубочисток образовался каркас коробки с равными гранями -
куб, углы которого держались с помощью катышков пластилина.
- Теперь сделаем еще один куб, точно такой же, как первый. Эти кубы и
будут служить двумя гранями тессеракта.
Бейли машинально стал катать пластилиновые шарики для второго куба, но
мягкая податливость материала под пальцами отвлекла его от этого занятия,
и он начал лепить, придавая кусочкам какую-то форму.
- Взгляни-ка, - сказал он, держа на ладони свое произведение -
миниатюрную человеческую фигурку. - Цыганка Роза Ли.
- Похожа на Гаргантюа; ей надо бы в суд на тебя подать за оскорбление.
А теперь смотри внимательно. Открываем один угол первого куба, вставляем
одним углом второй куб и закрываем угол первого куба. Теперь берем еще
восемь зубочисток и соединяем нижнюю грань первого куба с нижней гранью
второго куба - наклонно, понял? - и точно так же верхнюю грань первого с
верхней гранью второго, - говоря это, Тил быстро манипулировал
зубочистками.
- И что же получилось? - спросил Бейли с сомнением.
- Это и есть тессеракт - восемь кубов, образующих стороны гиперкуба в
четырех измерениях.
- Откровенно говоря, мне твое сооружение напоминает кошачью колыбель. И
все равно у тебя получилось только два куба. А где остальные шесть?
- А где твое воображение? Берем верхнюю грань первого куба по отношению
к верхней грани второго - вот тебе куб номер три. Дальше: две нижние грани
обоих кубов по отношению друг к другу, потом два передние, две задние, две
боковые - слева и справа - вот тебе все восемь. - И он показал их на
модели.
- Ну хорошо, вижу я их. Но все-таки это не кубы; как бы ты ни тщился
доказать другое, это призмы, а не кубы. У них грани не квадратные, а
наклонные.
- Так это ведь в перспективе, с твоего угла зрения. Когда рисуешь куб
на бумаге, боковые грани пойдут косо, так? Это перспектива. Когда смотришь
на четырехмерную фигуру в трех измерениях, ничего удивительного, что она
кажется кривой. Но это дела не меняет - все равно все это кубы.
- Я не спорю, друг, может быть, для тебя они такие, как ты говоришь, но
мне они все равно кажутся кривыми.
Тил не обратил никакого внимания на возражения Бейли и продолжал:
- Будем считать, что это каркас восьмикомнатного дома; на цокольном
этаже - одно помещение; здесь разместятся службы, коммунальное хозяйство,
гараж. От него идут другие комнаты: гостиная, столовая, ванная, спальни и
так далее. А на самом верху, совершенно изолированно от всех, находится
кабинет - в нем окна на четыре стороны. Представляешь? Ну как?
- Представляю. Ванна будет свисать с потолка гостиной. Комнаты-то все
переплелись, как щупальца осьминога.
- Только в перспективе - не более того. Смотри, я покажу тебе
по-другому.
На этот раз Тил сделал один куб из целых зубочисток, а второй - из
половинок, вставил второй в центр первого и прикрепил его к вершинам
короткими палочками от надломанных зубочисток.
- Видишь? Большой куб - это цоколь, малый куб внутри - твой кабинет на
верхнем этаже, а шесть прилежащих кубов - это комнаты. Ну, понял?
Бейли внимательно изучил фигуру и покачал головой:
- Что хочешь со мной делай, а только не вижу я тут никаких кубов, кроме
большого и малого. Остальные шесть штук на этот раз напоминают не призмы,
а пирамиды, но никак не кубы.
- Ну конечно, ты же видишь их в разных перспективах. Неужели не
понятно?
- Что ж, возможно, и так. Но вот эта комната, в середине. Ведь она со
всех сторон окружена другими штуковинами. А ты говорил, у нее окна на
четыре стороны.
- Так ведь это только так кажется. В том-то и дело, что в
доме-тессеракте каждая комната совершенно изолирована от других и все
стены - наружные, но при этом каждая стена служит для двух комнат, а
восьмикомнатному дому достаточно основания одной комнаты. Это же
революция!
- Слишком мягко сказано. Ты просто безумец. Такой дом построить нельзя.
Эта самая внутренняя комната находится внутри, и там она и останется, что
бы ты ни придумывал.
Сдерживая негодование, Тил посмотрел на друга.
- Такие вот, как ты, держат архитектуру в зачаточном состоянии. Ответь
мне, сколько граней имеет куб?
- Ну, шесть.
- Какие из них внутренние?
- Как какие? Никакие. Они все наружные.
- Так. Слушай дальше. Тессеракт имеет восемь кубических граней - и все
они наружные. Теперь смотри внимательно. Сейчас я разверну наш тессеракт -
представь, будто мы раскладываем картонную коробку. Тогда тебе станут
видны все восемь кубов.
Говоря это, Тил торопливо соорудил четыре куба и поставил их друг на
друга - получилась довольно шаткая башенка. К боковым граням второго куба
башенки он прикрепил еще четыре куба. Сооружение немного покачивалось -
пластилиновые шарики держали не очень крепко, но все же не развалилось.
Оно представляло собой как бы опрокинутый двойной крест, с четырех сторон
основания которого торчало еще четыре куба.
- Ну вот, видишь? Основанием здесь служит комната цокольного этажа,
остальные шесть кубов - это жилые комнаты, а на самом верху твой кабинет.
Здорово?
Бейли оглядел это сооружение с некоторым одобрением. По сравнению с
другими оно показалось ему заслуживающим внимания.
- По крайней мере, мне это хоть как-то понятно. Говоришь, и это
тессеракт?
- В том-то и дело: это тессеракт, развернутый в четырех измерениях.
Чтобы снова сложить его, помещаем верхний куб в нижний, складываем боковые
кубы, пока они не сойдутся с верхним, - и готово. Эта операция,
естественно, осуществляется посредством четвертого измерения, и при этом
форма ни одного куба не нарушается, и ни один из них не вкладывается в
другой.
Бейли снова внимательно осмотрел шаткую конструкцию.
- Послушай-ка, - сказал он наконец. - А что, если оставить в покое
операцию складывания этой штуковины посредством четвертого измерения - все
равно ничего не выйдет - и просто выстроить такой вот дом?
- Как это ничего не выйдет? Да это элементарная математическая задача,
которую...
- Ладно, ладно, не психуй. Может, в математике это и просто, но такой
проект в строительстве никто не утвердит. Четвертого измерения не
существует, забудь о нем, ясно? А вот что касается такого дома - возможно,
он будет иметь кое-какие преимущества.
Тил, бурно разыгравшаяся фантазия которого вдруг натолкнулась на
здравые суждения Бейли, стал критически изучать модель.
- Гм... Может быть, в этом есть какой-то смысл. Получаем то же
количество комнат, сэкономив на площади фундамента. Так, средний
крестообразный этаж можно будет расположить на северо-восток, юго-запад и
так далее - и в каждой комнате весь день будет солнце. В центральную ось
прекрасно вписывается центральное отопление. Столовая будет выходить на
северо-восток, а кухня - на юго-восток. В каждой комнате окна от пола до
потолка. О'кэй, Гомер, я это сделаю! Где ты хочешь его построить?
- Минуточку, минуточку. Я вроде не говорил, что ты будешь строить такой
дом для меня...
- А для кого же? Ведь твоей жене нужен новый дом? Так вот он,
пожалуйста.
Они обычно в принципе соглашаются с этим обвинением, но источником
инфекции называют Калифорнию. Калифорнийцы же упрямо твердят, что своей
плохой репутацией они обязаны исключительно жителям округа Лос-Анджелес.
Те, в свою очередь, когда им приходится обороняться от таких нападок,
начинают поспешно объяснять: "Это все Голливуд. Мы не виноваты - мы не
просили, чтобы его здесь построили, он сам вырос".
А обитателям Голливуда нет дела до всех этих пересудов; они живут себе
на здоровье и купаются в лучах его славы. Захотите - повезут вас в машине
на Лорэл Каньон ("здесь у нас живут самые необузданные"). Жители Каньона -
женщины с длинными загорелыми ногами и мужчины в трусах, постоянно занятые
перестройкой и реконструкцией своих вечно неоконченных домов, - те не без
доли презрения относятся к скучным созданиям, которые живут в
респектабельных кварталах центра города. Они тешат себя тайной мыслью, что
они - и только они - знают, как надо жить. Лукаут Маунтин Авеню - это
название узкой боковой улочки, которая ответвляется от Лорэл Каньона.
Каньонцы не любят, когда о ней упоминают; в конце концов, должны же быть
какие-то границы?
В одном из верхних этажей дома N_8775 по Лукаут Маунтин жил Квинтус
Тил, бакалавр архитектуры.
Здесь уместно напомнить, что даже архитектура Южной Калифорнии не
такая, как в других штатах.
Запеченные в тесте сосиски, которые, как известно, американцы называют
"горячими собаками", здесь продают в ларьках, по виду напоминающих - кого
бы вы думали? - да, да, щенка. Такой ларек по продаже "горячих собак" так
и называется: "Щенок". Мороженым здесь торгуют в огромных гипсовых
фунтиках - они точь-в-точь как настоящие, вафельные, - а неоновые надписи,
призывающие есть красный перец, сверкают на крышах сооружений, в которых
без труда угадываются перечные стручки.
Внутри крыльев трехмоторных транспортных самолетов размещаются бензин и
смазочное масло, на крыльях нарисованы дорожные карты - пользуйтесь на
здоровье бесплатно! - а патентованные уборные, которые для вашего удобства
проверяются каждый час, располагаются в кабине самого самолета.
Все это может удивить, даже повергнуть в изумление туриста, но местные
жители, которые под знаменитым калифорнийским солнцем ходят в полдень с
непокрытой головой, относятся к этим вещам как к делу обычному, само собой
разумеющемуся.
Квинтус Тил считал архитектурную деятельность своих коллег слабыми,
робкими, неумелыми и малодушными потугами.
- Что есть дом? - спросил как-то Квинтус у своего друга Гомера Бейли.
- Ну, в общем, в широком смысле слова, - начал тот осторожно, - я
всегда считал, что дом есть устройство, предназначенное для защиты от
дождя.
- Чушь! И ты туда же!
- Я ведь не сказал, что это исчерпывающее определение...
- Исчерпывающее! Да оно просто в корне неверно. Если встать на такую
точку зрения, то нам и в пещерах бы прекрасно жилось. Но я не виню тебя, -
продолжал Тил с воодушевлением, - твои взгляды ничем не хуже, чем у тех
умников профессионалов, которые считают, что архитектура - дело их жизни.
Даже модернисты - в чем их заслуги? В том, что они убрали кое-какую мишуру
да наляпали хромированных планок, вот и все. А в душе-то они такие же
консерваторы и традиционалисты, как служащие окружного суда. Нейтра!
Шиндлер! Ну что создали эти бездельники? Что такого есть у Фрэнка Ллойда
Райта, чего нет у меня?
- Комиссионные, - коротко вставил его друг.
- А? Что? Как ты сказал? - Тил не смог остановиться в потоке своих
слов, захлебнулся, опомнился и ответил: - Комиссионные. Да, верно,
комиссионные. А почему? Потому что я считаю, что дом - это не
задрапированная пещера. Дом - это машина для жилья, это живая динамичная
штука, это пространство, в котором происходит жизненный процесс, которое
изменяется с настроением живущего в нем человека, а вовсе не мертвый
статичный гроб большого размера. Почему же мы должны держаться за
устаревшие догмы наших предков? Всякий дурак, обладающий зачатками знаний
по элементарной геометрии, сможет спроектировать дом в его обычном
понимании. Но разве статическая геометрия Эвклида - это все, чем
располагает математика? Мы что же, совершенно должны игнорировать теорию
Пикара - Вессиота? А модульные системы? А богатейшие возможности
стереохимии? Так что же, разве в архитектуре уже нет места для
трансформаций, для гомоморфологии, для действенных структур?
- О господи! - отвечал Бейли. - Ведь с таким же успехом ты мог бы
говорить, например, о четвертом измерении в архитектуре.
- А почему бы и нет? Почему мы должны ограничивать себя... Послушай! -
Тил прервал себя и уставился в пространство. - Гомер, а ведь ты сейчас
высказал чрезвычайно ценную мысль. Действительно, почему бы нам не
использовать это? Подумать только о бесконечном богатстве выражения и
взаимоотношений, таящемся в четырех измерениях. Какой дом, какой... - Он
застыл на месте, его светлые выпуклые глаза задумчиво помаргивали.
Бейли подошел к нему и тронул его за руку.
- Брось ты все это. И что ты городишь, какие четыре измерения?
Четвертое измерение - это время. В _него_ ведь гвоздя не вобьешь.
Тил сбросил руку друга.
- Да, да, конечно. Четвертое измерение - это время, но я-то думаю о
четвертом пространственном измерении - таком же, как длина, ширина и
высота. В целях экономии материалов и удобства размещения с этим ничто не
может сравниться. А уже о том, что экономится площадь под фундамент, и
говорить не приходится: на месте однокомнатного дома можно будет возвести
дом в восемь комнат. Как, например, тессеракт...
- Какой еще тессеракт?
- Ты что, в школе не учился? Тессеракт - это гиперкуб, квадратное тело
в четырех измерениях - ну, знаешь, как у куба три измерения, а у квадрата
два. Давай-ка я лучше тебе покажу.
Тил побежал на кухню и принес оттуда коробку с зубочистками, которые он
высыпал на стол, небрежно сдвинув в сторону стаканы и почти пустую бутылку
из-под джина.
- У меня где-то завалялся пластилин - он нам понадобится.
Один из углов комнаты загромождал письменный стол. Почти засунув голову
в один из его захламленных ящиков, Тил начал нетерпеливо рыться в нем.
Наконец, он разогнулся, держа в руках кусок пластилина.
- Вот.
- Что ты хочешь делать?
- Сейчас узнаешь.
Тил торопливо отщипывал небольшие кусочки пластилина и скатывал из них
шарики величиной с горошину. Потом воткнул в эти шарики четыре зубочистки
и сделал квадрат.
- Видишь? Вот квадрат.
- Ну, вижу, а дальше что?
- Еще один такой же квадрат плюс еще четыре зубочистки - и у нас куб.
Теперь из зубочисток образовался каркас коробки с равными гранями -
куб, углы которого держались с помощью катышков пластилина.
- Теперь сделаем еще один куб, точно такой же, как первый. Эти кубы и
будут служить двумя гранями тессеракта.
Бейли машинально стал катать пластилиновые шарики для второго куба, но
мягкая податливость материала под пальцами отвлекла его от этого занятия,
и он начал лепить, придавая кусочкам какую-то форму.
- Взгляни-ка, - сказал он, держа на ладони свое произведение -
миниатюрную человеческую фигурку. - Цыганка Роза Ли.
- Похожа на Гаргантюа; ей надо бы в суд на тебя подать за оскорбление.
А теперь смотри внимательно. Открываем один угол первого куба, вставляем
одним углом второй куб и закрываем угол первого куба. Теперь берем еще
восемь зубочисток и соединяем нижнюю грань первого куба с нижней гранью
второго куба - наклонно, понял? - и точно так же верхнюю грань первого с
верхней гранью второго, - говоря это, Тил быстро манипулировал
зубочистками.
- И что же получилось? - спросил Бейли с сомнением.
- Это и есть тессеракт - восемь кубов, образующих стороны гиперкуба в
четырех измерениях.
- Откровенно говоря, мне твое сооружение напоминает кошачью колыбель. И
все равно у тебя получилось только два куба. А где остальные шесть?
- А где твое воображение? Берем верхнюю грань первого куба по отношению
к верхней грани второго - вот тебе куб номер три. Дальше: две нижние грани
обоих кубов по отношению друг к другу, потом два передние, две задние, две
боковые - слева и справа - вот тебе все восемь. - И он показал их на
модели.
- Ну хорошо, вижу я их. Но все-таки это не кубы; как бы ты ни тщился
доказать другое, это призмы, а не кубы. У них грани не квадратные, а
наклонные.
- Так это ведь в перспективе, с твоего угла зрения. Когда рисуешь куб
на бумаге, боковые грани пойдут косо, так? Это перспектива. Когда смотришь
на четырехмерную фигуру в трех измерениях, ничего удивительного, что она
кажется кривой. Но это дела не меняет - все равно все это кубы.
- Я не спорю, друг, может быть, для тебя они такие, как ты говоришь, но
мне они все равно кажутся кривыми.
Тил не обратил никакого внимания на возражения Бейли и продолжал:
- Будем считать, что это каркас восьмикомнатного дома; на цокольном
этаже - одно помещение; здесь разместятся службы, коммунальное хозяйство,
гараж. От него идут другие комнаты: гостиная, столовая, ванная, спальни и
так далее. А на самом верху, совершенно изолированно от всех, находится
кабинет - в нем окна на четыре стороны. Представляешь? Ну как?
- Представляю. Ванна будет свисать с потолка гостиной. Комнаты-то все
переплелись, как щупальца осьминога.
- Только в перспективе - не более того. Смотри, я покажу тебе
по-другому.
На этот раз Тил сделал один куб из целых зубочисток, а второй - из
половинок, вставил второй в центр первого и прикрепил его к вершинам
короткими палочками от надломанных зубочисток.
- Видишь? Большой куб - это цоколь, малый куб внутри - твой кабинет на
верхнем этаже, а шесть прилежащих кубов - это комнаты. Ну, понял?
Бейли внимательно изучил фигуру и покачал головой:
- Что хочешь со мной делай, а только не вижу я тут никаких кубов, кроме
большого и малого. Остальные шесть штук на этот раз напоминают не призмы,
а пирамиды, но никак не кубы.
- Ну конечно, ты же видишь их в разных перспективах. Неужели не
понятно?
- Что ж, возможно, и так. Но вот эта комната, в середине. Ведь она со
всех сторон окружена другими штуковинами. А ты говорил, у нее окна на
четыре стороны.
- Так ведь это только так кажется. В том-то и дело, что в
доме-тессеракте каждая комната совершенно изолирована от других и все
стены - наружные, но при этом каждая стена служит для двух комнат, а
восьмикомнатному дому достаточно основания одной комнаты. Это же
революция!
- Слишком мягко сказано. Ты просто безумец. Такой дом построить нельзя.
Эта самая внутренняя комната находится внутри, и там она и останется, что
бы ты ни придумывал.
Сдерживая негодование, Тил посмотрел на друга.
- Такие вот, как ты, держат архитектуру в зачаточном состоянии. Ответь
мне, сколько граней имеет куб?
- Ну, шесть.
- Какие из них внутренние?
- Как какие? Никакие. Они все наружные.
- Так. Слушай дальше. Тессеракт имеет восемь кубических граней - и все
они наружные. Теперь смотри внимательно. Сейчас я разверну наш тессеракт -
представь, будто мы раскладываем картонную коробку. Тогда тебе станут
видны все восемь кубов.
Говоря это, Тил торопливо соорудил четыре куба и поставил их друг на
друга - получилась довольно шаткая башенка. К боковым граням второго куба
башенки он прикрепил еще четыре куба. Сооружение немного покачивалось -
пластилиновые шарики держали не очень крепко, но все же не развалилось.
Оно представляло собой как бы опрокинутый двойной крест, с четырех сторон
основания которого торчало еще четыре куба.
- Ну вот, видишь? Основанием здесь служит комната цокольного этажа,
остальные шесть кубов - это жилые комнаты, а на самом верху твой кабинет.
Здорово?
Бейли оглядел это сооружение с некоторым одобрением. По сравнению с
другими оно показалось ему заслуживающим внимания.
- По крайней мере, мне это хоть как-то понятно. Говоришь, и это
тессеракт?
- В том-то и дело: это тессеракт, развернутый в четырех измерениях.
Чтобы снова сложить его, помещаем верхний куб в нижний, складываем боковые
кубы, пока они не сойдутся с верхним, - и готово. Эта операция,
естественно, осуществляется посредством четвертого измерения, и при этом
форма ни одного куба не нарушается, и ни один из них не вкладывается в
другой.
Бейли снова внимательно осмотрел шаткую конструкцию.
- Послушай-ка, - сказал он наконец. - А что, если оставить в покое
операцию складывания этой штуковины посредством четвертого измерения - все
равно ничего не выйдет - и просто выстроить такой вот дом?
- Как это ничего не выйдет? Да это элементарная математическая задача,
которую...
- Ладно, ладно, не психуй. Может, в математике это и просто, но такой
проект в строительстве никто не утвердит. Четвертого измерения не
существует, забудь о нем, ясно? А вот что касается такого дома - возможно,
он будет иметь кое-какие преимущества.
Тил, бурно разыгравшаяся фантазия которого вдруг натолкнулась на
здравые суждения Бейли, стал критически изучать модель.
- Гм... Может быть, в этом есть какой-то смысл. Получаем то же
количество комнат, сэкономив на площади фундамента. Так, средний
крестообразный этаж можно будет расположить на северо-восток, юго-запад и
так далее - и в каждой комнате весь день будет солнце. В центральную ось
прекрасно вписывается центральное отопление. Столовая будет выходить на
северо-восток, а кухня - на юго-восток. В каждой комнате окна от пола до
потолка. О'кэй, Гомер, я это сделаю! Где ты хочешь его построить?
- Минуточку, минуточку. Я вроде не говорил, что ты будешь строить такой
дом для меня...
- А для кого же? Ведь твоей жене нужен новый дом? Так вот он,
пожалуйста.
1
| | Экселенц 30.05.2015 / 12:29 #8 Народу нужны здоровые сенсации |
продолжение (+/-)
- Но миссис Бейли хочет дом в стиле Георга III.
- Это ей просто кажется. Женщины сами не знают, чего хотят.
- Это не относится к миссис Бейли.
- Какой-то выживший из ума отсталый архитектор убедил ее в этом. Ведь
она водит автомобиль самой новейшей марки, а? Одевается по последней моде
- так? Почему же, спрашивается, она должна жить в доме, выстроенном по
образцу восемнадцатого века? Мой дом - это даже не завтрашний день
архитектуры. Он принадлежит будущему. А о твоей жене будет говорить весь
город.
- Все это... Я должен с ней поговорить.
- Это еще зачем? Мы ей преподнесем сюрприз. Давай еще выпьем.
- В общем, пока что это дело все равно придется отложить. Завтра мы с
женой едем в Бакерсфильд. Там вводятся в строй две скважины.
- Вот и прекрасно. Именно то, что нам нужно. К вашему возвращению она
получит сюрприз. Ты мне только чек сейчас выпиши, об остальном не
беспокойся.
- Я не могу совершить такой шаг, не посоветовавшись с ней. Она будет
недовольна.
- В конце концов, кто в вашей семье мужчина?
Чек был выписан, когда они приканчивали вторую бутылку.
В южной Калифорнии дела вершатся быстро. Ординарные дома обычно
возводят за месяц. Под нетерпеливым руководством Тила дом-тессеракт
подымался кверху не по дням, а по часам. Тил петушился, подгонял
строителей, давал им указания, осыпал их градом критических замечаний - и
вот уже на четыре стороны света от взметнувшейся вверх центральной части
повисли четыре куба крестообразного второго этажа.
Эти висящие в воздухе четыре комнаты не внушали доверия инспекторам,
осуществлявшим надзор за строительством, но в конце концов прочные балки
решили дело, а деньги довершили его. Инспектора перестали сомневаться в
прочности сооружения, возводимого по проекту Квинтуса Тила.
И вот в одно прекрасное утро - Бейли вернулись в город лишь накануне
вечером - Тил, договорившись с другом, подкатил к его дому. Он продудел на
своем гудке в два тона сигнал собственного сочинения. В двери показалась
голова Бейли.
- Ты почему не звонишь?
- Слишком долго, - ответил Тил бодрым голосом. - Я человек действия.
Миссис Бейли готова? А, вот и вы, здравствуйте, миссис Бейли. Добро
пожаловать в новый дом! Давайте сюда! Мы вам припасли сюрприз!
- Дорогая, ты ведь знаешь Тила, - сказал Бейли извиняющимся тоном.
Миссис Бейли фыркнула.
- Да уж знаю. Только мы, Гомер, поедем в своей машине.
- Конечно, конечно, дорогая.
- Прекрасно, - с готовностью согласился Тил. - У вашей мотор более
мощный, скорее доберемся. Поведу я - дорогу хорошо знаю.
Он взял у Бейли ключи, сел на водительское место, и не успела миссис
Бейли усесться, как машина рванула с места.
- Уж когда я за рулем, будьте спокойны, - заверил он миссис Бейли,
повернувшись к ней, и одновременно на огромной скорости поворачивая на
бульвар Сансет. - Все дело в мощности и управлении. Динамичный процесс,
моя стихия. Никогда не попадал ни в одну серьезную аварию.
- Она будет единственной и последней, - язвительно заметила миссис
Бейли. - Будьте так добры, смотрите на дорогу.
Он попытался объяснить ей, что дело совсем в другом, что дорожная
ситуация оценивается водителем не с помощью зрения; она интуитивно
ощущается совокупностью направлений, скоростей и вероятностей, но Бейли
прервал его:
- Где дом. Квинту с?
- Дом? - спросила миссис Бейли подозрительно. - Какой дом, Гомер? Разве
ты мне говорил что-то о доме?
Тил пустил в ход все свое дипломатическое искусство.
- Ну да, миссис Бейли, дом. И какой! Это вам сюрприз от любящего мужа.
Вот погодите, вы его увидите...
- Увижу, - сказала миссис Бейли мрачно. - В каком же он стиле?
- Этот дом станет родоначальником нового стиля. Самого нового, какой
себе только можно представить. Чтобы оценить этот дом, его нужно увидеть.
Между прочим, - Тил быстро перескочил на другую тему, отводя всякую
возможность возражений, - сегодня ночью вы почувствовали землетрясение?
- Землетрясение? Какое землетрясение? Гомер, разве было землетрясение?
- Так себе, небольшое, - продолжал Тил, - часа в два ночи. Я как раз не
спал в это время, а то и не почувствовал бы ничего.
Миссис Бейли передернуло.
- Ну и местность! Слышишь, Гомер? Нас могло спокойно убить, пока мы
спали в своих постелях, и мы даже не узнали бы об этом. И зачем только я
поддалась на твои уговоры и уехала из Айовы?
- Но, дорогая, - запротестовал муж (безнадежная попытка), - ведь ты
хотела переехать в Калифорнию; тебе не нравился Де-Мойн.
- Этого мы обсуждать не станем, - отрезала жена. - Ты мужчина - ты
должен был все предвидеть. Подумать только: землетрясение!
- В вашем новом доме этого опасаться не придется, - сказал Тил. - Дом
абсолютно антисейсмичен. Все его части находятся в совершенном
динамическом равновесии по отношению друг к другу.
- Что же, спасибо и на этом. Так где дом?
- Осталось совсем немного. Вон за тем поворотом - видите знак?
На огромном рекламном щите (из тех, что нравятся агентам по продаже
недвижимости) буквами, которые казались слишком крупными и яркими даже в
ко всему привыкшей южной Калифорнии, красовалась надпись:
ДОМ БУДУЩЕГО!!!
Колоссально! Поразительно! Революционно!
Не проходите мимо - так будут жить ваши внуки!
Кв.Тил, архитектор.
- Как только вы въедете, это мы, конечно, уберем, - торопливо добавил
Квинтус, заметив выражение лица миссис Бейли.
Он круто свернул за угол и, заскрежетав тормозами, остановил машину
перед Домом Будущего.
- Votla! - Он выжидательно уставился на супругов: ему не терпелось
узнать, какое впечатление произведет на них его детище. На лице мистера
Бейли выразилось недоумение, на лице миссис Бейли Тил прочел нескрываемое
раздражение. Перед ними громоздилось примитивное геометрическое тело, в
котором имелись окна и двери, но ничего от архитектуры. Единственным
украшением служил затейливый математический орнамент.
- Тил, - медленно спросил Бейли, - что это значит?
Тил перевел взгляд на дом. Его гордость, нелепая башенка с торчащими
комнатами второго этажа, исчезла. От семи комнат, расположенных над первым
кубом, не осталось и следа. Не осталось ничего, кроме одной-единственной
комнаты, покоящейся на фундаменте.
- Шакалы! - завопил Тил. - Ограбили среди бела дня.
Он сорвался с места и кинулся к дому. Но беги не беги - все осталось
как было: остальные семь комнат пропали, исчезли, сгинули без следа. Бейли
догнал Тила, схватив его за руку.
- Объясни, что все это значит. Кто тебя ограбил? Как получилось, что ты
построил совсем не то, о чем мы договорились?
- Да не строил я ничего подобного. Сделано было все по проекту:
восьмикомнатный дом в виде развернутого тессеракта. Это саботаж, открытый
саботаж! Зависть! Она всему причина! Да разве у архитекторов этого города
могло хватить духу дать мне завершить работу! Как же! Ведь тогда бы всем
стало ясно, что они за бездари!
- Когда ты в последний раз был здесь?
- Вчера во второй половине дня.
- И все было в порядке?
- Да. Садовники заканчивали работы вокруг дома.
Бейли осмотрелся: участок у дома был в безукоризненном состоянии.
- Не знаю, как это можно было ухитриться в одну ночь разобрать и увезти
отсюда семь комнат и совершенно не повредить сада.
Тил тоже огляделся вокруг.
- Действительно странно. Ничего не понимаю.
Тут к ним присоединилась миссис Бейли.
- Так как? Мне что, самой себя развлекать? Мы могли бы сразу же начать
осмотр дома, но я тебя заранее предупреждаю, Гомер: он мне не нравится.
- Конечно, - тотчас согласился Тил и вытащил из кармана ключи, которыми
открыл входную дверь, пропуская вперед супругов.
- Может быть, здесь нам удастся найти ключи к разгадке тайны.
Холл был в полном порядке, раздвижные перегородки, отделявшие гараж от
холла, были открыты, так что помещение просматривалось целиком.
- Здесь как будто все нормально, - заметил Бейли. - Давайте поднимемся
на крышу и попытаемся выяснить, что же все-таки произошло. Где тут
лестница? Или, может быть, ее тоже украли?
- Нет, - возразил Тил, - смотрите...
Он нажал кнопку под выключателем - и панель, вмонтированная в потолок,
откинулась, а вниз бесшумно спустился легкий, изящный лестничный пролет.
Его несущие элементы были выполнены из отливающего холодным серебристым
блеском дюраля, а ступеньки - из прозрачного пластика. Тил пританцовывал
на месте, как мальчишка, которому удался карточный фокус, - по лицу миссис
Бейли он понял, что лестница произвела на нее впечатление.
Это и в самом деле было очень красиво.
- Ловко придумано, - согласился и сам Бейли. - Впечатление такое, будто
она не ведет никуда.
- А, ты об этом, - Тил проследил за взглядом Бейли. - Когда мы
поднимемся по ней, площадка сама откинется. Лестничные клетки открытого
типа - это анахронизм. Ну, пошли.
И действительно, когда они поднялись наверх, крышка лестничной клетки
исчезла, убралась с дороги; они рассчитывали, что она выведет их на крышу
комнаты верхнего этажа, но не тут-то было. Они обнаружили, что очутились в
средней из пяти исчезнувших комнат, которые первоначально составляли
второй этаж здания.
Впервые Тил не нашелся, что сказать. Бейли тоже молчал, пожевывая свою
сигару. Все было в идеальном порядке. Перед ними через раскрытую дверь и
прозрачную перегородку виднелась кухня - мечта любого шеф-повара,
оснащенная по последнему слову техники: вращающаяся никелированная стойка,
скрытое освещение, функциональное размещение оборудования. Слева от них
располагалась строго, но изящно убранная столовая, как будто приветливо
поджидавшая гостей: мебель выстроилась как на параде.
Тил уже понял, что, повернув голову направо, он увидит гостиную и салон
для отдыха. Исчезнувшие, как и другие комнаты, снаружи, они непостижимым
образом остались в целости и сохранности изнутри.
- Ну что ж, я должна признаться, все это и правда просто прелесть, -
сказала миссис Бейли одобрительно, - а кухня такая, что слов нет. Вот уж
никогда бы не подумала, что такой непрезентабельный с виду дом может
оказаться таким просторным. Конечно, в нем придется кое-что переделать.
Секретер нужно будет передвинуть вон туда, а скамью поставить сюда...
- Помолчи-ка, Матильда, - бесцеремонно прервал ее Бейли. - Что все-таки
произошло, Тил?
- Ты что, Гомер Бейли? Ты отдаешь ее...
- Замолчи, сказано тебе! Так как же, Тил?
Тело архитектора выразило нечто неопределенное.
- Боюсь говорить. Давайте лучше поднимемся выше.
- Каким образом?
- Очень просто.
Он нажал еще одну кнопку. К светлому мостику, по которому они попали в
эту часть дома снизу, подсоединилась точно такая же лестница, но более
глубокого тона. Доступ на следующий этаж был открыт. Они поднялись по
лестнице - миссис Бейли шла последней, осыпая мужа упреками, - и оказались
в спальне. Как и в комнатах, расположенных ниже, окна были зашторены, но
мягкий свет появлялся автоматически. Тил не мешкая включил регулятор,
контролирующий функционирование еще одного лестничного пролета, и они
поспешили наверх, в кабинет, который, по идее, располагался на самом
последнем этаже.
- Слушай, Тил, - предложил Бейли, переведя дух, - а можно выбраться на
крышу? Оттуда осмотрим, что делается вокруг.
- Ну, конечно, крыша представляет собой площадку для обозрения.
Они поднялись по четвертому лестничному пролету, но когда крышка
верхнего этажа откинулась, пропуская их на следующий уровень, они
очутились - не на крыше, нет! - ОНИ СТОЯЛИ на первом этаже, в комнате,
откуда начали осмотр дома.
Лицо мистера Бейли посерело. "Страсти господни! - закричал он. - В доме
призраки! Скорее прочь отсюда!"
Схватив жену, он распахнул входную дверь и ринулся на улицу.
Тил не заметил бегства супругов: он был слишком занят своими мыслями.
Так вот где крылась отгадка всему происходящему, - отгадка, в которую
трудно было поверить! Однако ему пришлось прервать свои размышления:
откуда-то сверху до него донеслись хриплые крики. Тил спустил лестницу и
бросился наверх. В центральной комнате второго этажа над лежащей без
чувств миссис Бейли склонился мистер Бейли. Тил моментально оценил
обстановку, кинулся к бару, встроенному в стене гостиной, налил тройную
порцию виски, мигом вернулся к Бейли и протянул ему бокал:
- Вот, пусть выпьет. Это приведет ее в чувство.
Бейли залпом выпил.
- Это я для миссис Бейли принес, - запротестовал Тил.
- Не валяй дурака, - огрызнулся тот. - Неси ей еще.
На этот раз Тил не забыл позаботиться и о себе: прежде чем возвратиться
с порцией виски, отмеренной для жены своего заказчика, он опрокинул такую
же порцию в себя. Когда Тил подошел к миссис Бейли, она приоткрыла глаза.
- Ну вот, миссис Бейли, - сказал он успокаивающе, - выпейте-ка это, вам
сразу станет лучше.
- Не пью спиртного, - запротестовала она и залпом осушила бокал.
- А теперь расскажите, что случилось. Я думал, вы ушли из дому.
- Так и было - мы вышли через входную дверь и очутились здесь, в
салоне.
- Черт возьми, не может этого быть! Гм... минуточку.
Тил вышел в салон. Здесь он обнаружил, что большое, от пола до потолка
окно было открыто. Он осторожно выглянул в него. Перед ним лежал не
сельский пейзаж Калифорнии, а помещение нижнего этажа или его точная
копия. Ничего не сказав, он подошел к оставленному открытым лестничному
пролету и заглянул вниз. Комната нижнего этажа была на своем месте.
Получалось, что она каким-то образом одновременно существовала в двух
различных местах на разных уровнях.
Он вернулся в центральную комнату и уселся напротив Бейли в низкое
глубокое кресло. Из-за острых, худых коленок виднелось его лицо, с
напряженным вниманием смотревшее на Бейли.
- Гомер, - многозначительно начал он, - ты знаешь, что произошло?
- Нет, пока не знаю. Но если не выясню, в чем тут дело, и чем скорей,
тем лучше, случится еще кое-что! Кое-что похуже, да, да!
- Гомер, ведь это подтверждение моих теорий. Этот дом действительно
является тессерактом.
- О чем это он толкует, Гомер?
- Погоди ты, Матильда. Тил, да ведь это просто нелепо. Ты чего-то тут
понакрутил, всякие штучки-дрючки - не надо мне этого. Миссис Бейли до
смерти перепугал, да и мои нервы не выдерживают. Я хочу лишь поскорее
выбраться отсюда, и все твои двери-ловушки и дурацкие шуточки мне ни к
чему.
- Говори только за себя, Гомер, - перебила его миссис Бейли. - Я
нисколько не испугалась. У меня просто немного закружилась голова. Это у
нас в роду - мы все очень чувствительные и нервные. Что вы там такое
интересное объясняли про какую-то тесси-штуку, мистер Тил? Прошу вас,
продолжайте.
Тил рассказал ей самым доступным образом, хотя его тысячу раз
перебивали, теорию, благодаря которой родился проект дома.
- Видите ли, миссис Бейли, - закончил свое объяснение Тил, - я теперь
понял, что этот дом, будучи совершенно устойчивым в трех измерениях,
оказался неустойчивым в четырех измерениях. Я построил дом в виде
развернутого тессеракта; что-то с ним произошло - какое-то сотрясение или
боковой толчок, - и он свернулся, сложившись в свою обычную форму. - Его
вдруг осенило, он даже пальцами щелкнул: - Понял! Вчерашнее землетрясение!
- Землетрясение?!
- Ну да, тот небольшой толчок, который я ощутил сегодня ночью. С точки
зрения четырех измерений наш дом можно сравнить с плоскостью,
балансирующей на ребре, - небольшой толчок, и он упал, рухнул по своим
естественным, так сказать, сочленениям, превратившись в устойчивое
четырехмерное тело.
- Мне показалось, что ты хвастался насчет прочности дома.
- Конечно, это так и есть. Он вполне прочен - в трех измерениях.
- Я бы не рискнул называть прочным дом, который рушится от малейшего
легкого толчка.
- Это ей просто кажется. Женщины сами не знают, чего хотят.
- Это не относится к миссис Бейли.
- Какой-то выживший из ума отсталый архитектор убедил ее в этом. Ведь
она водит автомобиль самой новейшей марки, а? Одевается по последней моде
- так? Почему же, спрашивается, она должна жить в доме, выстроенном по
образцу восемнадцатого века? Мой дом - это даже не завтрашний день
архитектуры. Он принадлежит будущему. А о твоей жене будет говорить весь
город.
- Все это... Я должен с ней поговорить.
- Это еще зачем? Мы ей преподнесем сюрприз. Давай еще выпьем.
- В общем, пока что это дело все равно придется отложить. Завтра мы с
женой едем в Бакерсфильд. Там вводятся в строй две скважины.
- Вот и прекрасно. Именно то, что нам нужно. К вашему возвращению она
получит сюрприз. Ты мне только чек сейчас выпиши, об остальном не
беспокойся.
- Я не могу совершить такой шаг, не посоветовавшись с ней. Она будет
недовольна.
- В конце концов, кто в вашей семье мужчина?
Чек был выписан, когда они приканчивали вторую бутылку.
В южной Калифорнии дела вершатся быстро. Ординарные дома обычно
возводят за месяц. Под нетерпеливым руководством Тила дом-тессеракт
подымался кверху не по дням, а по часам. Тил петушился, подгонял
строителей, давал им указания, осыпал их градом критических замечаний - и
вот уже на четыре стороны света от взметнувшейся вверх центральной части
повисли четыре куба крестообразного второго этажа.
Эти висящие в воздухе четыре комнаты не внушали доверия инспекторам,
осуществлявшим надзор за строительством, но в конце концов прочные балки
решили дело, а деньги довершили его. Инспектора перестали сомневаться в
прочности сооружения, возводимого по проекту Квинтуса Тила.
И вот в одно прекрасное утро - Бейли вернулись в город лишь накануне
вечером - Тил, договорившись с другом, подкатил к его дому. Он продудел на
своем гудке в два тона сигнал собственного сочинения. В двери показалась
голова Бейли.
- Ты почему не звонишь?
- Слишком долго, - ответил Тил бодрым голосом. - Я человек действия.
Миссис Бейли готова? А, вот и вы, здравствуйте, миссис Бейли. Добро
пожаловать в новый дом! Давайте сюда! Мы вам припасли сюрприз!
- Дорогая, ты ведь знаешь Тила, - сказал Бейли извиняющимся тоном.
Миссис Бейли фыркнула.
- Да уж знаю. Только мы, Гомер, поедем в своей машине.
- Конечно, конечно, дорогая.
- Прекрасно, - с готовностью согласился Тил. - У вашей мотор более
мощный, скорее доберемся. Поведу я - дорогу хорошо знаю.
Он взял у Бейли ключи, сел на водительское место, и не успела миссис
Бейли усесться, как машина рванула с места.
- Уж когда я за рулем, будьте спокойны, - заверил он миссис Бейли,
повернувшись к ней, и одновременно на огромной скорости поворачивая на
бульвар Сансет. - Все дело в мощности и управлении. Динамичный процесс,
моя стихия. Никогда не попадал ни в одну серьезную аварию.
- Она будет единственной и последней, - язвительно заметила миссис
Бейли. - Будьте так добры, смотрите на дорогу.
Он попытался объяснить ей, что дело совсем в другом, что дорожная
ситуация оценивается водителем не с помощью зрения; она интуитивно
ощущается совокупностью направлений, скоростей и вероятностей, но Бейли
прервал его:
- Где дом. Квинту с?
- Дом? - спросила миссис Бейли подозрительно. - Какой дом, Гомер? Разве
ты мне говорил что-то о доме?
Тил пустил в ход все свое дипломатическое искусство.
- Ну да, миссис Бейли, дом. И какой! Это вам сюрприз от любящего мужа.
Вот погодите, вы его увидите...
- Увижу, - сказала миссис Бейли мрачно. - В каком же он стиле?
- Этот дом станет родоначальником нового стиля. Самого нового, какой
себе только можно представить. Чтобы оценить этот дом, его нужно увидеть.
Между прочим, - Тил быстро перескочил на другую тему, отводя всякую
возможность возражений, - сегодня ночью вы почувствовали землетрясение?
- Землетрясение? Какое землетрясение? Гомер, разве было землетрясение?
- Так себе, небольшое, - продолжал Тил, - часа в два ночи. Я как раз не
спал в это время, а то и не почувствовал бы ничего.
Миссис Бейли передернуло.
- Ну и местность! Слышишь, Гомер? Нас могло спокойно убить, пока мы
спали в своих постелях, и мы даже не узнали бы об этом. И зачем только я
поддалась на твои уговоры и уехала из Айовы?
- Но, дорогая, - запротестовал муж (безнадежная попытка), - ведь ты
хотела переехать в Калифорнию; тебе не нравился Де-Мойн.
- Этого мы обсуждать не станем, - отрезала жена. - Ты мужчина - ты
должен был все предвидеть. Подумать только: землетрясение!
- В вашем новом доме этого опасаться не придется, - сказал Тил. - Дом
абсолютно антисейсмичен. Все его части находятся в совершенном
динамическом равновесии по отношению друг к другу.
- Что же, спасибо и на этом. Так где дом?
- Осталось совсем немного. Вон за тем поворотом - видите знак?
На огромном рекламном щите (из тех, что нравятся агентам по продаже
недвижимости) буквами, которые казались слишком крупными и яркими даже в
ко всему привыкшей южной Калифорнии, красовалась надпись:
ДОМ БУДУЩЕГО!!!
Колоссально! Поразительно! Революционно!
Не проходите мимо - так будут жить ваши внуки!
Кв.Тил, архитектор.
- Как только вы въедете, это мы, конечно, уберем, - торопливо добавил
Квинтус, заметив выражение лица миссис Бейли.
Он круто свернул за угол и, заскрежетав тормозами, остановил машину
перед Домом Будущего.
- Votla! - Он выжидательно уставился на супругов: ему не терпелось
узнать, какое впечатление произведет на них его детище. На лице мистера
Бейли выразилось недоумение, на лице миссис Бейли Тил прочел нескрываемое
раздражение. Перед ними громоздилось примитивное геометрическое тело, в
котором имелись окна и двери, но ничего от архитектуры. Единственным
украшением служил затейливый математический орнамент.
- Тил, - медленно спросил Бейли, - что это значит?
Тил перевел взгляд на дом. Его гордость, нелепая башенка с торчащими
комнатами второго этажа, исчезла. От семи комнат, расположенных над первым
кубом, не осталось и следа. Не осталось ничего, кроме одной-единственной
комнаты, покоящейся на фундаменте.
- Шакалы! - завопил Тил. - Ограбили среди бела дня.
Он сорвался с места и кинулся к дому. Но беги не беги - все осталось
как было: остальные семь комнат пропали, исчезли, сгинули без следа. Бейли
догнал Тила, схватив его за руку.
- Объясни, что все это значит. Кто тебя ограбил? Как получилось, что ты
построил совсем не то, о чем мы договорились?
- Да не строил я ничего подобного. Сделано было все по проекту:
восьмикомнатный дом в виде развернутого тессеракта. Это саботаж, открытый
саботаж! Зависть! Она всему причина! Да разве у архитекторов этого города
могло хватить духу дать мне завершить работу! Как же! Ведь тогда бы всем
стало ясно, что они за бездари!
- Когда ты в последний раз был здесь?
- Вчера во второй половине дня.
- И все было в порядке?
- Да. Садовники заканчивали работы вокруг дома.
Бейли осмотрелся: участок у дома был в безукоризненном состоянии.
- Не знаю, как это можно было ухитриться в одну ночь разобрать и увезти
отсюда семь комнат и совершенно не повредить сада.
Тил тоже огляделся вокруг.
- Действительно странно. Ничего не понимаю.
Тут к ним присоединилась миссис Бейли.
- Так как? Мне что, самой себя развлекать? Мы могли бы сразу же начать
осмотр дома, но я тебя заранее предупреждаю, Гомер: он мне не нравится.
- Конечно, - тотчас согласился Тил и вытащил из кармана ключи, которыми
открыл входную дверь, пропуская вперед супругов.
- Может быть, здесь нам удастся найти ключи к разгадке тайны.
Холл был в полном порядке, раздвижные перегородки, отделявшие гараж от
холла, были открыты, так что помещение просматривалось целиком.
- Здесь как будто все нормально, - заметил Бейли. - Давайте поднимемся
на крышу и попытаемся выяснить, что же все-таки произошло. Где тут
лестница? Или, может быть, ее тоже украли?
- Нет, - возразил Тил, - смотрите...
Он нажал кнопку под выключателем - и панель, вмонтированная в потолок,
откинулась, а вниз бесшумно спустился легкий, изящный лестничный пролет.
Его несущие элементы были выполнены из отливающего холодным серебристым
блеском дюраля, а ступеньки - из прозрачного пластика. Тил пританцовывал
на месте, как мальчишка, которому удался карточный фокус, - по лицу миссис
Бейли он понял, что лестница произвела на нее впечатление.
Это и в самом деле было очень красиво.
- Ловко придумано, - согласился и сам Бейли. - Впечатление такое, будто
она не ведет никуда.
- А, ты об этом, - Тил проследил за взглядом Бейли. - Когда мы
поднимемся по ней, площадка сама откинется. Лестничные клетки открытого
типа - это анахронизм. Ну, пошли.
И действительно, когда они поднялись наверх, крышка лестничной клетки
исчезла, убралась с дороги; они рассчитывали, что она выведет их на крышу
комнаты верхнего этажа, но не тут-то было. Они обнаружили, что очутились в
средней из пяти исчезнувших комнат, которые первоначально составляли
второй этаж здания.
Впервые Тил не нашелся, что сказать. Бейли тоже молчал, пожевывая свою
сигару. Все было в идеальном порядке. Перед ними через раскрытую дверь и
прозрачную перегородку виднелась кухня - мечта любого шеф-повара,
оснащенная по последнему слову техники: вращающаяся никелированная стойка,
скрытое освещение, функциональное размещение оборудования. Слева от них
располагалась строго, но изящно убранная столовая, как будто приветливо
поджидавшая гостей: мебель выстроилась как на параде.
Тил уже понял, что, повернув голову направо, он увидит гостиную и салон
для отдыха. Исчезнувшие, как и другие комнаты, снаружи, они непостижимым
образом остались в целости и сохранности изнутри.
- Ну что ж, я должна признаться, все это и правда просто прелесть, -
сказала миссис Бейли одобрительно, - а кухня такая, что слов нет. Вот уж
никогда бы не подумала, что такой непрезентабельный с виду дом может
оказаться таким просторным. Конечно, в нем придется кое-что переделать.
Секретер нужно будет передвинуть вон туда, а скамью поставить сюда...
- Помолчи-ка, Матильда, - бесцеремонно прервал ее Бейли. - Что все-таки
произошло, Тил?
- Ты что, Гомер Бейли? Ты отдаешь ее...
- Замолчи, сказано тебе! Так как же, Тил?
Тело архитектора выразило нечто неопределенное.
- Боюсь говорить. Давайте лучше поднимемся выше.
- Каким образом?
- Очень просто.
Он нажал еще одну кнопку. К светлому мостику, по которому они попали в
эту часть дома снизу, подсоединилась точно такая же лестница, но более
глубокого тона. Доступ на следующий этаж был открыт. Они поднялись по
лестнице - миссис Бейли шла последней, осыпая мужа упреками, - и оказались
в спальне. Как и в комнатах, расположенных ниже, окна были зашторены, но
мягкий свет появлялся автоматически. Тил не мешкая включил регулятор,
контролирующий функционирование еще одного лестничного пролета, и они
поспешили наверх, в кабинет, который, по идее, располагался на самом
последнем этаже.
- Слушай, Тил, - предложил Бейли, переведя дух, - а можно выбраться на
крышу? Оттуда осмотрим, что делается вокруг.
- Ну, конечно, крыша представляет собой площадку для обозрения.
Они поднялись по четвертому лестничному пролету, но когда крышка
верхнего этажа откинулась, пропуская их на следующий уровень, они
очутились - не на крыше, нет! - ОНИ СТОЯЛИ на первом этаже, в комнате,
откуда начали осмотр дома.
Лицо мистера Бейли посерело. "Страсти господни! - закричал он. - В доме
призраки! Скорее прочь отсюда!"
Схватив жену, он распахнул входную дверь и ринулся на улицу.
Тил не заметил бегства супругов: он был слишком занят своими мыслями.
Так вот где крылась отгадка всему происходящему, - отгадка, в которую
трудно было поверить! Однако ему пришлось прервать свои размышления:
откуда-то сверху до него донеслись хриплые крики. Тил спустил лестницу и
бросился наверх. В центральной комнате второго этажа над лежащей без
чувств миссис Бейли склонился мистер Бейли. Тил моментально оценил
обстановку, кинулся к бару, встроенному в стене гостиной, налил тройную
порцию виски, мигом вернулся к Бейли и протянул ему бокал:
- Вот, пусть выпьет. Это приведет ее в чувство.
Бейли залпом выпил.
- Это я для миссис Бейли принес, - запротестовал Тил.
- Не валяй дурака, - огрызнулся тот. - Неси ей еще.
На этот раз Тил не забыл позаботиться и о себе: прежде чем возвратиться
с порцией виски, отмеренной для жены своего заказчика, он опрокинул такую
же порцию в себя. Когда Тил подошел к миссис Бейли, она приоткрыла глаза.
- Ну вот, миссис Бейли, - сказал он успокаивающе, - выпейте-ка это, вам
сразу станет лучше.
- Не пью спиртного, - запротестовала она и залпом осушила бокал.
- А теперь расскажите, что случилось. Я думал, вы ушли из дому.
- Так и было - мы вышли через входную дверь и очутились здесь, в
салоне.
- Черт возьми, не может этого быть! Гм... минуточку.
Тил вышел в салон. Здесь он обнаружил, что большое, от пола до потолка
окно было открыто. Он осторожно выглянул в него. Перед ним лежал не
сельский пейзаж Калифорнии, а помещение нижнего этажа или его точная
копия. Ничего не сказав, он подошел к оставленному открытым лестничному
пролету и заглянул вниз. Комната нижнего этажа была на своем месте.
Получалось, что она каким-то образом одновременно существовала в двух
различных местах на разных уровнях.
Он вернулся в центральную комнату и уселся напротив Бейли в низкое
глубокое кресло. Из-за острых, худых коленок виднелось его лицо, с
напряженным вниманием смотревшее на Бейли.
- Гомер, - многозначительно начал он, - ты знаешь, что произошло?
- Нет, пока не знаю. Но если не выясню, в чем тут дело, и чем скорей,
тем лучше, случится еще кое-что! Кое-что похуже, да, да!
- Гомер, ведь это подтверждение моих теорий. Этот дом действительно
является тессерактом.
- О чем это он толкует, Гомер?
- Погоди ты, Матильда. Тил, да ведь это просто нелепо. Ты чего-то тут
понакрутил, всякие штучки-дрючки - не надо мне этого. Миссис Бейли до
смерти перепугал, да и мои нервы не выдерживают. Я хочу лишь поскорее
выбраться отсюда, и все твои двери-ловушки и дурацкие шуточки мне ни к
чему.
- Говори только за себя, Гомер, - перебила его миссис Бейли. - Я
нисколько не испугалась. У меня просто немного закружилась голова. Это у
нас в роду - мы все очень чувствительные и нервные. Что вы там такое
интересное объясняли про какую-то тесси-штуку, мистер Тил? Прошу вас,
продолжайте.
Тил рассказал ей самым доступным образом, хотя его тысячу раз
перебивали, теорию, благодаря которой родился проект дома.
- Видите ли, миссис Бейли, - закончил свое объяснение Тил, - я теперь
понял, что этот дом, будучи совершенно устойчивым в трех измерениях,
оказался неустойчивым в четырех измерениях. Я построил дом в виде
развернутого тессеракта; что-то с ним произошло - какое-то сотрясение или
боковой толчок, - и он свернулся, сложившись в свою обычную форму. - Его
вдруг осенило, он даже пальцами щелкнул: - Понял! Вчерашнее землетрясение!
- Землетрясение?!
- Ну да, тот небольшой толчок, который я ощутил сегодня ночью. С точки
зрения четырех измерений наш дом можно сравнить с плоскостью,
балансирующей на ребре, - небольшой толчок, и он упал, рухнул по своим
естественным, так сказать, сочленениям, превратившись в устойчивое
четырехмерное тело.
- Мне показалось, что ты хвастался насчет прочности дома.
- Конечно, это так и есть. Он вполне прочен - в трех измерениях.
- Я бы не рискнул называть прочным дом, который рушится от малейшего
легкого толчка.
0
| | Экселенц 30.05.2015 / 12:37 #9 Народу нужны здоровые сенсации |
окончание (+/-)
- Я не согласен! - запротестовал Тил. - Взгляни вокруг себя. Хоть
что-нибудь сдвинулось с места? Разбилось? Да ты и трещинки нигде не
сыщешь! Вращение посредством четвертого измерения не может оказать
никакого воздействия на трехмерное тело. Это все равно что пытаться
стряхнуть буквы с отпечатанной страницы. Да если бы вы находились здесь
сегодня ночью, вы бы даже не проснулись.
- Как раз этого-то я и боюсь больше всего. Кстати, подумала ли твоя
гениальная голова о том, как мы выберемся из этой ловушки?
- А? Да, да, конечно, понимаю. Ты и миссис Бейли хотели выйти и снова
очутились здесь, так? Но я уверен, это пустяки - раз мы вошли, то сможем и
выйти. Я сейчас же попробую.
Договаривая на ходу, он поспешил по лестнице вниз, распахнул входную
дверь, переступил порог и снова очутился в салоне второго этажа, лицом к
лицу со своими спутниками.
- Да, кажется, действительно возникла небольшая проблема, - признался
он вежливо. - Техническая сторона дела, не более. И вообще можно выбраться
через окно.
Он дернул в стороны длинные шторы, закрывавшие большие, во всю стену,
окна салона и застыл на месте.
- Да-а-а... Любопытно. Весьма любопытно.
- Что там? - спросил, присоединяясь к нему, Бейли.
- Да вот.
Окно выходило не на улицу, а прямо в гостиную. Это было так невероятно,
что Бейли направился в тот угол, где под прямым углом салон и гостиная
соединялись с центральной комнатой.
- Как же так, - сказал он, - смотри, это окно находится на расстоянии
пятнадцати-двадцати футов от гостиной.
- Только не в тессеракте, - уточнил Тим. - Гляди.
Он открыл окно и ступил через него, продолжая говорить.
С точки зрения обоих Бейли он просто исчез.
С точки зрения Тила произошло нечто иное. Прошло несколько секунд, и он
перевел дух. Потом стал осторожно отдирать себя от куста розы, в котором
он намертво запутался, тут же отметив про себя, что никогда больше не
станет сажать вокруг своих объектов растений с колючками. Выбравшись
наконец на свободу, он огляделся. Он стоял на участке у дома. Перед ним,
упершись в землю, лежал массивный корпус нижнего этажа. Как видно, он упал
с крыши.
Он обежал дом, распахнул настежь входную дверь и помчался наверх.
- Гомер, миссис Бейли! - крикнул он. - Я нашел выход.
На лице Бейли отразилось скорее раздражение, чем радость.
- Что же с тобой произошло?
- Я вывалился. Был снаружи. Это очень просто - нужно переступить через
окно. Но будьте осторожны - там кусты роз, не угодите в них. Наверное,
придется пристраивать лестницу.
- А как ты попал обратно?
- Через входную дверь.
- Ну а мы через нее выйдем. Пошли, дорогая.
Бейли решительно насадил на голову шляпу и, подхватив жену под руку,
стал спускаться по лестнице.
Тил преградил им дорогу.
- Мне следовало сразу же предупредить вас, что ничего так не получится.
Думаю, придется поступить по-другому. Насколько я понимаю, в четырехмерном
теле трехмерный человек всякий раз, когда он пересекает линию соединения -
скажем, стену или порог, - имеет перед собой две вероятности, два выбора.
Обычно ему в четвертом измерении нужно сделать поворот на 90 градусов, но,
будучи существом трехмерным, он этого не ощущает. Вот смотрите.
Он вышел через то самое окно, из которого упал минуту назад. Вышел и,
спокойно продолжая разговаривать, оказался в гостиной.
- Я следил за собой во время движения и прибыл куда хотел, - говорил
он, возвращаясь в салон. - В тот раз я не следил за своими действиями,
двигаясь в естественном пространстве, вот и упал. Все дело здесь в
подсознательной ориентации.
- А я не хочу зависеть от подсознательной ориентации, когда иду утром
за газетой.
- И не надо. Когда привыкнешь - это станет автоматическим действием. Ну
а теперь давайте еще раз попробуем выбраться из дому. Миссис Бейли,
станьте, пожалуйста, спиной к окну и спрыгните в этом положении вниз. Я
уверен - почти уверен, - что вы приземлитесь в саду.
Выражение лица миссис Бейли красноречиво свидетельствовало о том, что
она думает о Тиле и его предложении.
- Гомер Бейли, - голос ее перешел на визг, - вы так и будете молча
стоять здесь и позволять этому ти...
- Но позвольте, миссис Бейли, - Тил решил внести в свое предложение
кое-какие коррективы, - мы привяжем к вам веревку, и вы опуститесь вниз
совершенно без...
- Ну хватит, Тил, - резко прервал его Бейли. - Давайте подумаем о более
приемлемом способе. Ни я, ни миссис Бейли как-то не приспособлены к
выпрыгиванию из окон.
Тил на минуту растерялся; воцарилось непродолжительное молчание,
которое прервал Бейли:
- Слышишь, Тил?
- Что слышу?
- Где-то разговаривают. В доме, кроме нас, никого нет? Может, нас
разыгрывают?
- Нет, это исключено. Единственный ключ от дома у меня.
- Я абсолютно уверена, что слышала их, - подтвердила и миссис Бейли. -
Как только мы вошли в дом, так и началось. Они, то есть голоса, Гомер, я
больше не могу выносить все это, слышишь! Предприми что-нибудь.
- Не надо так волноваться, миссис Бейли, - попытался успокоить ее Тил.
- В доме не может никого быть, но я, чтобы не сомневаться, все осмотрю и
разведаю. Ты, Гомер, оставайся здесь с миссис Бейли и следи за комнатами
на этом этаже.
Он прошел из салона в помещение нижнего этажа, а оттуда в кухню и в
спальню. Этот маршрут по прямой линии привел его обратно в салон, иными
словами, проделывая свое путешествие по дому, он шел все время прямо,
нигде не сворачивая и не опускаясь, и вернулся к исходной точке - в салон,
откуда начал осмотр.
- Никого, - объявил он. - По пути я открывал все двери и окна, кроме
вот этого. Он подошел к окну, расположенному напротив того, из которого
недавно вывалился, и раздвинул шторы.
Через четыре комнаты спиной к нему стоял человек. Тил рывком открыл
окно и нырнул туда с криком:
- Держите вора! Вон он!
Человек, несомненно, услышал его - он бросился бежать. Тил - вдогонку
за ним; его нескладная фигура вся пришла в движение, долговязые конечности
проскочили - комнату за комнатой - гостиную, кухню, столовую, салон, но,
несмотря на все его старания, ему никак не удавалось сократить расстояние
между собой и вторжителем - их по-прежнему разделяли четыре комнаты.
Он увидел, что преследуемый неуклюже, но энергично перепрыгнул через
низкий подоконник, и с головы у него слетела шляпа. Тил подбежал к тому
месту, где валялся потерянный головной убор, нагнулся и поднял его. Он был
рад, что нашел повод немного передохнуть. Возвратившись в салон, он
сказал:
- Кажется, ему удалось уйти. Ну ничего, у нас осталась его шляпа. Может
быть, она поможет определить, кто ее владелец.
Бейли взял шляпу, осмотрел ее, фыркнул и надел ее Тилу на голову. Шляпа
сразу пришлась впору.
Тил растерялся, снял шляпу и стал ее рассматривать. На внутренней ленте
стояли инициалы "К.Т.". Шляпа принадлежала ему самому.
Лицо Тила отразило смутную догадку: до него как будто стал медленно
доходить смысл происходящего.
Он подошел к окну, посмотрел на анфиладу комнат, по которым гнался за
таинственным незнакомцем, и начал размахивать руками, будто регулируя
уличное движение.
- Что ты делаешь? - спросил Бейли.
- Посмотри-ка сюда.
Оба Бейли подошли и стали смотреть в ту сторону, куда напряженно
вглядывался Тил. Через четыре комнаты они увидели стоявших к ним спиной
три человеческие фигуры - две мужские и одну женскую. Тот, что был повыше
и похудее, нелепо размахивал руками.
Миссис Бейли вскрикнула и снова упала в обморок.
Через несколько минут, когда она очнулась и немного успокоилась, Бейли
и Тил стали оценивать ситуацию.
- Тил, - сказал Бейли, - я не стану терять времени на то, чтобы
упрекать тебя в случившемся. Обвинения бесполезны. Я уверен - ты сделал
это не по злому умыслу, но ты ведь понимаешь, в каком положении мы
оказались? Как отсюда выбраться? Похоже, что нам придется сидеть тут, пока
с голоду не умрем: все комнаты ведут друг в друга, выхода наружу нет.
- Не преувеличивай, пожалуйста. Дела не так уж плохи. Ведь мне все же
удалось выбраться из дому.
- Да, но ты не смог повторить это, несмотря на свои старания.
- Это правда, но были использованы не все комнаты - остался еще
кабинет. Разве что оттуда попробовать?
- И верно. В начале осмотра мы его просто прошли, не стали там
останавливаться. Думаешь, удастся выбраться через окно этого кабинета?
- Кто его знает. Особенно не стоит надеяться. С математических позиций,
его окна должны были бы выходить в четыре эти комнаты, но это надо еще
проверить - ведь шторы мы не открывали.
- Можно попробовать, хуже не будет. Дорогая, мне кажется, тебе лучше
будет посидеть отдохнуть здесь...
- Оставаться одной в этом жутком месте? Ну нет! - Говоря это, миссис
Бейли немедленно поднялась с кушетки, на которой она приходила в себя.
Они все вместе отправились наверх.
- Ведь кабинет - это внутренняя комната, да, Тил? - спросил мистер
Бейли по дороге. (Они прошли спальню и начали взбираться наверх, в
кабинет). - Помнится, на твоей модели это был маленький куб, помещенный
внутри большого куба, - он был окружен со всех сторон пространством
большого куба, верно?
- Точно, - подтвердил архитектор. - А теперь посмотрим, так ли это. По
моим расчетам, это окно должно выходить в кухню. - Он поймал шнур от
жалюзи и потянул вниз. Окно выходило не в кухню. Охвативший их приступ
головокружения был так силен, что они бессознательно упали на пол,
беспомощно цепляясь за ковер, чтобы удержаться на месте.
- Закрой, скорее закрой! - простонал Бейли.
Преодолевая животный атавистический страх, Тил подполз к окну и сумел
опустить штору. Окно выходило не наружу, а вниз - с головокружительной
высоты. Миссис Бейли снова потеряла сознание. Тил снова сбегал за
коньяком, а Бейли в это время растирал ей запястья. Когда она очнулась,
Тил осторожно подошел к окну и поднял жалюзи, так что образовалась
маленькая щелка. Опустившись на колени, он стал изучать открывшийся перед
ним пейзаж. Затем, повернувшись к Бейли, предложил:
- Поди сюда, Гомер, взгляни на это. Интересно, узнаешь ли ты, что перед
нами.
- Гомер Бейли, вы туда не пойдете!
- Не волнуйся, Матильда, я осторожно. - Бейли стал рядом с Тилом и тоже
начал смотреть в щель.
- Вон, видишь? Небоскреб Крайслер билдинг, абсолютно точно. А вон
Ист-Ривер и Бруклин.
Они смотрели вниз на отвесный фасад огромного небоскреба. Где-то в
тысяче футов от них, внизу, простирался игрушечный город - совсем как
настоящий.
- Насколько я могу судить отсюда, мы смотрим на боковой фасад Эмпайр
стейт билдинг с точки, находящейся над его башней.
- Что это может быть? Мираж?
- Не думаю - уж слишком он точен. По-моему, пространство сложилось
через четвертое измерение, и мы смотрим по другую сторону складки.
- Ты хочешь сказать, что в действительности мы этого не видим?
- Да нет, мы все видим как надо. Не знаю, что было бы, если бы мы
вздумали вылезти через это окно, но а, например, не хочу пробовать. Зато
вид! Сила! Давай и другие окна откроем!
К следующему окну они подбирались более осторожно - и правильно
сделали, ибо то, что открылось перед ними, было еще более невероятным для
восприятия, еще более тяжко действовало на рассудок, чем та захватывающая
дух высота, от которой они едва не потеряли самообладания. Теперь перед
ними был обычный морской пейзаж - безбрежное море, голубое небо, - только
море находилось на месте неба, а небо - на месте моря. И хотя на этот раз
они были немного подготовлены к неожиданностям, оба очень скоро
почувствовали, что вид катящихся над головой волн вот-вот вызовет приступ
морской болезни; они поспешили опустить жалюзи, не дав миссис Бейли
возможности быть потревоженной этим зрелищем.
Тил посмотрел на третье окно.
- Ну что, Гомер, сюда заглянуть хочешь?
- М-мм... Жалеть ведь будем, если не сделаем этого. Давай.
Тил поднял жалюзи на несколько дюймов. Не увидел ничего и подтянул
шнурок - снова ничего. Он медленно стал поднимать штору, полностью оголив
окно. Оно глядело в пустоту. Пустота, абсолютная пустота. Какого цвета
пустота? Глупый вопрос! Какую она имеет форму? Форму? Но форма является
принадлежностью чего-то. А эта пустота не имела ни глубины, ни формы. Она
не имела даже черноты. Она была ничто.
Бейли пожевал сигару.
- Ну, Тил, что ты на это скажешь?
Непрошибаемое спокойствие Тила на этот раз поколебалось.
- Не знаю, Гомер, просто не знаю. Но окно лучше зашторить.
Какое-то время он молча глядел на спущенные жалюзи.
- Я думаю, может быть, мы смотрели на место, где пространства не
существует. Мы заглянули за четырехмерный угол, а там ничего не было. - Он
потер глаза. - Голова болит.
Они немного помедлили, прежде чем приступить к четвертому окну. Ведь в
нераспечатанном письме не обязательно дурные новости. Так и здесь.
Сомнение давало надежду. Томительная неопределенность становилась слишком
тягостной, и Бейли не выдержал, сам потянул шнуры, несмотря на отчаянные
протесты миссис Бейли. Ничего страшного, по крайней мере на первый взгляд.
Простирающийся перед ними пейзаж находился на уровне нижнего этажа, где,
казалось, теперь был и кабинет. Но от него явственно веяло враждебностью.
С лимонно-желтого неба нещадно било горячее, жаркое солнце. Плоская
местность выгорела до стерильно-блеклого безжизненного коричневого цвета,
на котором невозможно представить существование чего-то живого. И, однако,
жизнь здесь была - странные чахлые деревья поднимали к небу свои
узловатые, искореженные руки. На наружных оконечностях этих бесформенных
растений торчали пучки утыканных колючками листьев.
- Боже праведный, - выдохнул Бейли, - где мы очутились?
Тил покачал головой, глаза его выдавали беспокойство.
- Я и сам ничего не понимаю.
- На земной пейзаж непохоже. Может быть, мы на другой планете -
возможно, на Марсе.
- Трудно сказать. Но знаешь, Гомер, это может быть даже хуже, чем ты
предполагаешь, я хочу сказать - хуже, чем на другой планете.
- То есть? Говори же.
- Может быть, это совершенно вне нашей вселенной. Я не уверен, что это
наше солнце. Чересчур яркое.
Миссис Бейли довольно робко подошла к ним и тоже смотрела на странный
пейзаж за окном.
- Гомер, - произнесла она сдавленным голосом, - эти уродливые
деревья... мне страшно.
Бейли погладил ее по руке.
Тил возился с оконной задвижкой.
- Что ты там мудришь? - спросил Бейли.
- Я подумал, не высунуть ли мне голову из окна да посмотреть вокруг.
Узнаю хоть что-нибудь.
- Ну ладно, - неохотно согласился Бейли. - Только смотри осторожно.
- Постараюсь.
Он немного приоткрыл окно и повел носом, принюхиваясь.
- Воздух нормальный - уже хорошо. - И он распахнул окно настежь.
Но он не успел привести свой план в исполнение. Его внимание было
отвлечено непонятным явлением: все здание вдруг потряс толчок, неприятный,
как первые признаки приближающейся тошноты. Прошла долгая секунда, и дом
перестал сотрясаться.
- Землетрясение! - Их реакция была одновременной. Миссис Бейли
уцепилась мужу за шею. Подавив волнение, Тил взял себя в руки и попытался
успокоить миссис Бейли:
- Не бойтесь, миссис Бейли. Дом выдержит любое землетрясение.
Едва он успел придать своему лицу выражение спокойствия и уверенности,
как дом потряс новый толчок. На этот раз это было не легкое угловое
отклонение, а настоящий подземный удар. Каждый житель Калифорнии, будь он
уроженец этого штата или прижился там позже, обладает глубоко
укоренившимся первобытным рефлексом. Землетрясение вызывает в нем
парализующую волю боязнь замкнутого пространства. Эта клаустрофобия
побуждает его слепо бросаться прочь из помещения. Повинуясь этому
импульсу, самые примерные бойскауты расталкивают старушек, пробиваясь к
выходу. Абсолютно точно известно, что Тил и Бейли упали на миссис Бейли.
Из этого следует, что она выпрыгнула из окна первой. Порядок следования на
землю никак нельзя приписать рыцарству мужчин; следует предположить, что
миссис Бейли находилась в более благоприятной для выпрыгивания позиции.
Они взяли себя в руки, немного привели в порядок свои мозги и протерли
полные песку глаза. Их первым ощущением было чувство облегчения от того,
что у них под ногами твердая почва - песок пустыни. Затем Бейли заметил
то, что помешало миссис Бейли разразиться речью, готовой сорваться у нее с
языка, и отчего они сразу вскочили на ноги.
- Где дом?!
Дом исчез. От него даже следа не осталось. Они стояли в центре
безлюдной пустыни, которую видели из окна. Кроме истерзанных, изломанных
деревьев виднелись лишь желтое небо да неизвестное светило над головой.
Его обжигающий блеск нестерпимо слепил глаза.
Бейли медленно огляделся кругом, потом повернулся к архитектору.
- Что скажешь, Тил? - голос его не предвещал ничего хорошего.
Тил беспомощно пожал плечами.
- Откуда я знаю? Я даже не уверен в том, что мы на Земле.
- В любом случае мы не можем стоять здесь. Это верная смерть. Куда
идти?
- Все равно куда. Давайте держать на солнце.
Так они с трудом преодолели какое-то расстояние, когда миссис Бейли
потребовала отдыха. Они остановились. Тил отозвал Бейли в сторону:
- Придумал что-нибудь?
- Нет, ничего. Никаких идей. Послушай, ты что-нибудь слышишь?
Тил прислушался.
- Может быть, если это не в моем воображении.
- По звуку похоже на автомобиль. Точно, автомобиль!
Через какие-то сто метров они вышли на шоссе. Автомобиль, когда он к
ним подъехал, оказался подержанным пыхтящим грузовичком, за рулем которого
сидел фермер. Услышав их крики, он остановился, заскрежетав тормозами.
- Мы заблудились. Вы не поможете нам выбраться отсюда?
- О чем речь, садитесь.
- Куда вы едете?
- В Лос-Анджелес.
- В Лос-Анджелес?! А где же мы находимся?
- Да прямо посреди Национального парка Джошуа-Три.
Их возвращение было таким же удручающим, как бегство французов из
Москвы. Мистер и миссис Бейли сидели в кабине рядом с водителем, а Тил
трясся в кузове грузовика, стараясь как-то защитить голову от солнца.
Бейли субсидировал приветливого фермера, чтобы тот подвез их к
дому-тессеракту, не потому, что они жаждали снова его увидеть, а потому,
что там стояла их машина.
Наконец фермер завернул за угол и подвез их к тому месту, откуда
началось их путешествие. Но дома на этом месте больше не существовало. Не
осталось даже помещения нижнего этажа. Все исчезло. Оба Бейли,
заинтересовавшись этим помимо своей воли, вместе с Тилом искали следы
фундамента.
- Есть какие-то соображения по поводу всего этого? - спросил Бейли.
- Должно быть, после второго толчка он просто упал в другое сечение
космического пространства. Теперь я понимаю, что мне следовало бы
закрепить его на фундаменте.
- Тебе многое следовало бы сделать.
- А вообще-то я считаю, что расстраиваться нет никаких оснований. Дом
застрахован. Мы узнали много удивительного. Вероятности, друг мой,
вероятности. Да, а сейчас мне пришла в голову новая великая революционная
идея относительно дома...
Тил вовремя увернулся от удара.
что-нибудь сдвинулось с места? Разбилось? Да ты и трещинки нигде не
сыщешь! Вращение посредством четвертого измерения не может оказать
никакого воздействия на трехмерное тело. Это все равно что пытаться
стряхнуть буквы с отпечатанной страницы. Да если бы вы находились здесь
сегодня ночью, вы бы даже не проснулись.
- Как раз этого-то я и боюсь больше всего. Кстати, подумала ли твоя
гениальная голова о том, как мы выберемся из этой ловушки?
- А? Да, да, конечно, понимаю. Ты и миссис Бейли хотели выйти и снова
очутились здесь, так? Но я уверен, это пустяки - раз мы вошли, то сможем и
выйти. Я сейчас же попробую.
Договаривая на ходу, он поспешил по лестнице вниз, распахнул входную
дверь, переступил порог и снова очутился в салоне второго этажа, лицом к
лицу со своими спутниками.
- Да, кажется, действительно возникла небольшая проблема, - признался
он вежливо. - Техническая сторона дела, не более. И вообще можно выбраться
через окно.
Он дернул в стороны длинные шторы, закрывавшие большие, во всю стену,
окна салона и застыл на месте.
- Да-а-а... Любопытно. Весьма любопытно.
- Что там? - спросил, присоединяясь к нему, Бейли.
- Да вот.
Окно выходило не на улицу, а прямо в гостиную. Это было так невероятно,
что Бейли направился в тот угол, где под прямым углом салон и гостиная
соединялись с центральной комнатой.
- Как же так, - сказал он, - смотри, это окно находится на расстоянии
пятнадцати-двадцати футов от гостиной.
- Только не в тессеракте, - уточнил Тим. - Гляди.
Он открыл окно и ступил через него, продолжая говорить.
С точки зрения обоих Бейли он просто исчез.
С точки зрения Тила произошло нечто иное. Прошло несколько секунд, и он
перевел дух. Потом стал осторожно отдирать себя от куста розы, в котором
он намертво запутался, тут же отметив про себя, что никогда больше не
станет сажать вокруг своих объектов растений с колючками. Выбравшись
наконец на свободу, он огляделся. Он стоял на участке у дома. Перед ним,
упершись в землю, лежал массивный корпус нижнего этажа. Как видно, он упал
с крыши.
Он обежал дом, распахнул настежь входную дверь и помчался наверх.
- Гомер, миссис Бейли! - крикнул он. - Я нашел выход.
На лице Бейли отразилось скорее раздражение, чем радость.
- Что же с тобой произошло?
- Я вывалился. Был снаружи. Это очень просто - нужно переступить через
окно. Но будьте осторожны - там кусты роз, не угодите в них. Наверное,
придется пристраивать лестницу.
- А как ты попал обратно?
- Через входную дверь.
- Ну а мы через нее выйдем. Пошли, дорогая.
Бейли решительно насадил на голову шляпу и, подхватив жену под руку,
стал спускаться по лестнице.
Тил преградил им дорогу.
- Мне следовало сразу же предупредить вас, что ничего так не получится.
Думаю, придется поступить по-другому. Насколько я понимаю, в четырехмерном
теле трехмерный человек всякий раз, когда он пересекает линию соединения -
скажем, стену или порог, - имеет перед собой две вероятности, два выбора.
Обычно ему в четвертом измерении нужно сделать поворот на 90 градусов, но,
будучи существом трехмерным, он этого не ощущает. Вот смотрите.
Он вышел через то самое окно, из которого упал минуту назад. Вышел и,
спокойно продолжая разговаривать, оказался в гостиной.
- Я следил за собой во время движения и прибыл куда хотел, - говорил
он, возвращаясь в салон. - В тот раз я не следил за своими действиями,
двигаясь в естественном пространстве, вот и упал. Все дело здесь в
подсознательной ориентации.
- А я не хочу зависеть от подсознательной ориентации, когда иду утром
за газетой.
- И не надо. Когда привыкнешь - это станет автоматическим действием. Ну
а теперь давайте еще раз попробуем выбраться из дому. Миссис Бейли,
станьте, пожалуйста, спиной к окну и спрыгните в этом положении вниз. Я
уверен - почти уверен, - что вы приземлитесь в саду.
Выражение лица миссис Бейли красноречиво свидетельствовало о том, что
она думает о Тиле и его предложении.
- Гомер Бейли, - голос ее перешел на визг, - вы так и будете молча
стоять здесь и позволять этому ти...
- Но позвольте, миссис Бейли, - Тил решил внести в свое предложение
кое-какие коррективы, - мы привяжем к вам веревку, и вы опуститесь вниз
совершенно без...
- Ну хватит, Тил, - резко прервал его Бейли. - Давайте подумаем о более
приемлемом способе. Ни я, ни миссис Бейли как-то не приспособлены к
выпрыгиванию из окон.
Тил на минуту растерялся; воцарилось непродолжительное молчание,
которое прервал Бейли:
- Слышишь, Тил?
- Что слышу?
- Где-то разговаривают. В доме, кроме нас, никого нет? Может, нас
разыгрывают?
- Нет, это исключено. Единственный ключ от дома у меня.
- Я абсолютно уверена, что слышала их, - подтвердила и миссис Бейли. -
Как только мы вошли в дом, так и началось. Они, то есть голоса, Гомер, я
больше не могу выносить все это, слышишь! Предприми что-нибудь.
- Не надо так волноваться, миссис Бейли, - попытался успокоить ее Тил.
- В доме не может никого быть, но я, чтобы не сомневаться, все осмотрю и
разведаю. Ты, Гомер, оставайся здесь с миссис Бейли и следи за комнатами
на этом этаже.
Он прошел из салона в помещение нижнего этажа, а оттуда в кухню и в
спальню. Этот маршрут по прямой линии привел его обратно в салон, иными
словами, проделывая свое путешествие по дому, он шел все время прямо,
нигде не сворачивая и не опускаясь, и вернулся к исходной точке - в салон,
откуда начал осмотр.
- Никого, - объявил он. - По пути я открывал все двери и окна, кроме
вот этого. Он подошел к окну, расположенному напротив того, из которого
недавно вывалился, и раздвинул шторы.
Через четыре комнаты спиной к нему стоял человек. Тил рывком открыл
окно и нырнул туда с криком:
- Держите вора! Вон он!
Человек, несомненно, услышал его - он бросился бежать. Тил - вдогонку
за ним; его нескладная фигура вся пришла в движение, долговязые конечности
проскочили - комнату за комнатой - гостиную, кухню, столовую, салон, но,
несмотря на все его старания, ему никак не удавалось сократить расстояние
между собой и вторжителем - их по-прежнему разделяли четыре комнаты.
Он увидел, что преследуемый неуклюже, но энергично перепрыгнул через
низкий подоконник, и с головы у него слетела шляпа. Тил подбежал к тому
месту, где валялся потерянный головной убор, нагнулся и поднял его. Он был
рад, что нашел повод немного передохнуть. Возвратившись в салон, он
сказал:
- Кажется, ему удалось уйти. Ну ничего, у нас осталась его шляпа. Может
быть, она поможет определить, кто ее владелец.
Бейли взял шляпу, осмотрел ее, фыркнул и надел ее Тилу на голову. Шляпа
сразу пришлась впору.
Тил растерялся, снял шляпу и стал ее рассматривать. На внутренней ленте
стояли инициалы "К.Т.". Шляпа принадлежала ему самому.
Лицо Тила отразило смутную догадку: до него как будто стал медленно
доходить смысл происходящего.
Он подошел к окну, посмотрел на анфиладу комнат, по которым гнался за
таинственным незнакомцем, и начал размахивать руками, будто регулируя
уличное движение.
- Что ты делаешь? - спросил Бейли.
- Посмотри-ка сюда.
Оба Бейли подошли и стали смотреть в ту сторону, куда напряженно
вглядывался Тил. Через четыре комнаты они увидели стоявших к ним спиной
три человеческие фигуры - две мужские и одну женскую. Тот, что был повыше
и похудее, нелепо размахивал руками.
Миссис Бейли вскрикнула и снова упала в обморок.
Через несколько минут, когда она очнулась и немного успокоилась, Бейли
и Тил стали оценивать ситуацию.
- Тил, - сказал Бейли, - я не стану терять времени на то, чтобы
упрекать тебя в случившемся. Обвинения бесполезны. Я уверен - ты сделал
это не по злому умыслу, но ты ведь понимаешь, в каком положении мы
оказались? Как отсюда выбраться? Похоже, что нам придется сидеть тут, пока
с голоду не умрем: все комнаты ведут друг в друга, выхода наружу нет.
- Не преувеличивай, пожалуйста. Дела не так уж плохи. Ведь мне все же
удалось выбраться из дому.
- Да, но ты не смог повторить это, несмотря на свои старания.
- Это правда, но были использованы не все комнаты - остался еще
кабинет. Разве что оттуда попробовать?
- И верно. В начале осмотра мы его просто прошли, не стали там
останавливаться. Думаешь, удастся выбраться через окно этого кабинета?
- Кто его знает. Особенно не стоит надеяться. С математических позиций,
его окна должны были бы выходить в четыре эти комнаты, но это надо еще
проверить - ведь шторы мы не открывали.
- Можно попробовать, хуже не будет. Дорогая, мне кажется, тебе лучше
будет посидеть отдохнуть здесь...
- Оставаться одной в этом жутком месте? Ну нет! - Говоря это, миссис
Бейли немедленно поднялась с кушетки, на которой она приходила в себя.
Они все вместе отправились наверх.
- Ведь кабинет - это внутренняя комната, да, Тил? - спросил мистер
Бейли по дороге. (Они прошли спальню и начали взбираться наверх, в
кабинет). - Помнится, на твоей модели это был маленький куб, помещенный
внутри большого куба, - он был окружен со всех сторон пространством
большого куба, верно?
- Точно, - подтвердил архитектор. - А теперь посмотрим, так ли это. По
моим расчетам, это окно должно выходить в кухню. - Он поймал шнур от
жалюзи и потянул вниз. Окно выходило не в кухню. Охвативший их приступ
головокружения был так силен, что они бессознательно упали на пол,
беспомощно цепляясь за ковер, чтобы удержаться на месте.
- Закрой, скорее закрой! - простонал Бейли.
Преодолевая животный атавистический страх, Тил подполз к окну и сумел
опустить штору. Окно выходило не наружу, а вниз - с головокружительной
высоты. Миссис Бейли снова потеряла сознание. Тил снова сбегал за
коньяком, а Бейли в это время растирал ей запястья. Когда она очнулась,
Тил осторожно подошел к окну и поднял жалюзи, так что образовалась
маленькая щелка. Опустившись на колени, он стал изучать открывшийся перед
ним пейзаж. Затем, повернувшись к Бейли, предложил:
- Поди сюда, Гомер, взгляни на это. Интересно, узнаешь ли ты, что перед
нами.
- Гомер Бейли, вы туда не пойдете!
- Не волнуйся, Матильда, я осторожно. - Бейли стал рядом с Тилом и тоже
начал смотреть в щель.
- Вон, видишь? Небоскреб Крайслер билдинг, абсолютно точно. А вон
Ист-Ривер и Бруклин.
Они смотрели вниз на отвесный фасад огромного небоскреба. Где-то в
тысяче футов от них, внизу, простирался игрушечный город - совсем как
настоящий.
- Насколько я могу судить отсюда, мы смотрим на боковой фасад Эмпайр
стейт билдинг с точки, находящейся над его башней.
- Что это может быть? Мираж?
- Не думаю - уж слишком он точен. По-моему, пространство сложилось
через четвертое измерение, и мы смотрим по другую сторону складки.
- Ты хочешь сказать, что в действительности мы этого не видим?
- Да нет, мы все видим как надо. Не знаю, что было бы, если бы мы
вздумали вылезти через это окно, но а, например, не хочу пробовать. Зато
вид! Сила! Давай и другие окна откроем!
К следующему окну они подбирались более осторожно - и правильно
сделали, ибо то, что открылось перед ними, было еще более невероятным для
восприятия, еще более тяжко действовало на рассудок, чем та захватывающая
дух высота, от которой они едва не потеряли самообладания. Теперь перед
ними был обычный морской пейзаж - безбрежное море, голубое небо, - только
море находилось на месте неба, а небо - на месте моря. И хотя на этот раз
они были немного подготовлены к неожиданностям, оба очень скоро
почувствовали, что вид катящихся над головой волн вот-вот вызовет приступ
морской болезни; они поспешили опустить жалюзи, не дав миссис Бейли
возможности быть потревоженной этим зрелищем.
Тил посмотрел на третье окно.
- Ну что, Гомер, сюда заглянуть хочешь?
- М-мм... Жалеть ведь будем, если не сделаем этого. Давай.
Тил поднял жалюзи на несколько дюймов. Не увидел ничего и подтянул
шнурок - снова ничего. Он медленно стал поднимать штору, полностью оголив
окно. Оно глядело в пустоту. Пустота, абсолютная пустота. Какого цвета
пустота? Глупый вопрос! Какую она имеет форму? Форму? Но форма является
принадлежностью чего-то. А эта пустота не имела ни глубины, ни формы. Она
не имела даже черноты. Она была ничто.
Бейли пожевал сигару.
- Ну, Тил, что ты на это скажешь?
Непрошибаемое спокойствие Тила на этот раз поколебалось.
- Не знаю, Гомер, просто не знаю. Но окно лучше зашторить.
Какое-то время он молча глядел на спущенные жалюзи.
- Я думаю, может быть, мы смотрели на место, где пространства не
существует. Мы заглянули за четырехмерный угол, а там ничего не было. - Он
потер глаза. - Голова болит.
Они немного помедлили, прежде чем приступить к четвертому окну. Ведь в
нераспечатанном письме не обязательно дурные новости. Так и здесь.
Сомнение давало надежду. Томительная неопределенность становилась слишком
тягостной, и Бейли не выдержал, сам потянул шнуры, несмотря на отчаянные
протесты миссис Бейли. Ничего страшного, по крайней мере на первый взгляд.
Простирающийся перед ними пейзаж находился на уровне нижнего этажа, где,
казалось, теперь был и кабинет. Но от него явственно веяло враждебностью.
С лимонно-желтого неба нещадно било горячее, жаркое солнце. Плоская
местность выгорела до стерильно-блеклого безжизненного коричневого цвета,
на котором невозможно представить существование чего-то живого. И, однако,
жизнь здесь была - странные чахлые деревья поднимали к небу свои
узловатые, искореженные руки. На наружных оконечностях этих бесформенных
растений торчали пучки утыканных колючками листьев.
- Боже праведный, - выдохнул Бейли, - где мы очутились?
Тил покачал головой, глаза его выдавали беспокойство.
- Я и сам ничего не понимаю.
- На земной пейзаж непохоже. Может быть, мы на другой планете -
возможно, на Марсе.
- Трудно сказать. Но знаешь, Гомер, это может быть даже хуже, чем ты
предполагаешь, я хочу сказать - хуже, чем на другой планете.
- То есть? Говори же.
- Может быть, это совершенно вне нашей вселенной. Я не уверен, что это
наше солнце. Чересчур яркое.
Миссис Бейли довольно робко подошла к ним и тоже смотрела на странный
пейзаж за окном.
- Гомер, - произнесла она сдавленным голосом, - эти уродливые
деревья... мне страшно.
Бейли погладил ее по руке.
Тил возился с оконной задвижкой.
- Что ты там мудришь? - спросил Бейли.
- Я подумал, не высунуть ли мне голову из окна да посмотреть вокруг.
Узнаю хоть что-нибудь.
- Ну ладно, - неохотно согласился Бейли. - Только смотри осторожно.
- Постараюсь.
Он немного приоткрыл окно и повел носом, принюхиваясь.
- Воздух нормальный - уже хорошо. - И он распахнул окно настежь.
Но он не успел привести свой план в исполнение. Его внимание было
отвлечено непонятным явлением: все здание вдруг потряс толчок, неприятный,
как первые признаки приближающейся тошноты. Прошла долгая секунда, и дом
перестал сотрясаться.
- Землетрясение! - Их реакция была одновременной. Миссис Бейли
уцепилась мужу за шею. Подавив волнение, Тил взял себя в руки и попытался
успокоить миссис Бейли:
- Не бойтесь, миссис Бейли. Дом выдержит любое землетрясение.
Едва он успел придать своему лицу выражение спокойствия и уверенности,
как дом потряс новый толчок. На этот раз это было не легкое угловое
отклонение, а настоящий подземный удар. Каждый житель Калифорнии, будь он
уроженец этого штата или прижился там позже, обладает глубоко
укоренившимся первобытным рефлексом. Землетрясение вызывает в нем
парализующую волю боязнь замкнутого пространства. Эта клаустрофобия
побуждает его слепо бросаться прочь из помещения. Повинуясь этому
импульсу, самые примерные бойскауты расталкивают старушек, пробиваясь к
выходу. Абсолютно точно известно, что Тил и Бейли упали на миссис Бейли.
Из этого следует, что она выпрыгнула из окна первой. Порядок следования на
землю никак нельзя приписать рыцарству мужчин; следует предположить, что
миссис Бейли находилась в более благоприятной для выпрыгивания позиции.
Они взяли себя в руки, немного привели в порядок свои мозги и протерли
полные песку глаза. Их первым ощущением было чувство облегчения от того,
что у них под ногами твердая почва - песок пустыни. Затем Бейли заметил
то, что помешало миссис Бейли разразиться речью, готовой сорваться у нее с
языка, и отчего они сразу вскочили на ноги.
- Где дом?!
Дом исчез. От него даже следа не осталось. Они стояли в центре
безлюдной пустыни, которую видели из окна. Кроме истерзанных, изломанных
деревьев виднелись лишь желтое небо да неизвестное светило над головой.
Его обжигающий блеск нестерпимо слепил глаза.
Бейли медленно огляделся кругом, потом повернулся к архитектору.
- Что скажешь, Тил? - голос его не предвещал ничего хорошего.
Тил беспомощно пожал плечами.
- Откуда я знаю? Я даже не уверен в том, что мы на Земле.
- В любом случае мы не можем стоять здесь. Это верная смерть. Куда
идти?
- Все равно куда. Давайте держать на солнце.
Так они с трудом преодолели какое-то расстояние, когда миссис Бейли
потребовала отдыха. Они остановились. Тил отозвал Бейли в сторону:
- Придумал что-нибудь?
- Нет, ничего. Никаких идей. Послушай, ты что-нибудь слышишь?
Тил прислушался.
- Может быть, если это не в моем воображении.
- По звуку похоже на автомобиль. Точно, автомобиль!
Через какие-то сто метров они вышли на шоссе. Автомобиль, когда он к
ним подъехал, оказался подержанным пыхтящим грузовичком, за рулем которого
сидел фермер. Услышав их крики, он остановился, заскрежетав тормозами.
- Мы заблудились. Вы не поможете нам выбраться отсюда?
- О чем речь, садитесь.
- Куда вы едете?
- В Лос-Анджелес.
- В Лос-Анджелес?! А где же мы находимся?
- Да прямо посреди Национального парка Джошуа-Три.
Их возвращение было таким же удручающим, как бегство французов из
Москвы. Мистер и миссис Бейли сидели в кабине рядом с водителем, а Тил
трясся в кузове грузовика, стараясь как-то защитить голову от солнца.
Бейли субсидировал приветливого фермера, чтобы тот подвез их к
дому-тессеракту, не потому, что они жаждали снова его увидеть, а потому,
что там стояла их машина.
Наконец фермер завернул за угол и подвез их к тому месту, откуда
началось их путешествие. Но дома на этом месте больше не существовало. Не
осталось даже помещения нижнего этажа. Все исчезло. Оба Бейли,
заинтересовавшись этим помимо своей воли, вместе с Тилом искали следы
фундамента.
- Есть какие-то соображения по поводу всего этого? - спросил Бейли.
- Должно быть, после второго толчка он просто упал в другое сечение
космического пространства. Теперь я понимаю, что мне следовало бы
закрепить его на фундаменте.
- Тебе многое следовало бы сделать.
- А вообще-то я считаю, что расстраиваться нет никаких оснований. Дом
застрахован. Мы узнали много удивительного. Вероятности, друг мой,
вероятности. Да, а сейчас мне пришла в голову новая великая революционная
идея относительно дома...
Тил вовремя увернулся от удара.
0
| | graf 03.07.2015 / 07:32 #10 "По вере вашей да будет вам. " |
О'Генри
Дары волхвов (+/-)
Дары волхвов (+/-)
Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество.
Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.
Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: «М-р Джеймс Диллингем Юнг». «Диллингем» развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того, как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове «Диллингем» потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное «Д»? Но когда мистер Джеймс Диллингем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: «Джим!» — и нежные объятия миссис Джеймс Диллингем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.
Делла кончила плакать и прошлась пуховкой по щекам. Она теперь стояла у окна и уныло глядела на серую кошку, прогуливавшуюся по серому забору вдоль серого двора. Завтра Рождество, а у нее только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот все, чего она достигла. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались больше, чем она рассчитывала. С расходами всегда так бывает. Только доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Ее Джиму! Сколько радостных часов она провела, придумывая, что бы такое ему подарить к Рождеству. Что-нибудь совсем особенное, редкостное, драгоценное, что-нибудь, хоть чуть-чуть достойное высокой чести принадлежать Джиму.
В простенке между окнами стояло трюмо. Вам никогда не приходилось смотреться в трюмо восьмидолларовой меблированной квартиры? Очень худой и очень подвижной человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его узких створках, составить себе довольно точное представление о собственной внешности. Делле, которая была хрупкого сложения, удалось овладеть этим искусством.
Она вдруг отскочила от окна и бросилась к зеркалу. Глаза ее сверкали, но с лица за двадцать секунд сбежали краски. Быстрым движением она вытащила шпильки и распустила волосы.
Надо вам сказать, что у четы Джеймс Диллингем Юнг было два сокровища, составлявших предмет их гордости. Одно — золотые часы Джима, принадлежавшие его отцу и деду, другое — волосы Деллы. Если бы царица Савская проживала в доме напротив, Делла, помыв голову, непременно просушивала бы у окна распущенные волосы — специально для того, чтобы заставить померкнуть все наряди и украшения ее величества. Если бы царь Соломон служил в том же доме швейцаром и хранил в подвале все свои богатства, Джим, проходя мимо, всякий раз доставал бы часы из кармана — специально для того, чтобы увидеть, как он рвет на себе бороду от зависти.
И вот прекрасные волосы Деллы рассыпались, блестя и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались ниже колен и плащом окутывали почти всю ее фигуру. Но она тотчас же, нервничая и торопясь, принялась снова подбирать их. Потом, словно заколебавшись, с минуту стояла неподвижно, и две или три слезинки упали на ветхий красный ковер.
Старенький коричневый жакет на плечи, старенькую коричневую шляпку на голову — и, взметнув юбками, сверкнув невысохшими блестками в глазах, она уже мчалась вниз, на улицу.
Вывеска, у которой она остановилась, гласила: «M-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос». Делла взбежала на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух.
— Не купите ли вы мои волосы? — спросила она у мадам.
— Я покупаю волосы, — ответила мадам. — Снимите шляпку, надо посмотреть товар.
Снова заструился каштановый водопад.
— Двадцать долларов, — сказала мадам, привычно взвешивая на руке густую массу.
— Давайте скорее, — сказала Делла.
Следующие два часа пролетели на розовых крыльях — прошу прощенья за избитую метафору. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима.
Наконец она нашла. Без сомнения, это было создано для Джима, и только для него. Ничего подобного не нашлось в других магазинах, а уж она все в них перевернула вверх дном. Это была платиновая цепочка для карманных часов, простого и строгого рисунка, пленявшая истинными своими качествами, а не показным блеском, — такими и должны быть все хорошие вещи. Ее, пожалуй, даже можно было признать достойной часов. Как только Делла увидела ее, она поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму. Она была такая же, как сам Джим. Скромность и достоинство — эти качества отличали обоих. Двадцать один доллар пришлось уплатить в кассу, и Делла поспешила домой с восемьюдесятью семью центами в кармане. При такой цепочке Джиму в любом обществе не зазорно будет поинтересоваться, который час. Как ни великолепны были его часы, а смотрел он на них часто украдкой, потому что они висели на дрянном кожаном ремешке.
Дома оживление Деллы поулеглось и уступило место предусмотрительности и расчету. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причиненные великодушием в сочетании с любовью. А это всегда тягчайший труд, друзья мои, исполинский труд.
Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась крутыми мелкими локончиками, которые сделали ее удивительно похожей на мальчишку, удравшего с уроков. Она посмотрела на себя в зеркало долгим, внимательным и критическим взглядом.
«Ну, — сказала она себе, — если Джим не убьет меня сразу, как только взглянет, он решит, что я похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, ах, что же мне было делать, раз у меня был только доллар и восемьдесят семь центов!»
В семь часов кофе был сварен, и раскаленная сковорода стояла на газовой плите, дожидаясь бараньих котлеток.
Джим никогда не запаздывал. Делла зажала платиновую цепочку в руке и уселась на краешек стола поближе к входной двери. Вскоре она услышала его шаги внизу на лестнице и на мгновение побледнела. У нее была привычка обращаться к богу с коротенькими молитвами по поводу всяких житейских мелочей, и она торопливо зашептала:
— Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась!
Дверь отворилась, Джим вошел и закрыл ее за собой. У него было худое, озабоченное лицо. Нелегкое дело в двадцать два года быть обремененным семьей! Ему уже давно нужно было новое пальто, и руки мерзли без перчаток.
Джим неподвижно замер у дверей, точно сеттер, учуявший перепела. Его глаза остановились на Делле с выражением, которого она не могла понять, и ей стало страшно. Это не был ни гнев, ни удивление, ни упрек, ни ужас — ни одного из тех чувств, которых можно было бы ожидать. Он просто смотрел на нее, не отрывая взгляда, и лицо его не меняло своего странного выражения.
Делла соскочила со стола и бросилась к нему.
— Джим, милый, — закричала она, — не смотри на меня так! Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!
— Ты остригла волосы? — спросил Джим с напряжением, как будто, несмотря на усиленную работу мозга, он все еще не мог осознать этот факт.
— Да, остригла и продала, — сказала Делла. — Но ведь ты меня все равно будешь любить? Я ведь все та же, хоть и с короткими волосами.
Джим недоуменно оглядел комнату.
— Так, значит, твоих кос уже нет? — спросил он с бессмысленной настойчивостью.
— Не ищи, ты их не найдешь, — сказала Делла. — Я же тебе говорю: я их продала — остригла и продала. Сегодня сочельник, Джим. Будь со мной поласковее, потому что я это сделала для тебя. Может быть, волосы на моей голове и можно пересчитать, — продолжала она, и ее нежный голос вдруг зазвучал серьезно, — но никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?
И Джим вышел из оцепенения. Он заключил свою Деллу в объятия. Будем скромны и на несколько секунд займемся рассмотрением какого-нибудь постороннего предмета. Что больше — восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик или мудрец дадут вам неправильный ответ. Волхвы принесли драгоценные дары, но среди них не было одного. Впрочем, эти туманные намеки будут разъяснены далее.
Джим достал из кармана пальто сверток и бросил его на стол.
— Не пойми меня ложно, Делл, — сказал он. — Никакая прическа и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот сверток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.
Белые проворные пальчики рванули бечевку и бумагу. Последовал крик восторга, тотчас же — увы! — чисто по женски сменившийся потоком слез и стонов, так что потребовалось немедленно применить все успокоительные средства, имевшиеся в распоряжении хозяина дома.
Ибо на столе лежали гребни, тот самый набор гребней — один задний и два боковых, — которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого — Делла знала это, — и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.
Все же она прижала гребни к груди и, когда, наконец, нашла в себе силы поднять голову и улыбнуться сквозь слезы, сказала:
— У меня очень быстро растут волосы, Джим!
Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котенок, и воскликнула:
— Ах, боже мой!
Ведь Джим еще не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.
— Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.
Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лег на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.
— Делл, — сказал он, — придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.
Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они-то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.
Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.
Пока хозяйка дома проходит все эти стадии, оглядим самый дом. Меблированная квартирка за восемь долларов в неделю. В обстановке не то чтобы вопиющая нищета, но скорее красноречиво молчащая бедность. Внизу, на парадной двери, ящик для писем, в щель которого не протиснулось бы ни одно письмо, и кнопка электрического звонка, из которой ни одному смертному не удалось бы выдавить ни звука. К сему присовокуплялась карточка с надписью: «М-р Джеймс Диллингем Юнг». «Диллингем» развернулось во всю длину в недавний период благосостояния, когда обладатель указанного имени получал тридцать долларов в неделю. Теперь, после того, как этот доход понизился до двадцати долларов, буквы в слове «Диллингем» потускнели, словно не на шутку задумавшись: а не сократиться ли им в скромное и непритязательное «Д»? Но когда мистер Джеймс Диллингем Юнг приходил домой и поднимался к себе на верхний этаж, его неизменно встречал возглас: «Джим!» — и нежные объятия миссис Джеймс Диллингем Юнг, уже представленной вам под именем Деллы. А это, право же, очень мило.
Делла кончила плакать и прошлась пуховкой по щекам. Она теперь стояла у окна и уныло глядела на серую кошку, прогуливавшуюся по серому забору вдоль серого двора. Завтра Рождество, а у нее только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот все, чего она достигла. На двадцать долларов в неделю далеко не уедешь. Расходы оказались больше, чем она рассчитывала. С расходами всегда так бывает. Только доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Ее Джиму! Сколько радостных часов она провела, придумывая, что бы такое ему подарить к Рождеству. Что-нибудь совсем особенное, редкостное, драгоценное, что-нибудь, хоть чуть-чуть достойное высокой чести принадлежать Джиму.
В простенке между окнами стояло трюмо. Вам никогда не приходилось смотреться в трюмо восьмидолларовой меблированной квартиры? Очень худой и очень подвижной человек может, наблюдая последовательную смену отражений в его узких створках, составить себе довольно точное представление о собственной внешности. Делле, которая была хрупкого сложения, удалось овладеть этим искусством.
Она вдруг отскочила от окна и бросилась к зеркалу. Глаза ее сверкали, но с лица за двадцать секунд сбежали краски. Быстрым движением она вытащила шпильки и распустила волосы.
Надо вам сказать, что у четы Джеймс Диллингем Юнг было два сокровища, составлявших предмет их гордости. Одно — золотые часы Джима, принадлежавшие его отцу и деду, другое — волосы Деллы. Если бы царица Савская проживала в доме напротив, Делла, помыв голову, непременно просушивала бы у окна распущенные волосы — специально для того, чтобы заставить померкнуть все наряди и украшения ее величества. Если бы царь Соломон служил в том же доме швейцаром и хранил в подвале все свои богатства, Джим, проходя мимо, всякий раз доставал бы часы из кармана — специально для того, чтобы увидеть, как он рвет на себе бороду от зависти.
И вот прекрасные волосы Деллы рассыпались, блестя и переливаясь, точно струи каштанового водопада. Они спускались ниже колен и плащом окутывали почти всю ее фигуру. Но она тотчас же, нервничая и торопясь, принялась снова подбирать их. Потом, словно заколебавшись, с минуту стояла неподвижно, и две или три слезинки упали на ветхий красный ковер.
Старенький коричневый жакет на плечи, старенькую коричневую шляпку на голову — и, взметнув юбками, сверкнув невысохшими блестками в глазах, она уже мчалась вниз, на улицу.
Вывеска, у которой она остановилась, гласила: «M-me Sophronie. Всевозможные изделия из волос». Делла взбежала на второй этаж и остановилась, с трудом переводя дух.
— Не купите ли вы мои волосы? — спросила она у мадам.
— Я покупаю волосы, — ответила мадам. — Снимите шляпку, надо посмотреть товар.
Снова заструился каштановый водопад.
— Двадцать долларов, — сказала мадам, привычно взвешивая на руке густую массу.
— Давайте скорее, — сказала Делла.
Следующие два часа пролетели на розовых крыльях — прошу прощенья за избитую метафору. Делла рыскала по магазинам в поисках подарка для Джима.
Наконец она нашла. Без сомнения, это было создано для Джима, и только для него. Ничего подобного не нашлось в других магазинах, а уж она все в них перевернула вверх дном. Это была платиновая цепочка для карманных часов, простого и строгого рисунка, пленявшая истинными своими качествами, а не показным блеском, — такими и должны быть все хорошие вещи. Ее, пожалуй, даже можно было признать достойной часов. Как только Делла увидела ее, она поняла, что цепочка должна принадлежать Джиму. Она была такая же, как сам Джим. Скромность и достоинство — эти качества отличали обоих. Двадцать один доллар пришлось уплатить в кассу, и Делла поспешила домой с восемьюдесятью семью центами в кармане. При такой цепочке Джиму в любом обществе не зазорно будет поинтересоваться, который час. Как ни великолепны были его часы, а смотрел он на них часто украдкой, потому что они висели на дрянном кожаном ремешке.
Дома оживление Деллы поулеглось и уступило место предусмотрительности и расчету. Она достала щипцы для завивки, зажгла газ и принялась исправлять разрушения, причиненные великодушием в сочетании с любовью. А это всегда тягчайший труд, друзья мои, исполинский труд.
Не прошло и сорока минут, как ее голова покрылась крутыми мелкими локончиками, которые сделали ее удивительно похожей на мальчишку, удравшего с уроков. Она посмотрела на себя в зеркало долгим, внимательным и критическим взглядом.
«Ну, — сказала она себе, — если Джим не убьет меня сразу, как только взглянет, он решит, что я похожа на хористку с Кони-Айленда. Но что же мне было делать, ах, что же мне было делать, раз у меня был только доллар и восемьдесят семь центов!»
В семь часов кофе был сварен, и раскаленная сковорода стояла на газовой плите, дожидаясь бараньих котлеток.
Джим никогда не запаздывал. Делла зажала платиновую цепочку в руке и уселась на краешек стола поближе к входной двери. Вскоре она услышала его шаги внизу на лестнице и на мгновение побледнела. У нее была привычка обращаться к богу с коротенькими молитвами по поводу всяких житейских мелочей, и она торопливо зашептала:
— Господи, сделай так, чтобы я ему не разонравилась!
Дверь отворилась, Джим вошел и закрыл ее за собой. У него было худое, озабоченное лицо. Нелегкое дело в двадцать два года быть обремененным семьей! Ему уже давно нужно было новое пальто, и руки мерзли без перчаток.
Джим неподвижно замер у дверей, точно сеттер, учуявший перепела. Его глаза остановились на Делле с выражением, которого она не могла понять, и ей стало страшно. Это не был ни гнев, ни удивление, ни упрек, ни ужас — ни одного из тех чувств, которых можно было бы ожидать. Он просто смотрел на нее, не отрывая взгляда, и лицо его не меняло своего странного выражения.
Делла соскочила со стола и бросилась к нему.
— Джим, милый, — закричала она, — не смотри на меня так! Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!
— Ты остригла волосы? — спросил Джим с напряжением, как будто, несмотря на усиленную работу мозга, он все еще не мог осознать этот факт.
— Да, остригла и продала, — сказала Делла. — Но ведь ты меня все равно будешь любить? Я ведь все та же, хоть и с короткими волосами.
Джим недоуменно оглядел комнату.
— Так, значит, твоих кос уже нет? — спросил он с бессмысленной настойчивостью.
— Не ищи, ты их не найдешь, — сказала Делла. — Я же тебе говорю: я их продала — остригла и продала. Сегодня сочельник, Джим. Будь со мной поласковее, потому что я это сделала для тебя. Может быть, волосы на моей голове и можно пересчитать, — продолжала она, и ее нежный голос вдруг зазвучал серьезно, — но никто, никто не мог бы измерить мою любовь к тебе! Жарить котлеты, Джим?
И Джим вышел из оцепенения. Он заключил свою Деллу в объятия. Будем скромны и на несколько секунд займемся рассмотрением какого-нибудь постороннего предмета. Что больше — восемь долларов в неделю или миллион в год? Математик или мудрец дадут вам неправильный ответ. Волхвы принесли драгоценные дары, но среди них не было одного. Впрочем, эти туманные намеки будут разъяснены далее.
Джим достал из кармана пальто сверток и бросил его на стол.
— Не пойми меня ложно, Делл, — сказал он. — Никакая прическа и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот сверток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.
Белые проворные пальчики рванули бечевку и бумагу. Последовал крик восторга, тотчас же — увы! — чисто по женски сменившийся потоком слез и стонов, так что потребовалось немедленно применить все успокоительные средства, имевшиеся в распоряжении хозяина дома.
Ибо на столе лежали гребни, тот самый набор гребней — один задний и два боковых, — которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого — Делла знала это, — и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.
Все же она прижала гребни к груди и, когда, наконец, нашла в себе силы поднять голову и улыбнуться сквозь слезы, сказала:
— У меня очень быстро растут волосы, Джим!
Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котенок, и воскликнула:
— Ах, боже мой!
Ведь Джим еще не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.
— Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.
Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лег на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.
— Делл, — сказал он, — придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.
Волхвы, те, что принесли дары младенцу в яслях, были, как известно, мудрые, удивительно мудрые люди. Они-то и завели моду делать рождественские подарки. И так как они были мудры, то и дары их были мудры, может быть, даже с оговоренным правом обмена в случае непригодности. А я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами. Но да будет сказано в назидание мудрецам наших дней, что из всех дарителей эти двое были мудрейшими. Из всех, кто подносит и принимает дары, истинно мудры лишь подобные им. Везде и всюду. Они и есть волхвы.
0
| | graf 15.10.2015 / 13:32 #11 "По вере вашей да будет вам. " |
"Глупый болтает - умный думает".
Не обижайте люди старость!
Она приходит не спросив!
Не многие из Вас прожили,
Сил и здоровья накопив!
Обрюзгли, поглупели, опустились
Мужчины, что пленяли красотой.
И может быть секрет в этом простой-
Всё в руки шло, а не трудом добились.
Не обижайте люди старость!
Она приходит не спросив!
Не многие из Вас прожили,
Сил и здоровья накопив!
Обрюзгли, поглупели, опустились
Мужчины, что пленяли красотой.
И может быть секрет в этом простой-
Всё в руки шло, а не трудом добились.
1
| | graf 21.10.2015 / 17:26 #12 "По вере вашей да будет вам. " |
и СКАЗКИ тоже
Царем быть – не ремесло
(+/-)
(+/-)
Жил один юный царевич. Отец у него умер, и народ тотчас посадил его на престол. Он был очень молод, любил охоту и рано начал искать себе невесту.
Как на охоту, так и на поиски невесты он ходил переодетым. Больше всех ему понравилась одна девушка. Послал он своего управляющего-моурава к ее отцу с просьбой выдать девушку за молодого царя. Родители обрадовались, но девушка спросила у моурава:
– А какому ремеслу обучен жених?
– Да он же царь! – со смехом ответил моурав.
– Царь-это не ремесло, – возразила девушка.-Я спрашиваю, что он умеет делать, каким мастерством владеет.
Снова засмеялся моурав и повторил:
– Он умеет управлять царством – вот и все его ремесло. Царь он!
Тогда девушка сказала твердо:
– Царь – это никакое не ремесло. Раз он ничего другого не умеет, я за такого замуж не пойду, пусть он даже на престоле сидит!
Родители девушки были вне себя от негодования: как посмела эта дуреха отказать царю, да еще такому молодому и красивому!
Когда царю доложили об этом, он не только не обиделся, но и призадумался. Действительно, что это за мужчина, если не владеет никаким ремеслом. Кто знает, каково еще в жизни придется! И сказал он своему моураву:
– Я полагаю, что ремесло не помешает царю управлять царством.
– Разумеется,– отвечал моурав,– чем больше человек знает, тем лучше. И царю, конечно, не помешает знание ремесла, оно поможет во многом, выручит в трудную минуту. Не посмели мы вам передать, что еще сказала ваша суженая своим рассерженным родителям: «А если народ сбросит царя, каким ремеслом он пропитание себе добывать станет?»
– Верно! Мудрой оказалась моя избранница, и я непременно должен обучиться ремеслу. Но какому? Вот над этим надо подумать.
– Мне кажется, мастера серебряных и золотых дел имеют преимущество над прочими.
– Нет,-отвечал юный царь,-лучше всего ткать ковры. Что может быть прекраснее, чем расцвечивать шелка цветами и птицами, чтобы потом босые ступни моей любимой касались ковра. Первый плод моего труда я должен подарить моей невесте.
Моурав спорить не стал, и призвали лучшего во всем царстве ковровщика. Стал он ходить во дворец и обучать царя. Первый ковер, который выткал царь-подмастерье, был весь испещрен любовными стихами, они так искусно были вытканы среди цветов и птиц, что различить буквы и прочитать стихи было непросто.
Этот ковер царь послал возлюбленной как свидетельство своего мастерства. Умение царя привело девушку в восторг, и она не только согласилась стать его женой, но и до небес возносила его талант и мастерство. Состоялась царская свадьба.
Спустя некоторое время царь, по своему обыкновению, переоделся в простую одежду и пошел на охоту. Никакой дичи он не убил и, проголодавшись, вышел на дорогу и стал искать духан, где можно было бы поесть. Наконец он обнаружил в чаще леса домик и поспешил туда.
– Можно ли здесь пообедать? – спросил он.
– Разумеется,-ответили ему. Духанщик оглядел его одобрительно, указал место и сказал:
– Извольте садиться, сейчас вам подадим обед. Царь направился в комнату, которая была очень красиво убрана, а у самого порога был расстелен прекрасный ковер. «Это место как раз по мне»,– подумал царь и только ступил на ковер, как пол под ним провалился, и он очутился в глубокой яме.
После солнечного света в яме все показалось ему черным как смола. Упав на дно ямы, он не сразу понял, что с ним приключилось. Постепенно приходя в себя, он стал различать во тьме каких-то людей. Один из них подошел к нему и спросил:
– А тебя какой грех занес на эту бойню?
– Какую еще бойню?
– Тебя, меня и вон того человека сюда бросили затем, чтобы убить...
– Что ты говоришь? Как это убить?
– А вот так: они мясом таких, как мы, «телят» кормят тех, кто попадает в их берлогу.
– Человеческим мясом кормят?
– Да, человеческим; того, кто им подойдет, они кидают в эту яму. Им и деньги не приходится на мясо тратить. Жадность их так велика, что не бросают они своего ужасного дела, хотя знают, что кувшин, который повадился по воду ходить, в конце концов у родника и расколется, и тогда им придется расплачиваться за гибель невинных людей.
– А откуда вы знаете, что они убивают людей и их мясом...
– И ты скоро узнаешь... Очередь теперь за одним из нас. Придут сюда вооруженные люди и заколют жертву, словно быка. Ни бежать нельзя, ни сопротивляться. Ведь оружие они отбирают при входе в этот притон.
Заныло сердце у молодого царя. Пока они вели разговор, спустились в яму вооруженные разбойники, повалили того, кто говорил, связали ему руки и перерезали горло прямо на глазах у царя. Он спросил:
– Вы и меня должны убить?
– А что ты за красное яичко?
– А если я таким ремеслом владею, что принесет вам большую прибыль, чем я сам? Не выгоднее ли это вам? Заставьте меня работать, сохраните мне жизнь и будете деньги помелом мести...
– Каким таким ремеслом ты владеешь? – подозрительно спросили молодого царя.
– Я сотку ковер, который вам будет стоить шесть туманов, а продадите вы его за пятьсот.
– Да кто нам даст за ковер пятьсот туманов? Такие орешки ты своим свиньям подбрасывай,– расхохотались они.
– Зря смеетесь! Я вам дело говорю. Я скажу вам кто даст за ковер пятьсот золотых. Мастерство мое не имеет себе равных – убедитесь в этом сами.
– Если мы принесем тебе пряжу сюда, ты выполнишь то, что обещал?
– Где угодно, мне все равно.
– Не думай, что нас легко провести.
– Моему ремеслу не нужны ни ложь, ни хвастовство. Оно говорит само за себя.
– А если нам не дадут пятьсот туманов?
– Я же в ваших руках. Все равно вы должны убить меня – тогда и убьете.
– Может, ты так хочешь время выгадать? Может, задумал чего?
– Вы зря меня подозреваете. У меня золотые руки ~ воспользуйтесь этим. Выгоду получите в сто раз больше.
– Ну, пиши, какой инструмент тебе нужен и какой материал.
– Вот по этому списку любой ковровщик определит, что я за мастер! – сказал царь и написал, что необходимо ему для работы.
Поняли они, что имеют дело с настоящим ковровщиком, и принесли ему все.
Царь принялся ткать ковер при свете коптилки. А на его глазах разбойники продолжали убивать людей.
Прошло время.
Работа была закончена, и ковер получился редкостной красоты. Как увидели его злодеи, глаза у них разбежались. Никак не думали они, что юный охотник способен на такое: листья, цветы и птицы были распределены стройно, в должном порядке, все на своем месте. Казалось, что перед ними настоящий сад с поющими птицами.
– Ну так кто же его купит? Кто даст нам за ковер пятьсот золотых? Куда его нести? Юноша отвечает:
– На такой ковер у простых людей денег не хватит, поэтому несите его в царский дворец, только ночью, тайно. Тот, кто к вам выйдет – все равно: царь или царица,– тотчас купит ковер и тут же отсчитает вам золото.
Пошли разбойники ночью во дворец. Остановили их у ворот стражники:
– Что вам тут надобно?
– Принесли мы только что вытканный дорогой ковер, такой, что никто, кроме царя с царицей, его не купит.
Доложили царице, пригласила она «купцов» в свои покои, глянула на ковер и тотчас поняла, что сделал его ее супруг. «Наверное, заставили его в неволе работать»,– подумала она, но промолчала, прикусила язык...
– Давайте внесем ковер в мою опочивальню, расстелим там, поглядим, на что он годится.
– Сию минуту, госпожа!
Слуги внесли ковер в царскую опочивальню. Задержалась там царица, ибо среди листьев и птиц прочитала она о всех злоключениях мужа.
«Переодетый, охотился я, как обычно. Никакой дичи не убил. Проголодавшись, зашел в духан пообедать. Там ввели меня в комнату, пол подо мной провалился, и очутился я в глубокой яме. Яма эта – бойня для невинных людей. Меня тоже собираются убить, чтобы моим мясом кормить тех, кто сюда заходит. Если что и спасет меня – так это ремесло ковровщика. Дай этим людям пятьсот туманов золотом и прикажи привести меня во дворец измерить дарбази , чтобы выткать для него ковер. Пообещай им тысячу туманов. Пусть незаметно следят за ними мои слуги. Поспеши, но соблюдай осторожность, иначе они прирежут меня».
Ковер оказался настоящим письмом. Царица вынесла разбойникам пятьсот туманов и сказала:
– Вот для этого зала мне нужен большой ковер. Я заплачу вам тысячу туманов, но ковер должен быть выткан точно по размеру. Если он окажется чуть больше или меньше, я его не приму, и вы окажетесь в убытке. Поэтому пусть длину и ширину измерит сам мастер. Я вас предупредила. Кто же станет тысячу туманов на ветер бросать!
Как только злодеи услышали о тысяче туманов, они закричали в один голос:
– Завтра ночью мы приведем мастера, чтобы он все точно измерил.
Отпустила царица очень довольных разбойников, приставила слуг, чтобы незаметно следили за ними... На следующую ночь привели во дворец переодетого царя как мастера-ковровщика...
Вошли они в зал-дарбази. Стал царь измерять его длину и ширину, потом пошел в опочивальню, якобы проверить, подошел ли по размеру проданный ковер. Снял он там простую одежду, облачился в царский наряд и вернулся в зал:
– Вы ковер принесли?
– Мы, государь.
– Это вы получаете от царицы заказ на тысячу туманов?
– Мы, государь!
– А кто я, знаете ли вы?
– Знаем, государь! Ты – царь.
– А больше вы ничего не знаете обо мне?
– А что мы можем еще знать?
– А то, что я – тот самый ковровщик, который выткал вам ковер, а вы – злодеи, людоеды, разбойники!
Приказал царь схватить их. Собрались визири и вельможи, моурав с войсками, всех злоумышленников поймали и решили их повесить. Освободили несчастных пленников, обреченных на смерть. И тогда спросила царица у мужа:
– Разве плохо я сделала, заставив тебя обучиться ремеслу?
– Благодаря тебе я остался жив. Не владей я ремеслом, царский титул мне бы не помог, я бы погиб. Ты – жизнь моя, здравствуй долгие годы! Если бы не мое ремесло, меня бы давно не было на свете. Царский титул мне не помог, а ремесло спасло.
Как на охоту, так и на поиски невесты он ходил переодетым. Больше всех ему понравилась одна девушка. Послал он своего управляющего-моурава к ее отцу с просьбой выдать девушку за молодого царя. Родители обрадовались, но девушка спросила у моурава:
– А какому ремеслу обучен жених?
– Да он же царь! – со смехом ответил моурав.
– Царь-это не ремесло, – возразила девушка.-Я спрашиваю, что он умеет делать, каким мастерством владеет.
Снова засмеялся моурав и повторил:
– Он умеет управлять царством – вот и все его ремесло. Царь он!
Тогда девушка сказала твердо:
– Царь – это никакое не ремесло. Раз он ничего другого не умеет, я за такого замуж не пойду, пусть он даже на престоле сидит!
Родители девушки были вне себя от негодования: как посмела эта дуреха отказать царю, да еще такому молодому и красивому!
Когда царю доложили об этом, он не только не обиделся, но и призадумался. Действительно, что это за мужчина, если не владеет никаким ремеслом. Кто знает, каково еще в жизни придется! И сказал он своему моураву:
– Я полагаю, что ремесло не помешает царю управлять царством.
– Разумеется,– отвечал моурав,– чем больше человек знает, тем лучше. И царю, конечно, не помешает знание ремесла, оно поможет во многом, выручит в трудную минуту. Не посмели мы вам передать, что еще сказала ваша суженая своим рассерженным родителям: «А если народ сбросит царя, каким ремеслом он пропитание себе добывать станет?»
– Верно! Мудрой оказалась моя избранница, и я непременно должен обучиться ремеслу. Но какому? Вот над этим надо подумать.
– Мне кажется, мастера серебряных и золотых дел имеют преимущество над прочими.
– Нет,-отвечал юный царь,-лучше всего ткать ковры. Что может быть прекраснее, чем расцвечивать шелка цветами и птицами, чтобы потом босые ступни моей любимой касались ковра. Первый плод моего труда я должен подарить моей невесте.
Моурав спорить не стал, и призвали лучшего во всем царстве ковровщика. Стал он ходить во дворец и обучать царя. Первый ковер, который выткал царь-подмастерье, был весь испещрен любовными стихами, они так искусно были вытканы среди цветов и птиц, что различить буквы и прочитать стихи было непросто.
Этот ковер царь послал возлюбленной как свидетельство своего мастерства. Умение царя привело девушку в восторг, и она не только согласилась стать его женой, но и до небес возносила его талант и мастерство. Состоялась царская свадьба.
Спустя некоторое время царь, по своему обыкновению, переоделся в простую одежду и пошел на охоту. Никакой дичи он не убил и, проголодавшись, вышел на дорогу и стал искать духан, где можно было бы поесть. Наконец он обнаружил в чаще леса домик и поспешил туда.
– Можно ли здесь пообедать? – спросил он.
– Разумеется,-ответили ему. Духанщик оглядел его одобрительно, указал место и сказал:
– Извольте садиться, сейчас вам подадим обед. Царь направился в комнату, которая была очень красиво убрана, а у самого порога был расстелен прекрасный ковер. «Это место как раз по мне»,– подумал царь и только ступил на ковер, как пол под ним провалился, и он очутился в глубокой яме.
После солнечного света в яме все показалось ему черным как смола. Упав на дно ямы, он не сразу понял, что с ним приключилось. Постепенно приходя в себя, он стал различать во тьме каких-то людей. Один из них подошел к нему и спросил:
– А тебя какой грех занес на эту бойню?
– Какую еще бойню?
– Тебя, меня и вон того человека сюда бросили затем, чтобы убить...
– Что ты говоришь? Как это убить?
– А вот так: они мясом таких, как мы, «телят» кормят тех, кто попадает в их берлогу.
– Человеческим мясом кормят?
– Да, человеческим; того, кто им подойдет, они кидают в эту яму. Им и деньги не приходится на мясо тратить. Жадность их так велика, что не бросают они своего ужасного дела, хотя знают, что кувшин, который повадился по воду ходить, в конце концов у родника и расколется, и тогда им придется расплачиваться за гибель невинных людей.
– А откуда вы знаете, что они убивают людей и их мясом...
– И ты скоро узнаешь... Очередь теперь за одним из нас. Придут сюда вооруженные люди и заколют жертву, словно быка. Ни бежать нельзя, ни сопротивляться. Ведь оружие они отбирают при входе в этот притон.
Заныло сердце у молодого царя. Пока они вели разговор, спустились в яму вооруженные разбойники, повалили того, кто говорил, связали ему руки и перерезали горло прямо на глазах у царя. Он спросил:
– Вы и меня должны убить?
– А что ты за красное яичко?
– А если я таким ремеслом владею, что принесет вам большую прибыль, чем я сам? Не выгоднее ли это вам? Заставьте меня работать, сохраните мне жизнь и будете деньги помелом мести...
– Каким таким ремеслом ты владеешь? – подозрительно спросили молодого царя.
– Я сотку ковер, который вам будет стоить шесть туманов, а продадите вы его за пятьсот.
– Да кто нам даст за ковер пятьсот туманов? Такие орешки ты своим свиньям подбрасывай,– расхохотались они.
– Зря смеетесь! Я вам дело говорю. Я скажу вам кто даст за ковер пятьсот золотых. Мастерство мое не имеет себе равных – убедитесь в этом сами.
– Если мы принесем тебе пряжу сюда, ты выполнишь то, что обещал?
– Где угодно, мне все равно.
– Не думай, что нас легко провести.
– Моему ремеслу не нужны ни ложь, ни хвастовство. Оно говорит само за себя.
– А если нам не дадут пятьсот туманов?
– Я же в ваших руках. Все равно вы должны убить меня – тогда и убьете.
– Может, ты так хочешь время выгадать? Может, задумал чего?
– Вы зря меня подозреваете. У меня золотые руки ~ воспользуйтесь этим. Выгоду получите в сто раз больше.
– Ну, пиши, какой инструмент тебе нужен и какой материал.
– Вот по этому списку любой ковровщик определит, что я за мастер! – сказал царь и написал, что необходимо ему для работы.
Поняли они, что имеют дело с настоящим ковровщиком, и принесли ему все.
Царь принялся ткать ковер при свете коптилки. А на его глазах разбойники продолжали убивать людей.
Прошло время.
Работа была закончена, и ковер получился редкостной красоты. Как увидели его злодеи, глаза у них разбежались. Никак не думали они, что юный охотник способен на такое: листья, цветы и птицы были распределены стройно, в должном порядке, все на своем месте. Казалось, что перед ними настоящий сад с поющими птицами.
– Ну так кто же его купит? Кто даст нам за ковер пятьсот золотых? Куда его нести? Юноша отвечает:
– На такой ковер у простых людей денег не хватит, поэтому несите его в царский дворец, только ночью, тайно. Тот, кто к вам выйдет – все равно: царь или царица,– тотчас купит ковер и тут же отсчитает вам золото.
Пошли разбойники ночью во дворец. Остановили их у ворот стражники:
– Что вам тут надобно?
– Принесли мы только что вытканный дорогой ковер, такой, что никто, кроме царя с царицей, его не купит.
Доложили царице, пригласила она «купцов» в свои покои, глянула на ковер и тотчас поняла, что сделал его ее супруг. «Наверное, заставили его в неволе работать»,– подумала она, но промолчала, прикусила язык...
– Давайте внесем ковер в мою опочивальню, расстелим там, поглядим, на что он годится.
– Сию минуту, госпожа!
Слуги внесли ковер в царскую опочивальню. Задержалась там царица, ибо среди листьев и птиц прочитала она о всех злоключениях мужа.
«Переодетый, охотился я, как обычно. Никакой дичи не убил. Проголодавшись, зашел в духан пообедать. Там ввели меня в комнату, пол подо мной провалился, и очутился я в глубокой яме. Яма эта – бойня для невинных людей. Меня тоже собираются убить, чтобы моим мясом кормить тех, кто сюда заходит. Если что и спасет меня – так это ремесло ковровщика. Дай этим людям пятьсот туманов золотом и прикажи привести меня во дворец измерить дарбази , чтобы выткать для него ковер. Пообещай им тысячу туманов. Пусть незаметно следят за ними мои слуги. Поспеши, но соблюдай осторожность, иначе они прирежут меня».
Ковер оказался настоящим письмом. Царица вынесла разбойникам пятьсот туманов и сказала:
– Вот для этого зала мне нужен большой ковер. Я заплачу вам тысячу туманов, но ковер должен быть выткан точно по размеру. Если он окажется чуть больше или меньше, я его не приму, и вы окажетесь в убытке. Поэтому пусть длину и ширину измерит сам мастер. Я вас предупредила. Кто же станет тысячу туманов на ветер бросать!
Как только злодеи услышали о тысяче туманов, они закричали в один голос:
– Завтра ночью мы приведем мастера, чтобы он все точно измерил.
Отпустила царица очень довольных разбойников, приставила слуг, чтобы незаметно следили за ними... На следующую ночь привели во дворец переодетого царя как мастера-ковровщика...
Вошли они в зал-дарбази. Стал царь измерять его длину и ширину, потом пошел в опочивальню, якобы проверить, подошел ли по размеру проданный ковер. Снял он там простую одежду, облачился в царский наряд и вернулся в зал:
– Вы ковер принесли?
– Мы, государь.
– Это вы получаете от царицы заказ на тысячу туманов?
– Мы, государь!
– А кто я, знаете ли вы?
– Знаем, государь! Ты – царь.
– А больше вы ничего не знаете обо мне?
– А что мы можем еще знать?
– А то, что я – тот самый ковровщик, который выткал вам ковер, а вы – злодеи, людоеды, разбойники!
Приказал царь схватить их. Собрались визири и вельможи, моурав с войсками, всех злоумышленников поймали и решили их повесить. Освободили несчастных пленников, обреченных на смерть. И тогда спросила царица у мужа:
– Разве плохо я сделала, заставив тебя обучиться ремеслу?
– Благодаря тебе я остался жив. Не владей я ремеслом, царский титул мне бы не помог, я бы погиб. Ты – жизнь моя, здравствуй долгие годы! Если бы не мое ремесло, меня бы давно не было на свете. Царский титул мне не помог, а ремесло спасло.
2
| | graf 21.10.2015 / 18:37 #13 "По вере вашей да будет вам. " |
Ум и удача (+/-)
Однажды Ум и Удача завели спор: кто из них сильней? Ум говорит: – Я!
А Удача отвечает! – Нет, я!
Спорили они, спорили ж наконец решили на деле испробовать свою силу. Для этого они выбрали человека, по имени Мард-ипа,
– Предоставь его мне, а сам только смотри со стороны – увидишь воочию, что я могу все для него сделать, – сказала Удача,
– Посмотрим, – ответил Ум. – Пусть будет по-твоему.
И Ум покинул Мард-ипа, осталась при нем только Удача.
Он сразу поглупел, не мог двух путных слов связать: вскоре потерял весь свой достаток и дошел до того, что ни за какое дело не мог взяться. С трудом ему удалось устроиться пастухом, тан как считали его человеком никчемным.
Но вот Удача начала свое дело, достала из-под земли в лесу крупный алмаз и навела на него Мард-ипа. Алмаз освещал весь лес. Пастух решил отнести его на стоянку, чтобы там стало светло. Принес, бросил на землю, и на стоянке ночью стало так же светло, как днем.
Тогда Мард-ипа обошел алмаз со всех сторон, осмотрел его, но не смог понять, для чего еще пригодился бы ему этот камень. Не зная, что с ним делать, он отнес его в большой темный хлев, куда на ночь загонял скот. И стало по ночам в хлеву светло.
А у царя этой страны был слуга, отменный храбрец. За какую-то провинность царь сильно разгневался на него. Слуга понял, что его ждет жестокое наказание, убежал из дворца и стал абреком.
Наткнулся абрек на стоянку Мард-ипа и говорит ему:
– Я убежал от погони. Возьми меня к себе в помощники,
– Хорошо, – ответил тот. – Ты меня избавишь от скуки, да и скот будет легче пасти.
Прошло два-три дня. Заглянул абрек в хлев, увидел там драгоценный камень и спрашивает:
– Что это такое?
– Так, камень какой-то, – говорит ему пастух. – Я его недавно нашел. Вижу: он весь светится, ну, я его и принес; хлев чистить при свете лучше, чем в темноте.
Абрек сразу смекнул, что это за камень, и говорит Мард-ипа!
– Знаешь что... Я сделаю так, что этот камень будет тебя кормить всю жизнь, и ты станешь богачем. Идем, куда тебя поведу. Только камень возьмем с собой.
Пастух согласился. Абрек повел его в свою страну, но самого абрека, как беглеца, тотчас же поймали, привели к царю. Пае-тух тем временем убежал к себе домой. Разгневанный царь вскричал, увидя слугу:
– Ты думал, что от меня так легко скрыться? Знаешь ли, что тебя ожидает теперь?
Абрек ответил:
– Я не знаю, что ожидает меня, но тебя ожидает большая радость. Я нашел в одном месте большую ценность и решил про себя: «Пойду к царю, покажу ему, и он меня помилует». Это ог-ромный алмаз. Я думаю, что только его не хватает твоей казне!
– Сколько же этот алмаз весит? – спросил царь, сразу смягчившись.
– Целый пуд! – ответил абрек. Изумленный царь спросил:
– А как же мне его получить?
– Если избавишь меня от наказания, я скажу, как тебе получить его.
– Избавлю! – сказал царь и приказал освободить абрека от оков. Потом снова спрашивает:
– Как же мы отберем тот алмаз у его владельца?
– Надо породниться с этим человеком – ответил абрек, – иначе он ни за какие деньги не отдаст его.
А у царя была красавица дочь.
– Если ему предложить жениться на моей дочери, согласится ли он? – спросил царь.
– Заставлю жениться! – ответил абрек.
Они условились, что когда абрек приведет владельца алмаза, царь усадит напротив него свою дочь. Подумав, абрек добавил:
– Этот человек из чужой страны. Там носят другую одежду. Если он придет в своей одежде, боюсь, не понравится твоей дочери. Дай мне хорошее платье, я одену этого человека по-нашему и тогда уже приведу к тебе.
Царь дал ему одежду. Придя к пастуху, абрек снял с него старые лохмотья, нарядили в новое платье, и, взяв с собой алмаз, они отправились к царю.
Едва они вошли в царский дворец, весь двор осветился.
Царь созвал народ, устроил пир и выдал свою дочь замуж за Мард-ипа. Но ведь тот был лишен разума, ни в чем толком не мог разобраться. Поэтому перед тем, как ему идти к невесте, абрек научил его, как надо себя вести.
Мард-ипа привели к высокой башне у отвесной скалы, в покои царской дочери. Он лег спать, но в полночь стал ворочаться с боку на бок.
– Что с тобой? – спросила жена. – Ты никак не можешь успокоиться.
Мард-ипа ответил:
– Когда я пас стадо в лесу, то спал прямо на земле, подстелив под себя бурку, и мне было прохладно. А здесь донимает, тара, тонешь в перине. Нет, не могу я здесь спать!
Он слез с постели и стал у окна. Царская дочь рассердилась.
– Ты бредишь, или сон рассказываешь? Опомнись! – сказана она ему.
А Мард-ипа вместо того, чтобы сесть да поговорить с красавицей, схватился за подоконник, решив выпрыгнуть из окна...
Тут Удача, видя, что ничем не сможет помочь, закричала в страхе:
– Ум, Ум! Где ты? Беги спасать этого безумца!
– Хорошо, раз ты оказалась бессильной, я возьмусь за не го, – сказал Ум.
И Ум вернулся к Мард-ипа. Он сразу пришел в себя, отошел от окна и, улыбаясь, посмотрел на красавицу.
– В эту ночь должны были встретиться две звезды. Я выглянул в окно, чтобы посмотреть на них. Я видел, как эти звезды соединились. Милая, будем и мы такими же друзьями, – сказал он.
И дарованная ему Удачей подруга жизни радостно улыбнулась.
Так в этом споре победил Ум.
Недаром говорится: удача слепа, а ум – зрячий.
Глаза удачи – это ум.
А Удача отвечает! – Нет, я!
Спорили они, спорили ж наконец решили на деле испробовать свою силу. Для этого они выбрали человека, по имени Мард-ипа,
– Предоставь его мне, а сам только смотри со стороны – увидишь воочию, что я могу все для него сделать, – сказала Удача,
– Посмотрим, – ответил Ум. – Пусть будет по-твоему.
И Ум покинул Мард-ипа, осталась при нем только Удача.
Он сразу поглупел, не мог двух путных слов связать: вскоре потерял весь свой достаток и дошел до того, что ни за какое дело не мог взяться. С трудом ему удалось устроиться пастухом, тан как считали его человеком никчемным.
Но вот Удача начала свое дело, достала из-под земли в лесу крупный алмаз и навела на него Мард-ипа. Алмаз освещал весь лес. Пастух решил отнести его на стоянку, чтобы там стало светло. Принес, бросил на землю, и на стоянке ночью стало так же светло, как днем.
Тогда Мард-ипа обошел алмаз со всех сторон, осмотрел его, но не смог понять, для чего еще пригодился бы ему этот камень. Не зная, что с ним делать, он отнес его в большой темный хлев, куда на ночь загонял скот. И стало по ночам в хлеву светло.
А у царя этой страны был слуга, отменный храбрец. За какую-то провинность царь сильно разгневался на него. Слуга понял, что его ждет жестокое наказание, убежал из дворца и стал абреком.
Наткнулся абрек на стоянку Мард-ипа и говорит ему:
– Я убежал от погони. Возьми меня к себе в помощники,
– Хорошо, – ответил тот. – Ты меня избавишь от скуки, да и скот будет легче пасти.
Прошло два-три дня. Заглянул абрек в хлев, увидел там драгоценный камень и спрашивает:
– Что это такое?
– Так, камень какой-то, – говорит ему пастух. – Я его недавно нашел. Вижу: он весь светится, ну, я его и принес; хлев чистить при свете лучше, чем в темноте.
Абрек сразу смекнул, что это за камень, и говорит Мард-ипа!
– Знаешь что... Я сделаю так, что этот камень будет тебя кормить всю жизнь, и ты станешь богачем. Идем, куда тебя поведу. Только камень возьмем с собой.
Пастух согласился. Абрек повел его в свою страну, но самого абрека, как беглеца, тотчас же поймали, привели к царю. Пае-тух тем временем убежал к себе домой. Разгневанный царь вскричал, увидя слугу:
– Ты думал, что от меня так легко скрыться? Знаешь ли, что тебя ожидает теперь?
Абрек ответил:
– Я не знаю, что ожидает меня, но тебя ожидает большая радость. Я нашел в одном месте большую ценность и решил про себя: «Пойду к царю, покажу ему, и он меня помилует». Это ог-ромный алмаз. Я думаю, что только его не хватает твоей казне!
– Сколько же этот алмаз весит? – спросил царь, сразу смягчившись.
– Целый пуд! – ответил абрек. Изумленный царь спросил:
– А как же мне его получить?
– Если избавишь меня от наказания, я скажу, как тебе получить его.
– Избавлю! – сказал царь и приказал освободить абрека от оков. Потом снова спрашивает:
– Как же мы отберем тот алмаз у его владельца?
– Надо породниться с этим человеком – ответил абрек, – иначе он ни за какие деньги не отдаст его.
А у царя была красавица дочь.
– Если ему предложить жениться на моей дочери, согласится ли он? – спросил царь.
– Заставлю жениться! – ответил абрек.
Они условились, что когда абрек приведет владельца алмаза, царь усадит напротив него свою дочь. Подумав, абрек добавил:
– Этот человек из чужой страны. Там носят другую одежду. Если он придет в своей одежде, боюсь, не понравится твоей дочери. Дай мне хорошее платье, я одену этого человека по-нашему и тогда уже приведу к тебе.
Царь дал ему одежду. Придя к пастуху, абрек снял с него старые лохмотья, нарядили в новое платье, и, взяв с собой алмаз, они отправились к царю.
Едва они вошли в царский дворец, весь двор осветился.
Царь созвал народ, устроил пир и выдал свою дочь замуж за Мард-ипа. Но ведь тот был лишен разума, ни в чем толком не мог разобраться. Поэтому перед тем, как ему идти к невесте, абрек научил его, как надо себя вести.
Мард-ипа привели к высокой башне у отвесной скалы, в покои царской дочери. Он лег спать, но в полночь стал ворочаться с боку на бок.
– Что с тобой? – спросила жена. – Ты никак не можешь успокоиться.
Мард-ипа ответил:
– Когда я пас стадо в лесу, то спал прямо на земле, подстелив под себя бурку, и мне было прохладно. А здесь донимает, тара, тонешь в перине. Нет, не могу я здесь спать!
Он слез с постели и стал у окна. Царская дочь рассердилась.
– Ты бредишь, или сон рассказываешь? Опомнись! – сказана она ему.
А Мард-ипа вместо того, чтобы сесть да поговорить с красавицей, схватился за подоконник, решив выпрыгнуть из окна...
Тут Удача, видя, что ничем не сможет помочь, закричала в страхе:
– Ум, Ум! Где ты? Беги спасать этого безумца!
– Хорошо, раз ты оказалась бессильной, я возьмусь за не го, – сказал Ум.
И Ум вернулся к Мард-ипа. Он сразу пришел в себя, отошел от окна и, улыбаясь, посмотрел на красавицу.
– В эту ночь должны были встретиться две звезды. Я выглянул в окно, чтобы посмотреть на них. Я видел, как эти звезды соединились. Милая, будем и мы такими же друзьями, – сказал он.
И дарованная ему Удачей подруга жизни радостно улыбнулась.
Так в этом споре победил Ум.
Недаром говорится: удача слепа, а ум – зрячий.
Глаза удачи – это ум.
2
| | graf 21.10.2015 / 18:53 #14 "По вере вашей да будет вам. " |
Кто самый ленивый? (+/-)
Жил не жил хан, прославленный своими чудачествами. Однажды он объявил, что выдаст красавицу дочь только за самого ленивого человека.
Вскоре в ханский дворец двинулись толпы женихов, и каждый стал рассказывать о своей лени.
Дошла об этом молва и до трех братьев — сыновей аульского чабана. Решили они тоже попытать счастья и все трое предстали перед ханом.
— Начинай ты,— сказал хан старшему брату.
— О моей лени знают даже аульские мальчишки,— начал старший брат,— попадет в суп муха, я ее не выбрасываю.
— Прогоните этого дурака! — закричал хан.
— Из лени я не обхожу лужи и шлепаю прямо по грязи, -сказал средний брат, когда наступил его черед.
Такой ответ хану также не понравился и он велел хорошенько избить среднего брата палками.
— Давай послушаем тебя,— обратился он к младшему брату.
Но тот молчал, хотя хан несколько раз повторил приказание:
— Этот человек достоин руки моей дочери! — обрадовано воскликнул хан.— От лени он даже рта не раскрывает!
Хан выполнил обещание, и сын чабана счастливо зажил красавицей женой.
Все это я видел, сюда пришел и вам рассказал.
Вскоре в ханский дворец двинулись толпы женихов, и каждый стал рассказывать о своей лени.
Дошла об этом молва и до трех братьев — сыновей аульского чабана. Решили они тоже попытать счастья и все трое предстали перед ханом.
— Начинай ты,— сказал хан старшему брату.
— О моей лени знают даже аульские мальчишки,— начал старший брат,— попадет в суп муха, я ее не выбрасываю.
— Прогоните этого дурака! — закричал хан.
— Из лени я не обхожу лужи и шлепаю прямо по грязи, -сказал средний брат, когда наступил его черед.
Такой ответ хану также не понравился и он велел хорошенько избить среднего брата палками.
— Давай послушаем тебя,— обратился он к младшему брату.
Но тот молчал, хотя хан несколько раз повторил приказание:
— Этот человек достоин руки моей дочери! — обрадовано воскликнул хан.— От лени он даже рта не раскрывает!
Хан выполнил обещание, и сын чабана счастливо зажил красавицей женой.
Все это я видел, сюда пришел и вам рассказал.
Секрет молодости (+/-)
В одном ауле жил мельник, человек честный и справедливый. Никогда не брал он ничего чужого и готов был поделиться последней горстью муки с нуждающимся.
Однажды он расчищал мельничную канаву и увидел большое спелое яблоко, которое несло водой. Хотел было съесть его, но подумал: «Это яблоко не я вырастил и поэтому не имею права его есть». Но красота яблока его поразила, и он решил узнать, откуда оно.
Пошел мельник вдоль канавы к реке и через некоторое время повстречал старика с белоснежной бородой.
— Салам алейкум, о старец! Не в твоем ли саду растут такие прекрасные яблоки?
— Нет, добрый человек, они растут выше по реке в саду моего старшего брата.
Мельник пошел дальше и встретил пожилого человека, у которого в бороде было много седых волос.
— Салам алейкум, старец. Не ты ли старший брат того почтенного старика, что живет ниже по реке? И не в твоем ли саду растут эти яблоки?
— Этот человек действительно мой младший брат. А яблоки эти растут в саду нашего третьего, самого старшего брата, который живет еще выше по реке.
Через некоторое время мельник встретил моложавого человека без единого седого волоса.
— Салам алейкум, добрый человек. Не из твоего ли сада эти яблоки? И не ты ли старший брат стариков, живущих ниже.
— Ваалейкум ассалам! Я старший из братьев, и эти яблоки вырастил я. Но заходи же, путник, в дом, будь гостем.
Мельник принял приглашение.
— Жена, дай нам поесть, да не забудь выбрать самый спелый арбуз,— сказал старший брат, заходя в дом.
Когда они поели, жена принесла арбуз. Хозяин разрезал его и сказал:
— Это неспелый арбуз, принеси-ка получше!
Пять раз муж посылал жену за новым арбузом, и только Последний ему понравился.
Поблагодарил мельник хозяев и спросил:
— О гостеприимный хозяин. Разреши задать тебе один
вопрос. Как могло случиться, что ты, самый старший из братьев выглядишь так молодо?
— Ты видел, как я пять раз посылал свою жену за арбузом Ни я, ни она при этом нисколько не раздражались. Знай, мы женой живем в отменном мире и согласии, и ничто до сих пор не омрачало нашу жизнь. Мои младшие братья, увы, не могли этого добиться.
Так узнал мельник секрет молодости и с тех пор стал жить с женой в мире и согласии. Говорят, что даже после ста лет него почти не было седых волос.
Однажды он расчищал мельничную канаву и увидел большое спелое яблоко, которое несло водой. Хотел было съесть его, но подумал: «Это яблоко не я вырастил и поэтому не имею права его есть». Но красота яблока его поразила, и он решил узнать, откуда оно.
Пошел мельник вдоль канавы к реке и через некоторое время повстречал старика с белоснежной бородой.
— Салам алейкум, о старец! Не в твоем ли саду растут такие прекрасные яблоки?
— Нет, добрый человек, они растут выше по реке в саду моего старшего брата.
Мельник пошел дальше и встретил пожилого человека, у которого в бороде было много седых волос.
— Салам алейкум, старец. Не ты ли старший брат того почтенного старика, что живет ниже по реке? И не в твоем ли саду растут эти яблоки?
— Этот человек действительно мой младший брат. А яблоки эти растут в саду нашего третьего, самого старшего брата, который живет еще выше по реке.
Через некоторое время мельник встретил моложавого человека без единого седого волоса.
— Салам алейкум, добрый человек. Не из твоего ли сада эти яблоки? И не ты ли старший брат стариков, живущих ниже.
— Ваалейкум ассалам! Я старший из братьев, и эти яблоки вырастил я. Но заходи же, путник, в дом, будь гостем.
Мельник принял приглашение.
— Жена, дай нам поесть, да не забудь выбрать самый спелый арбуз,— сказал старший брат, заходя в дом.
Когда они поели, жена принесла арбуз. Хозяин разрезал его и сказал:
— Это неспелый арбуз, принеси-ка получше!
Пять раз муж посылал жену за новым арбузом, и только Последний ему понравился.
Поблагодарил мельник хозяев и спросил:
— О гостеприимный хозяин. Разреши задать тебе один
вопрос. Как могло случиться, что ты, самый старший из братьев выглядишь так молодо?
— Ты видел, как я пять раз посылал свою жену за арбузом Ни я, ни она при этом нисколько не раздражались. Знай, мы женой живем в отменном мире и согласии, и ничто до сих пор не омрачало нашу жизнь. Мои младшие братья, увы, не могли этого добиться.
Так узнал мельник секрет молодости и с тех пор стал жить с женой в мире и согласии. Говорят, что даже после ста лет него почти не было седых волос.
2
| | graf 01.12.2015 / 15:02 #15 "По вере вашей да будет вам. " |
Макконнелл Джеймс
Теория обучения (+/-)
Теория обучения (+/-)
Я пишу это потому, что, насколько могу судить, Он хочет, чтобы я писал. Иначе зачем Он дал бы мне бумагу и карандаш? А «Он» я пишу с большой буквы потому, что это представляется мне наиболее логичным. Если я умер и нахожусь в аду, тогда большая буква — простое соблюдение приличий. Ну а если я только пленник, то малая толика лести еще никогда никому не вредила.
Сидя в этом помещении и размышляя о случившемся, я более всего поражаюсь внезапности того, что произошло. Я гулял в рощице возле моего загородного дома, а в следующую секунду оказался в небольшой пустой комнате, голый, как птенец, и только способность логически рассуждать спасает меня от безумия. В момент «перемены» (в чем бы эта перемена ни заключалась) я не уловил ни малейшего перехода от прогулки по роще к пребыванию в этой комнате. Надо отдать должное тому, кто это проделал, — либо Он изобрел мгновенно действующий наркоз, либо разрешил проблему мгновенного перемещения материи в пространстве. Я предпочел бы первый вариант, так как второй вызывает слишком много опасений.
Насколько помню, в момент перехода я размышлял над тем, как лучше вдолбить моим первокурсникам-психологам некоторые из наиболее сложных положений теории обучения. Какими далекими и незначительными кажутся мне сейчас заботы академической жизни! По-моему, вполне простительно, что меня теперь гораздо больше занимает мысль о том, где я нахожусь и как отсюда выбраться, чем вопрос, какими ухищрениями добиться, чтобы первокурсники поняли Галла или Толмена.
Итак, проблема номер один: где я нахожусь? Вместо ответа я могу только описать это помещение. Оно имеет примерно шесть ярдов в длину, шесть в ширину и четыре в высоту; окон нет вовсе, но в середине одной из стен есть что-то вроде двери. Все оно ровного серого цвета, а стены и потолок испускают довольно приятный неяркий белый свет. Стены сделаны из какого-то твердого материала — возможно, из металла, так как на ощупь они кажутся прохладными. Пол из более мягкого, резиноподобного материала, который слегка пружинит под ногами. Кроме того, прикосновение к нему создает «щекотное» ощущение, откуда следует, что пол, вероятно, находится в состоянии постоянной вибрации. Он чуть теплей чем стены, — тем лучше, так как другой постели у меня, по-видимому, не будет.
Мебели в помещении нет никакой, кроме чего-то вроде стола и чего-то вроде стула. Это не совсем стол и стул, но ими можно пользоваться и в качестве таковых. На столе я обнаружил бумагу и карандаш. Нет, это не совсем точно. «Бумага» гораздо грубее и толще той, к которой я привык, а «карандаш» — всего лишь тонкая палочка графита, которую я заострил о крышку стола.
Этим исчерпывается все, что меня окружает. Интересно, что Он сделал с моей одеждой. Костюм был старый, но судьба ботинок меня тревожит. Эти прогулочные ботинки очень мне нравились, стоили они недёшево, и мне было бы весьма жаль их лишиться.
Однако все это не дает ответа на вопрос, где я, черт возьми, очутился — если, конечно, черт меня уже не взял.
Проблема номер два — орешек покрепче: почему я здесь? Будь я параноиком, я, конечно, пришел бы к заключению, что меня похитили какие-то мои враги. А может быть, даже вообразил бы, будто русские так заинтересовались моими исследованиями, что уволокли меня в какой-нибудь сибирский тайник и вот-вот войдут сюда предложить мне сотрудничество с ними или смерть. Но как ни грустно, для подобных фантазий у меня слишком реалистическая ориентация. Исследования, которые я вел, были очень интересны для меня и, может быть, еще для двух-трех психологов, занимающихся на досуге узкоспециальными проблемами обучения животных. Тем не менее моя работа не настолько важна для других, чтобы меня стоило похищать.
И я по-прежнему ничего не понимаю. Где я нахожусь и почему? И кто такой Он?
Я решил не пытаться вести этот дневник по «дням» или «часам». Эти единицы времени в моем нынешнем положении утратили всякий смысл, так как, пока я не сплю, свет не меняется. Человеческий организм в отличие от многих видов низших животных не обладает точными внутренними часами. Многочисленные опыты неопровержимо доказывают, что человек, изолированный от всех внешних раздражителей, вскоре утрачивает ощущение времени. Поэтому я буду просто делать интервалы в моем повествовании и уповать на то, что Он посовестится требовать от меня нормальных записей, раз уж у Него не хватило сообразительности оставить мне мои часы.
Ничего особенного не произошло. Я спал, меня накормили и напоили, и я опорожнил мочевой пузырь и кишечник? Пища стояла на столе, когда я проснулся в последний раз. Должен сказать, что Он отнюдь не гурман. Белковые шарики, на мой взгляд, никак нельзя назвать изысканным яством. Однако с их помощью можно еще потянуть, не отдавать богу душу (при условии, конечно, что я ее ещё не отдал). Но я не могу не выразить протеста против того источника, из которого получаю питье. — После еды меня начала мучить жажда, и я уже обрушивал проклятия на Него, а также на всё и вся, как вдруг заметил, что, пока я спал, в стене появился небольшой сосок. Я было подумал, что Фрейд все-таки прав и мое либидо подчинило себе мое воображение. С помощью эксперимента я, однако, убедился, что предмет этот вполне реален и что его назначение — служить для меня источником питья.
Когда начинаешь его сосать, он источает прохладную сладковатую жидкость. Однако процедура эта чрезвычайно унизительна. Хватит и того, что я вынужден сидеть весь день в моем природном одеянии. Но чтобы профессору психологии приходилось вставать на цыпочки и сосать искусственный сосок, когда ему надо утолить жажду, — это уж слишком! Я подал бы жалобу администрации, если бы только знал, кому ее адресовать!
После того как я поел и напился, естественные потребности стали заявлять о себе все настойчивее. Я уже приучен к современным удобствам, и отсутствие их поставило меня в чрезвычайно тяжелое положение. Но делать нечего — пришлось удалиться в угол и постараться смириться с неизбежным (да, кстати, это стремление удалиться в угол — не является ли оно в какой-то мере инстинктивным?). Однако в результате я узнал возможное назначение вибрации пола — не прошло и нескольких минут, как экскременты бесследно исчезли в полу. Процесс был постепенным. Теперь мне предстоят всякие неприятные размышления на тему о том, что может произойти со мной, если я засну слишком крепко.
Возможно, этого и следовало ожидать, но, как бы то ни было, я начинаю замечать в себе некоторые параноидные тенденции. Пытаясь разрешить проблему номер два и понять, почему я нахожусь здесь, я вдруг заподозрил, что кто-то из моих университетских коллег использует меня для своего эксперимента. Макклири вполне способен задумать очередной фантастический эксперимент по «изоляции человека» и использовать меня в качестве контрольного материала. Конечно, ему следовало бы спросить моего согласия. С другой стороны, возможно, что подопытный не должен знать условий опыта. Но в таком случае у меня есть одно утешение: если все это, действительно устроил Макклири, то ему придется вести занятия вместо меня, а он терпеть не может преподавать теорию обучения первокурсникам!
А знаете, тишина в этом месте какая-то гнетущая.
Внезапно я нашел ответ на две из моих загадок. Теперь я знаю и где я нахожусь, и кто Он такой. И я благословляю день, когда меня заинтересовала проблема восприятия движения.
Прежде всего следует упомянуть, что содержание частичек пыли в воздухе этой комнаты выше нормального. Я не усматривал в этом ничего знаменательного, пока не обнаружил, что пыль скапливается на полу преимущественно вдоль одной из стен. Некоторое время я объяснял это системой вентиляции предполагая, что в том месте, где эта стена соединяется с полом, проходит вытяжная труба. Однако, когда я прижал там руку к полу, я не почувствовал ни малейшего движения воздуха. Но даже пока я держал ладонь прижатой к месту, соединения стены и пола, пылинки успели тонкой пеленой покрыть мою кожу. Я проделал тот же опыт во всех остальных частях комнаты — ничего подобного там не происходило. Явление это возникало только у одной-единственной стены и на всем ее протяжении.
Но если дело тут не в вентиляции, так в чем же? И вдруг у меня в памяти всплыли кое-какие расчеты, которыми я занялся, когда ракетчики впервые выдвинули идею создания станции-спутника с экипажем.
Инженеры бывают чудовищно наивны, когда речь идет о поведении человеческого организма в большинстве возможных ситуаций, и я вспомнил, как этот безалаберный народ попросту не учел проблемы восприятия вращения станции. Предполагалось, что дисковидному спутнику придано вращательное движение, чтобы центробежная сила заменила силу тяжести. В таком случае внешняя оболочка диска была бы «низом» для всех, находящихся внутри. По-видимому, конструкторы не учли, что человек столь же чувствителен к угловому вращению, как и к изменениям силы тяжести. Тогда я пришел к выводу, что стоит человеку внутри этого диска быстро переместить голову хотя бы на три-четыре фута дальше от центра диска, как она отчаянно закружится. Не так уж приятно, садясь на стул, каждый раз испытывать приступ тошноты. Кроме того, решил я, размышляя над этой проблемой, частички пыли и всякий мусор, по всей вероятности, будут смещаться в направлении, противоположном направлению вращения, и в результате скапливаться у любой стены или перегородки, оказавшейся на их пути.
Усмотрев в поведении пыли ключ к разгадке, я затем забрался на стол и спрыгнул с него. И действительно, когда я очутился на полу, моя голова гудела так, словно ее лягнул осел. Моя гипотеза подтвердилась.
Итак, я нахожусь на борту космического корабля.
Предположение это невероятно, и все же, как ни странно, в нем есть что-то утешительное. Во всяком случае, я могу пока отложить размышления о рае и аде — убежденному агностику гораздо приятнее сознавать, что он находится на космическом корабле! Вероятно, я должен извиниться перед Макклири: мне следовало бы знать, что он ни за что на свете не решится на поступок, в результате которого ему придется вдалбливать первокурсникам теорию обучения.
И разумеется, я знаю теперь, кто такой Он. Вернее, я знаю, кем Он не является, а это в свою очередь дает пищу для размышлений. Как бы то ни было, я уже больше не могу воображать Его человеком. Утешителен этот вывод или нет право, не берусь сказать.
Однако я по-прежнему не имею ни малейшего представления о том, почему я здесь очутился и почему этот звездный пришелец избрал своим гостем именно меня. Ну зачем я Ему нужен? Если бы Он стремился установить контакт с человечеством, то похитил бы какого-нибудь политического деятеля. В конце-то концов, назначение политических деятелей устанавливать контакты. Однако, поскольку никто не пытался установить со мной никакой связи, я должен с неохотой отвергнуть приятную надежду на то, что Он хотел бы установить контакт с genus homo[1].
А может быть, Он — какой-нибудь галактический ученый, скажем биолог, отправившийся в экспедицию на поиски новых видов. Фу! Какая неприятная мысль! А вдруг он окажется физиологом и кончит тем, что вскроет меня, чтобы посмотреть, как я устроен внутри? И мои внутренности будут размазаны по предметным стеклышкам, чтобы десятки юных «Онов» разглядывали их под микроскопом? Бр-р-р! Я готов пожертвовать жизнью во имя науки, но предпочел бы сделать это не сразу, а постепенно.
С вашего разрешения, я, пожалуй, попробую оттеснять все эти размышления в подсознание.
Боже правый! Мне следовало бы сразу догадаться! Судьба — большая любительница шуток, а у каждой шутки есть свой космический план. Он — психолог! Если бы я обдумал этот вопрос как следует, я бы понял, что, открывая новый вид, вы сначала интересуетесь поведением особи, а уж потом ее физиологией. Итак, на мою долю выпало наивысшее унижение… а может быть, наивысшее признание. Не знаю, что именно. Я стал подопытным животным для внеземного психолога!
Эта мысль впервые пришла мне в голову, когда я проснулся в последний раз (сны, должен сказать, снились мне ужасающие). Я немедленно заметил, что в комнате произошла какая-то перемена, и тут же обнаружил, что на одной из стен имеется что-то вроде рычага, а сбоку от него небольшое отверстие, под которым расположен приемник. Я неторопливо подошел к рычагу, начал его рассматривать и нечаянно нажал на него. Раздался громкий щелчок, из отверстия выскочил белковый шарик и упал в приемник.
На мгновение я недоуменно нахмурился. Все это показалось мне удивительно знакомым. И вдруг я разразился истерическим хохотом. Комната превратилась в гигантскую коробку Скиннера! В течение многих лет я исследовал процесс обучения животных, помещая белых крыс в коробку Скиннера и наблюдая за изменениями в их поведении. Крысы должны были научиться нажимать на рычаг, чтобы получить съедобный шарик, выбрасываемый точно таким же аппаратом, как тот, который появился на стене моей темницы. И вот теперь, после всех моих исследований, я оказался запертым, как крыса, в коробке Скиннера! Нет, наверное, это все-таки ад, сказал я себе, и приговор Лорда Верховного Палача гласил: «Пусть кара будет достойна преступления!»
Откровенно говоря, этот нежданный поворот событий несколько меня расстроил.
По-видимому, мое поведение не расходится с теорией. Довольно быстро я обнаружил, что, нажимая рычаг, иногда получаю пищу, а иногда слышится только щелчок, но белковый шарик не падает в приемник. Примерно через каждые двенадцать часов аппарат выдает различное количество белковых шариков. Пока это число варьировалось от 5 до 15. Я никогда не знаю заранее, сколько крысиных… виноват, белковых шариков выдаст мне аппарат, и выбрасывает он их очень неравномерно. Иногда мне приходится нажимать на рычаг раз десять, прежде чем я получу хоть что-нибудь, а иногда шарик появляется после каждого нажима. Так как часов у меня нет, то я не знаю точно, когда приближается время кормления, и поэтому подхожу к рычагу и нажимаю на него через каждые несколько минут, если, по моим расчетам, двенадцать часов уже истекли. Точно так же, как мои крысы. А поскольку шарики невелики и я никогда не наедаюсь досыта, то порой я замечаю, что начинаю давить на рычаг со всем неистовством неразумного животного. Тем не менее как-то я пропустил время кормления и был уже на грани голодной смерти (так по крайней мере мне показалось), прежде чем аппарат наконец выбросил следующую порцию шариков. Единственное утешение для моей оскорбленной гордости я нахожу в том факте, что систематическое недоедание довольно быстро вернет моей фигуре стройность.
Во всяком случае, Он, по-видимому, не откармливает меня на убой. А может быть. Он просто предпочитает постное мясо?
Я получил повышение. По-видимому, Он в своей безграничной внеземной мудрости решил, что у меня достаточно интеллекта, чтобы справляться с аппаратом скиннеровского типа, а посему я был повышен в чине и мне было предложено решать лабиринт. Вообразите всю глубочайшую иронию этой ситуации? На мне проверяется буквально вся классическая методика теории обучения! Если бы только я мог как-то вступить с Ним в общение! Мне обидно даже не то, что на меня сыплются эти тесты, а то, что мой разум оценивают так низко. Ведь я же способен решать задачи в тысячу раз сложнее тех, которые Он передо мной ставит. Но как Ему это объяснить?
Лабиринт имеет большое сходство с нашими стандартными Т-лабиринтами, и запомнить его нетрудно. Правда, он довольно длинен, с двадцатью тремя разветвлениями на кратчайшем пути. В первый раз, когда я оказался в этом лабиринте, я блуждал в нем добрых полчаса. Как ни странно, я сначала не сообразил, что это такое, и поэтому не пытался сознательно запоминать правильные повороты. И только когда я добрался до последней камеры и обнаружил ожидающую меня пищу, я наконец сообразил, чего от меня ждут. В следующий раз я прошел лабиринт гораздо увереннее, а вскоре не делал уже ни одной ошибки.
Однако моему самолюбию отнюдь не льстит мысль, что мои собственные белые крысы выучили бы этот лабиринт быстрее меня.
Аппарат Скиннера все еще не убран из моей, так сказать, «жилой клетки», только пищу рычаг выдает теперь лишь изредка. Я по-прежнему иногда на него нажимаю, но так как в конце лабиринта я каждый раз получаю достаточно пищи, то рычаг меня уже не интересует.
Теперь, когда я совершенно точно знаю, что со мной происходит, мой мысли, естественно, заняты тем, как найти выход из данного положения. Лабиринты мне решать нетрудно, но, по-видимому, моих интеллектуальных способностей не хватает для того, чтобы составить план спасения. С другой стороны, помнится, у моих подопытных животных не было никакой возможности сбежать от меня. Если же предположить, что спасение невозможно, что тогда? После того как Он проделает надо мной все интересующие Его эксперименты, что случится дальше? Поступит ли Он со мной так, как я сам поступал с моим подопытным материалом (разумеется, с животными, а не с людьми!), то есть бросят ли меня в банку с хлороформом? «По окончании эксперимента животные были забиты» — так изящно мы выражаемся в нашей научной литературе. Нетрудно понять, что подобная перспектива отнюдь не кажется мне соблазнительной. А может быть, если я покажусь Ему особенно сообразительным, Он захочет использовать меня как производителя для получения своего собственного штамма. Это обещает кое-какие возможности…
А, будь проклят Фрейд!
И будь проклят Он! Только я выучил лабиринт как следует, а Он взял и все перетасовал! Я бессмысленно тыкался туда и сюда, как летучая мышь на свету, и добрался до последней камеры очень нескоро. Боюсь, я показал себя далеко не с лучшей стороны. Он же просто изменил лабиринт на зеркальное отражение того, что было прежде. Я понял это при второй попытке. Пусть-ка поломает над этим голову, если Он такой умный!
Вероятно, Он был доволен тем, как я решил обратный лабиринт, потому что перешел к задаче посложнее. И опять-таки я, наверное, мог бы предугадать следующий шаг, если бы только рассуждал логично.
Несколько часов назад, проснувшись, я обнаружил, что нахожусь совсем в другом помещении. Оно было абсолютно пусто, но в стене напротив я увидел две двери — ярко-белую и совершенно черную. От дверей меня отделяло углубление, наполненное водой. Ситуация мне не понравилась, так как я немедленно сообразил, что Он приготовил для меня прыжковый стенд. Я должен был догадаться, какая из дверей распахнется, открывая для меня доступ к пище. Но вторая дверь будет заперта. Если я ошибусь в выборе и ударюсь о запертую дверь, то упаду в воду. Правда, мне не грех было принять ванну. Однако не таким же способом!
Пока я стоял и размышлял об этом, меня всего передернуло. В буквальном смысле слова. Этот сукин сын все предусмотрел. Когда я сам помещал крыс в прыжковый стенд, то, чтобы заставить их прыгать, я применял электрический ток. Он действует по точно той же схеме. Пол в этой комнате находился под напряжением. И под каким! Я вопил, подскакивал и проявлял все другие типичные признаки возбуждения. Однако через две секунды я пришел в себя и прыгнул к белой двери.
И знаете что? Вода в углублении ледяная.
Я, по моим подсчетам, решил в прыжковом стенде уже не меньше восьмидесяти семи различных задач, и все это мне безумно надоело. Один раз я рассердился и просто указал на правильную дверь — и тут же получил сильный удар тока за то, что не прыгнул. Я отчаянно завопил, принялся во весь голос ругать Его, кричал, что если Ему не нравится мое поведение, то Ему придется это проглотить. Ну а Он, конечно, только увеличил напряжение.
Откровенно говоря, не знаю, надолго ли еще меня хватит. И не потому, что задачи так уж трудны. Если бы Он дал мне хоть малейшую возможность полностью продемонстрировать мои способности, я бы еще мог терпеть. Я придумал не меньше тысячи различных планов спасения, но ни один из них не заслуживает упоминания. Однако если я в ближайшее же время не выберусь отсюда, дело кончится буйным помешательством.
После всего этого я почти целый час сидел и плакал. Я понимаю, что духу нашей культуры чужда идея плачущего взрослого мужчины, но бывают положения, когда перестаешь считаться с подобными запретами. И могу только повторить, что, задумайся я как следует над тем, какого рода эксперименты Он замышляет, я, наверное, предугадал бы следующий. Впрочем, и в этом случае я скорее всего поспешил бы загнать свою догадку в подсознание.
Одна из основных проблем, стоящих перед психологами, занимающимися теорией обучения, заключается в следующем: научится ли животное чему-нибудь, если не поощрять его за выполнение поставленных перед ним задач? Многие теоретики, например Галл и Спенс, считают, что поощрение (или «подкрепление», как они это называют) является абсолютно необходимым условием обучения. Всякий, у кого есть хоть капля здравого смысла, понимает, что это полнейшая чепуха, и тем не менее «теория подкрепления» уже много лет занимает главенствующее положение в нашей науке. Мы вели со Спенсом и Галлом отчаянный бой и уже загнали их в угол, когда внезапно они выдвинули концепцию «вторичного подкрепления». Другими словами, все, что ассоциируется с поощрением, приобретает свойство воздействовать как само поощрение. Например, вид пищи сам по себе становится поощрением — почти таким же, как поедание этой пищи. Вид пищи, подумать только! Тем не менее им удалось на время отстоять свою теорию.
Последние пять лет я пытался разработать эксперимент, который неопровержимо доказал бы, что вида привычного поощрения еще недостаточно, чтобы произошел акт обучения. А теперь посмотрите, что случилось со мной?
Несомненно, в своих теориях Он склоняется к Галлу и Спенсу: сегодня, когда я очутился в прыжковом стенде, за правильный прыжок я был вознагражден не обычными белковыми шариками, а… простите, но даже сейчас мне трудно писать об этом. Когда я сделал правильный прыжок, когда дверь распахнулась и я направился к пище, я обнаружил вместо нее фотографический снимок. Снимок из календаря. Ну, вы знаете эти снимки. Ее фамилия, по-моему, Монро.
Я сел на пол и расплакался. Пять долгих лет я громил теорию вторичного подкрепления, и вот теперь я снабжаю Его доказательствами, что теория эта верна. Я ведь волей-неволей «обучаюсь», в какую дверь я должен прыгать. Я не желаю стоять под напряжением, я не желаю прыгать на запертую дверь и без конца падать в ледяную воду. Это нечестно! А Он-то, несомненно, считает всё это подтверждением того факта, что вид фотографии действует как поощрение и что я учусь решать задачи, которые он мне ставит, только для того, чтобы полюбоваться мисс — как бишь ее там?.. — в костюме Евы!
Я так и вижу, как Он сидит сейчас в каком-то другом помещении этого космического корабля, вычерчивает всевозможные кривые обучения и самодовольно пыхтит, потому что я подтверждаю все Его любимые теорийки. Если бы только я…
С тех пор как я оборвал эту фразу, прошло около часа. Мне кажется, что времени прошло гораздо больше, и все-таки я уверен, что миновал только час. И я провел его в размышлениях. Потому что я, кажется, нашел способ выбраться из этого места. Но решусь ли я им воспользоваться?
Я как раз писал о том, как Он сидит, и пыхтит, и подтверждает свои теорийки, когда мне внезапно пришло в голову, что теория порождается методикой, которой ты пользуешься. Подтверждение этому, вероятно, можно найти в истории любой науки. Но для психологии это, во всяком случае, абсолютно верно. Если бы Скиннер не изобрел своей проклятой коробки, если бы не были разработаны лабиринт и прыжковый стенд, то, возможно, мы создали бы теории обучения, совсем непохожие на те, которые развиваем сейчас. Ведь если даже отбросить все остальное, реквизит эксперимента жесточайшим образом детерминирует поведение подопытных животных. А теории остается только объяснять вот этот, лабораторный тип поведения.
Отсюда следует, что любые две культуры, разработавшие одинаковые экспериментальные методики, придут к почти совпадающим теориям.
Учитывая все это, я прихожу к выводу, что Он твердолобый сторонник теории подкрепления, так как Он пользуется соответствующим реквизитом и той же самой методикой.
В этом-то я и усматриваю средство спасения. Он ждет от меня подтверждения всех Его излюбленных теорий. Ну, так он больше такого подтверждения не дождется. Мне Его теории известны вдоль и поперек, и, следовательно, я сумею дать ему результаты, которые разнесут эти теории вдребезги.
И я могу довольно точно предсказать, что из этого получится. Как поступает исследователь, занимающийся теорией обучения, с животным, которое не желает вести себя согласно норме и не дает заранее ожидаемых результатов? Естественно, от него избавляются. Ведь всякий экспериментатор хочет работать только со здоровыми, нормальными животными, и любая особь, которая дает «необычные» результаты, незамедлительно снимается с эксперимента. Раз животное ведет себя не так, как ожидалось, значит, оно — больное, не соответствует норме или в чем-то ущербное…
Разумеется, нельзя предсказать, к какому методу Он прибегнет, чтобы избавиться от досадной помехи, которой теперь стану я. «Забьет» ли Он меня? Или просто вернет в «исходную колонию»? Не знаю. Но во всяком случае с этим невыносимым положением будет покончено.
Дайте Ему только сесть за обработку Его следующих результатов!
ОТ: Главного экспериментатора межгалактической космолаборатории ПСИХО-145.
КОМУ: Директору бюро наук.
Флан, дорогой друг, это — неофициальное письмо. Официальный доклад я вышлю позже, но сначала мне хотелось бы сообщить Вам мои личные впечатления.
Работа с недавно открытым видом в настоящее время находится на точке замерзания. Сначала все шло превосходно. Мы выбрали животное, казавшееся во всех отношениях нормальным и здоровым, и подвергли его стандартным тестам. Я, кажется, сообщал Вам, что этот новый вид во всем сходен с нашими обычными лабораторными животными, а поэтому мы снабдили наш экземпляр «игрушками», которые так нравятся нашим лабораторным животным, — тонкими пластинками материала, получаемого из древесной массы, и палочкой графита. Вообразите наше удивление и наше удовольствие, когда это новое животное стало использовать «игрушки» точно так же, как наши прежние экземпляры! Неужели у низших видов во всей Вселенной существуют какие-то общие врожденные стереотипы поведения?
Но это так, мимоходом. Ответ на этот вопрос мало интересен для тех, кто занимается теорией обучения. Ваш приятель Верпк упрямо — утверждает, что за использованием «игрушек» кроется какой-то глубокий смысл и что мы должны исследовать эту проблему. По его настоянию я прилагаю к письму материалы, которыми пользовался этот наш экземпляр. По моему мнению, Верпк повинен в грубейшем антропоморфизме, и я не желаю иметь к этому больше никакого отношения. Однако такое поведение внушило нам надежду, что экземпляры, взятые из недавно открытой колонии, будут действовать в точном согласии с принятой теорией.
Так оно поначалу и казалось. Животное очень быстро решило коробку Бфьяна — результаты были просто великолепны. Затем мы последовательно помещали его в лабиринт, в зеркальный лабиринт и в прыжковый стенд — даже если бы мы подтасовывали данные, они не могли бы более убедительно подтверждать наши теории. Однако, когда мы начали ставить перед животным задачи, связанные с вторичным подкреплением, с ним произошла непонятная перемена. Его поведение перестало соответствовать норме. Иногда даже казалось, что животное просто взбесилось. В начале эксперимента оно вело себя превосходно. Но затем, как раз в тот момент, когда оно, казалось, находило решение поставленной перед ним задачи, его поведение незаметно менялось, следуя моделям, которые, несомненно, не могут быть свойственны нормальным особям. Дело шло все хуже и хуже, и в конце концов его поведение пошло вразрез с тем, что предсказывали наши теорий. Естественно, мы поняли тогда, что животное заболело, ибо наши теории опираются на тысячи экспериментов с подобными же подопытными животными, и, следовательно, они верны. Однако наши теории применимы только к нормальным экземплярам и к нормальным видам. Поэтому мы вскоре убедились, что взяли для опыта животное с какими-то отклонениями.
Взвесив все обстоятельства, мы вернули животное в его исходную колонию. Но, кроме того, мы почти единогласно постановили просить у Вас разрешения на полное уничтожение всей этой колонии. Совершенно очевидно, что для научной работы она нам не пригодится, и в то же время она представляет собой потенциальную опасность, против которой следует заранее принять необходимые меры. Поскольку все подобные колонии находятся в Вашем ведении, мы обращаемся к Вам за разрешением на уничтожение вышеуказанной колонии.
Должен упомянуть, что «против» голосовал только Верпк. Он носится с нелепой идеей, что поведение следует изучать в естественной среде. Откровенно говоря, не понимаю, зачем Вы навязали его мне в эту экспедицию, но, очевидно, у Вас были на то свои веские причины.
Несмотря на возражения Верпка, все мы твердо убеждены, что эту новооткрытую колонию следует уничтожить, и как можно быстрее, ибо она, несомненно, заражена какой-то болезнью, что ясно доказывается нашими теориями. А если благодаря непредвиденной случайности она войдет в соприкосновение с другими изучаемыми нами колониями и заразит других наших подопытных животных, то мы никогда уже не сможем правильно предсказывать их поведение. Мне кажется, этих доводов достаточно.
Можно ли надеяться, что Вы санкционируете скорейшее уничтожение данной колонии, с тем чтобы мы могли отправиться на поиски новых колоний для проверки наших теорий на других — здоровых — животных? Ибо только так можно обеспечить прогресс науки.
Остаюсь почтительнейше Ваш,
Айоуии
Сидя в этом помещении и размышляя о случившемся, я более всего поражаюсь внезапности того, что произошло. Я гулял в рощице возле моего загородного дома, а в следующую секунду оказался в небольшой пустой комнате, голый, как птенец, и только способность логически рассуждать спасает меня от безумия. В момент «перемены» (в чем бы эта перемена ни заключалась) я не уловил ни малейшего перехода от прогулки по роще к пребыванию в этой комнате. Надо отдать должное тому, кто это проделал, — либо Он изобрел мгновенно действующий наркоз, либо разрешил проблему мгновенного перемещения материи в пространстве. Я предпочел бы первый вариант, так как второй вызывает слишком много опасений.
Насколько помню, в момент перехода я размышлял над тем, как лучше вдолбить моим первокурсникам-психологам некоторые из наиболее сложных положений теории обучения. Какими далекими и незначительными кажутся мне сейчас заботы академической жизни! По-моему, вполне простительно, что меня теперь гораздо больше занимает мысль о том, где я нахожусь и как отсюда выбраться, чем вопрос, какими ухищрениями добиться, чтобы первокурсники поняли Галла или Толмена.
Итак, проблема номер один: где я нахожусь? Вместо ответа я могу только описать это помещение. Оно имеет примерно шесть ярдов в длину, шесть в ширину и четыре в высоту; окон нет вовсе, но в середине одной из стен есть что-то вроде двери. Все оно ровного серого цвета, а стены и потолок испускают довольно приятный неяркий белый свет. Стены сделаны из какого-то твердого материала — возможно, из металла, так как на ощупь они кажутся прохладными. Пол из более мягкого, резиноподобного материала, который слегка пружинит под ногами. Кроме того, прикосновение к нему создает «щекотное» ощущение, откуда следует, что пол, вероятно, находится в состоянии постоянной вибрации. Он чуть теплей чем стены, — тем лучше, так как другой постели у меня, по-видимому, не будет.
Мебели в помещении нет никакой, кроме чего-то вроде стола и чего-то вроде стула. Это не совсем стол и стул, но ими можно пользоваться и в качестве таковых. На столе я обнаружил бумагу и карандаш. Нет, это не совсем точно. «Бумага» гораздо грубее и толще той, к которой я привык, а «карандаш» — всего лишь тонкая палочка графита, которую я заострил о крышку стола.
Этим исчерпывается все, что меня окружает. Интересно, что Он сделал с моей одеждой. Костюм был старый, но судьба ботинок меня тревожит. Эти прогулочные ботинки очень мне нравились, стоили они недёшево, и мне было бы весьма жаль их лишиться.
Однако все это не дает ответа на вопрос, где я, черт возьми, очутился — если, конечно, черт меня уже не взял.
Проблема номер два — орешек покрепче: почему я здесь? Будь я параноиком, я, конечно, пришел бы к заключению, что меня похитили какие-то мои враги. А может быть, даже вообразил бы, будто русские так заинтересовались моими исследованиями, что уволокли меня в какой-нибудь сибирский тайник и вот-вот войдут сюда предложить мне сотрудничество с ними или смерть. Но как ни грустно, для подобных фантазий у меня слишком реалистическая ориентация. Исследования, которые я вел, были очень интересны для меня и, может быть, еще для двух-трех психологов, занимающихся на досуге узкоспециальными проблемами обучения животных. Тем не менее моя работа не настолько важна для других, чтобы меня стоило похищать.
И я по-прежнему ничего не понимаю. Где я нахожусь и почему? И кто такой Он?
Я решил не пытаться вести этот дневник по «дням» или «часам». Эти единицы времени в моем нынешнем положении утратили всякий смысл, так как, пока я не сплю, свет не меняется. Человеческий организм в отличие от многих видов низших животных не обладает точными внутренними часами. Многочисленные опыты неопровержимо доказывают, что человек, изолированный от всех внешних раздражителей, вскоре утрачивает ощущение времени. Поэтому я буду просто делать интервалы в моем повествовании и уповать на то, что Он посовестится требовать от меня нормальных записей, раз уж у Него не хватило сообразительности оставить мне мои часы.
Ничего особенного не произошло. Я спал, меня накормили и напоили, и я опорожнил мочевой пузырь и кишечник? Пища стояла на столе, когда я проснулся в последний раз. Должен сказать, что Он отнюдь не гурман. Белковые шарики, на мой взгляд, никак нельзя назвать изысканным яством. Однако с их помощью можно еще потянуть, не отдавать богу душу (при условии, конечно, что я ее ещё не отдал). Но я не могу не выразить протеста против того источника, из которого получаю питье. — После еды меня начала мучить жажда, и я уже обрушивал проклятия на Него, а также на всё и вся, как вдруг заметил, что, пока я спал, в стене появился небольшой сосок. Я было подумал, что Фрейд все-таки прав и мое либидо подчинило себе мое воображение. С помощью эксперимента я, однако, убедился, что предмет этот вполне реален и что его назначение — служить для меня источником питья.
Когда начинаешь его сосать, он источает прохладную сладковатую жидкость. Однако процедура эта чрезвычайно унизительна. Хватит и того, что я вынужден сидеть весь день в моем природном одеянии. Но чтобы профессору психологии приходилось вставать на цыпочки и сосать искусственный сосок, когда ему надо утолить жажду, — это уж слишком! Я подал бы жалобу администрации, если бы только знал, кому ее адресовать!
После того как я поел и напился, естественные потребности стали заявлять о себе все настойчивее. Я уже приучен к современным удобствам, и отсутствие их поставило меня в чрезвычайно тяжелое положение. Но делать нечего — пришлось удалиться в угол и постараться смириться с неизбежным (да, кстати, это стремление удалиться в угол — не является ли оно в какой-то мере инстинктивным?). Однако в результате я узнал возможное назначение вибрации пола — не прошло и нескольких минут, как экскременты бесследно исчезли в полу. Процесс был постепенным. Теперь мне предстоят всякие неприятные размышления на тему о том, что может произойти со мной, если я засну слишком крепко.
Возможно, этого и следовало ожидать, но, как бы то ни было, я начинаю замечать в себе некоторые параноидные тенденции. Пытаясь разрешить проблему номер два и понять, почему я нахожусь здесь, я вдруг заподозрил, что кто-то из моих университетских коллег использует меня для своего эксперимента. Макклири вполне способен задумать очередной фантастический эксперимент по «изоляции человека» и использовать меня в качестве контрольного материала. Конечно, ему следовало бы спросить моего согласия. С другой стороны, возможно, что подопытный не должен знать условий опыта. Но в таком случае у меня есть одно утешение: если все это, действительно устроил Макклири, то ему придется вести занятия вместо меня, а он терпеть не может преподавать теорию обучения первокурсникам!
А знаете, тишина в этом месте какая-то гнетущая.
Внезапно я нашел ответ на две из моих загадок. Теперь я знаю и где я нахожусь, и кто Он такой. И я благословляю день, когда меня заинтересовала проблема восприятия движения.
Прежде всего следует упомянуть, что содержание частичек пыли в воздухе этой комнаты выше нормального. Я не усматривал в этом ничего знаменательного, пока не обнаружил, что пыль скапливается на полу преимущественно вдоль одной из стен. Некоторое время я объяснял это системой вентиляции предполагая, что в том месте, где эта стена соединяется с полом, проходит вытяжная труба. Однако, когда я прижал там руку к полу, я не почувствовал ни малейшего движения воздуха. Но даже пока я держал ладонь прижатой к месту, соединения стены и пола, пылинки успели тонкой пеленой покрыть мою кожу. Я проделал тот же опыт во всех остальных частях комнаты — ничего подобного там не происходило. Явление это возникало только у одной-единственной стены и на всем ее протяжении.
Но если дело тут не в вентиляции, так в чем же? И вдруг у меня в памяти всплыли кое-какие расчеты, которыми я занялся, когда ракетчики впервые выдвинули идею создания станции-спутника с экипажем.
Инженеры бывают чудовищно наивны, когда речь идет о поведении человеческого организма в большинстве возможных ситуаций, и я вспомнил, как этот безалаберный народ попросту не учел проблемы восприятия вращения станции. Предполагалось, что дисковидному спутнику придано вращательное движение, чтобы центробежная сила заменила силу тяжести. В таком случае внешняя оболочка диска была бы «низом» для всех, находящихся внутри. По-видимому, конструкторы не учли, что человек столь же чувствителен к угловому вращению, как и к изменениям силы тяжести. Тогда я пришел к выводу, что стоит человеку внутри этого диска быстро переместить голову хотя бы на три-четыре фута дальше от центра диска, как она отчаянно закружится. Не так уж приятно, садясь на стул, каждый раз испытывать приступ тошноты. Кроме того, решил я, размышляя над этой проблемой, частички пыли и всякий мусор, по всей вероятности, будут смещаться в направлении, противоположном направлению вращения, и в результате скапливаться у любой стены или перегородки, оказавшейся на их пути.
Усмотрев в поведении пыли ключ к разгадке, я затем забрался на стол и спрыгнул с него. И действительно, когда я очутился на полу, моя голова гудела так, словно ее лягнул осел. Моя гипотеза подтвердилась.
Итак, я нахожусь на борту космического корабля.
Предположение это невероятно, и все же, как ни странно, в нем есть что-то утешительное. Во всяком случае, я могу пока отложить размышления о рае и аде — убежденному агностику гораздо приятнее сознавать, что он находится на космическом корабле! Вероятно, я должен извиниться перед Макклири: мне следовало бы знать, что он ни за что на свете не решится на поступок, в результате которого ему придется вдалбливать первокурсникам теорию обучения.
И разумеется, я знаю теперь, кто такой Он. Вернее, я знаю, кем Он не является, а это в свою очередь дает пищу для размышлений. Как бы то ни было, я уже больше не могу воображать Его человеком. Утешителен этот вывод или нет право, не берусь сказать.
Однако я по-прежнему не имею ни малейшего представления о том, почему я здесь очутился и почему этот звездный пришелец избрал своим гостем именно меня. Ну зачем я Ему нужен? Если бы Он стремился установить контакт с человечеством, то похитил бы какого-нибудь политического деятеля. В конце-то концов, назначение политических деятелей устанавливать контакты. Однако, поскольку никто не пытался установить со мной никакой связи, я должен с неохотой отвергнуть приятную надежду на то, что Он хотел бы установить контакт с genus homo[1].
А может быть, Он — какой-нибудь галактический ученый, скажем биолог, отправившийся в экспедицию на поиски новых видов. Фу! Какая неприятная мысль! А вдруг он окажется физиологом и кончит тем, что вскроет меня, чтобы посмотреть, как я устроен внутри? И мои внутренности будут размазаны по предметным стеклышкам, чтобы десятки юных «Онов» разглядывали их под микроскопом? Бр-р-р! Я готов пожертвовать жизнью во имя науки, но предпочел бы сделать это не сразу, а постепенно.
С вашего разрешения, я, пожалуй, попробую оттеснять все эти размышления в подсознание.
Боже правый! Мне следовало бы сразу догадаться! Судьба — большая любительница шуток, а у каждой шутки есть свой космический план. Он — психолог! Если бы я обдумал этот вопрос как следует, я бы понял, что, открывая новый вид, вы сначала интересуетесь поведением особи, а уж потом ее физиологией. Итак, на мою долю выпало наивысшее унижение… а может быть, наивысшее признание. Не знаю, что именно. Я стал подопытным животным для внеземного психолога!
Эта мысль впервые пришла мне в голову, когда я проснулся в последний раз (сны, должен сказать, снились мне ужасающие). Я немедленно заметил, что в комнате произошла какая-то перемена, и тут же обнаружил, что на одной из стен имеется что-то вроде рычага, а сбоку от него небольшое отверстие, под которым расположен приемник. Я неторопливо подошел к рычагу, начал его рассматривать и нечаянно нажал на него. Раздался громкий щелчок, из отверстия выскочил белковый шарик и упал в приемник.
На мгновение я недоуменно нахмурился. Все это показалось мне удивительно знакомым. И вдруг я разразился истерическим хохотом. Комната превратилась в гигантскую коробку Скиннера! В течение многих лет я исследовал процесс обучения животных, помещая белых крыс в коробку Скиннера и наблюдая за изменениями в их поведении. Крысы должны были научиться нажимать на рычаг, чтобы получить съедобный шарик, выбрасываемый точно таким же аппаратом, как тот, который появился на стене моей темницы. И вот теперь, после всех моих исследований, я оказался запертым, как крыса, в коробке Скиннера! Нет, наверное, это все-таки ад, сказал я себе, и приговор Лорда Верховного Палача гласил: «Пусть кара будет достойна преступления!»
Откровенно говоря, этот нежданный поворот событий несколько меня расстроил.
По-видимому, мое поведение не расходится с теорией. Довольно быстро я обнаружил, что, нажимая рычаг, иногда получаю пищу, а иногда слышится только щелчок, но белковый шарик не падает в приемник. Примерно через каждые двенадцать часов аппарат выдает различное количество белковых шариков. Пока это число варьировалось от 5 до 15. Я никогда не знаю заранее, сколько крысиных… виноват, белковых шариков выдаст мне аппарат, и выбрасывает он их очень неравномерно. Иногда мне приходится нажимать на рычаг раз десять, прежде чем я получу хоть что-нибудь, а иногда шарик появляется после каждого нажима. Так как часов у меня нет, то я не знаю точно, когда приближается время кормления, и поэтому подхожу к рычагу и нажимаю на него через каждые несколько минут, если, по моим расчетам, двенадцать часов уже истекли. Точно так же, как мои крысы. А поскольку шарики невелики и я никогда не наедаюсь досыта, то порой я замечаю, что начинаю давить на рычаг со всем неистовством неразумного животного. Тем не менее как-то я пропустил время кормления и был уже на грани голодной смерти (так по крайней мере мне показалось), прежде чем аппарат наконец выбросил следующую порцию шариков. Единственное утешение для моей оскорбленной гордости я нахожу в том факте, что систематическое недоедание довольно быстро вернет моей фигуре стройность.
Во всяком случае, Он, по-видимому, не откармливает меня на убой. А может быть. Он просто предпочитает постное мясо?
Я получил повышение. По-видимому, Он в своей безграничной внеземной мудрости решил, что у меня достаточно интеллекта, чтобы справляться с аппаратом скиннеровского типа, а посему я был повышен в чине и мне было предложено решать лабиринт. Вообразите всю глубочайшую иронию этой ситуации? На мне проверяется буквально вся классическая методика теории обучения! Если бы только я мог как-то вступить с Ним в общение! Мне обидно даже не то, что на меня сыплются эти тесты, а то, что мой разум оценивают так низко. Ведь я же способен решать задачи в тысячу раз сложнее тех, которые Он передо мной ставит. Но как Ему это объяснить?
Лабиринт имеет большое сходство с нашими стандартными Т-лабиринтами, и запомнить его нетрудно. Правда, он довольно длинен, с двадцатью тремя разветвлениями на кратчайшем пути. В первый раз, когда я оказался в этом лабиринте, я блуждал в нем добрых полчаса. Как ни странно, я сначала не сообразил, что это такое, и поэтому не пытался сознательно запоминать правильные повороты. И только когда я добрался до последней камеры и обнаружил ожидающую меня пищу, я наконец сообразил, чего от меня ждут. В следующий раз я прошел лабиринт гораздо увереннее, а вскоре не делал уже ни одной ошибки.
Однако моему самолюбию отнюдь не льстит мысль, что мои собственные белые крысы выучили бы этот лабиринт быстрее меня.
Аппарат Скиннера все еще не убран из моей, так сказать, «жилой клетки», только пищу рычаг выдает теперь лишь изредка. Я по-прежнему иногда на него нажимаю, но так как в конце лабиринта я каждый раз получаю достаточно пищи, то рычаг меня уже не интересует.
Теперь, когда я совершенно точно знаю, что со мной происходит, мой мысли, естественно, заняты тем, как найти выход из данного положения. Лабиринты мне решать нетрудно, но, по-видимому, моих интеллектуальных способностей не хватает для того, чтобы составить план спасения. С другой стороны, помнится, у моих подопытных животных не было никакой возможности сбежать от меня. Если же предположить, что спасение невозможно, что тогда? После того как Он проделает надо мной все интересующие Его эксперименты, что случится дальше? Поступит ли Он со мной так, как я сам поступал с моим подопытным материалом (разумеется, с животными, а не с людьми!), то есть бросят ли меня в банку с хлороформом? «По окончании эксперимента животные были забиты» — так изящно мы выражаемся в нашей научной литературе. Нетрудно понять, что подобная перспектива отнюдь не кажется мне соблазнительной. А может быть, если я покажусь Ему особенно сообразительным, Он захочет использовать меня как производителя для получения своего собственного штамма. Это обещает кое-какие возможности…
А, будь проклят Фрейд!
И будь проклят Он! Только я выучил лабиринт как следует, а Он взял и все перетасовал! Я бессмысленно тыкался туда и сюда, как летучая мышь на свету, и добрался до последней камеры очень нескоро. Боюсь, я показал себя далеко не с лучшей стороны. Он же просто изменил лабиринт на зеркальное отражение того, что было прежде. Я понял это при второй попытке. Пусть-ка поломает над этим голову, если Он такой умный!
Вероятно, Он был доволен тем, как я решил обратный лабиринт, потому что перешел к задаче посложнее. И опять-таки я, наверное, мог бы предугадать следующий шаг, если бы только рассуждал логично.
Несколько часов назад, проснувшись, я обнаружил, что нахожусь совсем в другом помещении. Оно было абсолютно пусто, но в стене напротив я увидел две двери — ярко-белую и совершенно черную. От дверей меня отделяло углубление, наполненное водой. Ситуация мне не понравилась, так как я немедленно сообразил, что Он приготовил для меня прыжковый стенд. Я должен был догадаться, какая из дверей распахнется, открывая для меня доступ к пище. Но вторая дверь будет заперта. Если я ошибусь в выборе и ударюсь о запертую дверь, то упаду в воду. Правда, мне не грех было принять ванну. Однако не таким же способом!
Пока я стоял и размышлял об этом, меня всего передернуло. В буквальном смысле слова. Этот сукин сын все предусмотрел. Когда я сам помещал крыс в прыжковый стенд, то, чтобы заставить их прыгать, я применял электрический ток. Он действует по точно той же схеме. Пол в этой комнате находился под напряжением. И под каким! Я вопил, подскакивал и проявлял все другие типичные признаки возбуждения. Однако через две секунды я пришел в себя и прыгнул к белой двери.
И знаете что? Вода в углублении ледяная.
Я, по моим подсчетам, решил в прыжковом стенде уже не меньше восьмидесяти семи различных задач, и все это мне безумно надоело. Один раз я рассердился и просто указал на правильную дверь — и тут же получил сильный удар тока за то, что не прыгнул. Я отчаянно завопил, принялся во весь голос ругать Его, кричал, что если Ему не нравится мое поведение, то Ему придется это проглотить. Ну а Он, конечно, только увеличил напряжение.
Откровенно говоря, не знаю, надолго ли еще меня хватит. И не потому, что задачи так уж трудны. Если бы Он дал мне хоть малейшую возможность полностью продемонстрировать мои способности, я бы еще мог терпеть. Я придумал не меньше тысячи различных планов спасения, но ни один из них не заслуживает упоминания. Однако если я в ближайшее же время не выберусь отсюда, дело кончится буйным помешательством.
После всего этого я почти целый час сидел и плакал. Я понимаю, что духу нашей культуры чужда идея плачущего взрослого мужчины, но бывают положения, когда перестаешь считаться с подобными запретами. И могу только повторить, что, задумайся я как следует над тем, какого рода эксперименты Он замышляет, я, наверное, предугадал бы следующий. Впрочем, и в этом случае я скорее всего поспешил бы загнать свою догадку в подсознание.
Одна из основных проблем, стоящих перед психологами, занимающимися теорией обучения, заключается в следующем: научится ли животное чему-нибудь, если не поощрять его за выполнение поставленных перед ним задач? Многие теоретики, например Галл и Спенс, считают, что поощрение (или «подкрепление», как они это называют) является абсолютно необходимым условием обучения. Всякий, у кого есть хоть капля здравого смысла, понимает, что это полнейшая чепуха, и тем не менее «теория подкрепления» уже много лет занимает главенствующее положение в нашей науке. Мы вели со Спенсом и Галлом отчаянный бой и уже загнали их в угол, когда внезапно они выдвинули концепцию «вторичного подкрепления». Другими словами, все, что ассоциируется с поощрением, приобретает свойство воздействовать как само поощрение. Например, вид пищи сам по себе становится поощрением — почти таким же, как поедание этой пищи. Вид пищи, подумать только! Тем не менее им удалось на время отстоять свою теорию.
Последние пять лет я пытался разработать эксперимент, который неопровержимо доказал бы, что вида привычного поощрения еще недостаточно, чтобы произошел акт обучения. А теперь посмотрите, что случилось со мной?
Несомненно, в своих теориях Он склоняется к Галлу и Спенсу: сегодня, когда я очутился в прыжковом стенде, за правильный прыжок я был вознагражден не обычными белковыми шариками, а… простите, но даже сейчас мне трудно писать об этом. Когда я сделал правильный прыжок, когда дверь распахнулась и я направился к пище, я обнаружил вместо нее фотографический снимок. Снимок из календаря. Ну, вы знаете эти снимки. Ее фамилия, по-моему, Монро.
Я сел на пол и расплакался. Пять долгих лет я громил теорию вторичного подкрепления, и вот теперь я снабжаю Его доказательствами, что теория эта верна. Я ведь волей-неволей «обучаюсь», в какую дверь я должен прыгать. Я не желаю стоять под напряжением, я не желаю прыгать на запертую дверь и без конца падать в ледяную воду. Это нечестно! А Он-то, несомненно, считает всё это подтверждением того факта, что вид фотографии действует как поощрение и что я учусь решать задачи, которые он мне ставит, только для того, чтобы полюбоваться мисс — как бишь ее там?.. — в костюме Евы!
Я так и вижу, как Он сидит сейчас в каком-то другом помещении этого космического корабля, вычерчивает всевозможные кривые обучения и самодовольно пыхтит, потому что я подтверждаю все Его любимые теорийки. Если бы только я…
С тех пор как я оборвал эту фразу, прошло около часа. Мне кажется, что времени прошло гораздо больше, и все-таки я уверен, что миновал только час. И я провел его в размышлениях. Потому что я, кажется, нашел способ выбраться из этого места. Но решусь ли я им воспользоваться?
Я как раз писал о том, как Он сидит, и пыхтит, и подтверждает свои теорийки, когда мне внезапно пришло в голову, что теория порождается методикой, которой ты пользуешься. Подтверждение этому, вероятно, можно найти в истории любой науки. Но для психологии это, во всяком случае, абсолютно верно. Если бы Скиннер не изобрел своей проклятой коробки, если бы не были разработаны лабиринт и прыжковый стенд, то, возможно, мы создали бы теории обучения, совсем непохожие на те, которые развиваем сейчас. Ведь если даже отбросить все остальное, реквизит эксперимента жесточайшим образом детерминирует поведение подопытных животных. А теории остается только объяснять вот этот, лабораторный тип поведения.
Отсюда следует, что любые две культуры, разработавшие одинаковые экспериментальные методики, придут к почти совпадающим теориям.
Учитывая все это, я прихожу к выводу, что Он твердолобый сторонник теории подкрепления, так как Он пользуется соответствующим реквизитом и той же самой методикой.
В этом-то я и усматриваю средство спасения. Он ждет от меня подтверждения всех Его излюбленных теорий. Ну, так он больше такого подтверждения не дождется. Мне Его теории известны вдоль и поперек, и, следовательно, я сумею дать ему результаты, которые разнесут эти теории вдребезги.
И я могу довольно точно предсказать, что из этого получится. Как поступает исследователь, занимающийся теорией обучения, с животным, которое не желает вести себя согласно норме и не дает заранее ожидаемых результатов? Естественно, от него избавляются. Ведь всякий экспериментатор хочет работать только со здоровыми, нормальными животными, и любая особь, которая дает «необычные» результаты, незамедлительно снимается с эксперимента. Раз животное ведет себя не так, как ожидалось, значит, оно — больное, не соответствует норме или в чем-то ущербное…
Разумеется, нельзя предсказать, к какому методу Он прибегнет, чтобы избавиться от досадной помехи, которой теперь стану я. «Забьет» ли Он меня? Или просто вернет в «исходную колонию»? Не знаю. Но во всяком случае с этим невыносимым положением будет покончено.
Дайте Ему только сесть за обработку Его следующих результатов!
ОТ: Главного экспериментатора межгалактической космолаборатории ПСИХО-145.
КОМУ: Директору бюро наук.
Флан, дорогой друг, это — неофициальное письмо. Официальный доклад я вышлю позже, но сначала мне хотелось бы сообщить Вам мои личные впечатления.
Работа с недавно открытым видом в настоящее время находится на точке замерзания. Сначала все шло превосходно. Мы выбрали животное, казавшееся во всех отношениях нормальным и здоровым, и подвергли его стандартным тестам. Я, кажется, сообщал Вам, что этот новый вид во всем сходен с нашими обычными лабораторными животными, а поэтому мы снабдили наш экземпляр «игрушками», которые так нравятся нашим лабораторным животным, — тонкими пластинками материала, получаемого из древесной массы, и палочкой графита. Вообразите наше удивление и наше удовольствие, когда это новое животное стало использовать «игрушки» точно так же, как наши прежние экземпляры! Неужели у низших видов во всей Вселенной существуют какие-то общие врожденные стереотипы поведения?
Но это так, мимоходом. Ответ на этот вопрос мало интересен для тех, кто занимается теорией обучения. Ваш приятель Верпк упрямо — утверждает, что за использованием «игрушек» кроется какой-то глубокий смысл и что мы должны исследовать эту проблему. По его настоянию я прилагаю к письму материалы, которыми пользовался этот наш экземпляр. По моему мнению, Верпк повинен в грубейшем антропоморфизме, и я не желаю иметь к этому больше никакого отношения. Однако такое поведение внушило нам надежду, что экземпляры, взятые из недавно открытой колонии, будут действовать в точном согласии с принятой теорией.
Так оно поначалу и казалось. Животное очень быстро решило коробку Бфьяна — результаты были просто великолепны. Затем мы последовательно помещали его в лабиринт, в зеркальный лабиринт и в прыжковый стенд — даже если бы мы подтасовывали данные, они не могли бы более убедительно подтверждать наши теории. Однако, когда мы начали ставить перед животным задачи, связанные с вторичным подкреплением, с ним произошла непонятная перемена. Его поведение перестало соответствовать норме. Иногда даже казалось, что животное просто взбесилось. В начале эксперимента оно вело себя превосходно. Но затем, как раз в тот момент, когда оно, казалось, находило решение поставленной перед ним задачи, его поведение незаметно менялось, следуя моделям, которые, несомненно, не могут быть свойственны нормальным особям. Дело шло все хуже и хуже, и в конце концов его поведение пошло вразрез с тем, что предсказывали наши теорий. Естественно, мы поняли тогда, что животное заболело, ибо наши теории опираются на тысячи экспериментов с подобными же подопытными животными, и, следовательно, они верны. Однако наши теории применимы только к нормальным экземплярам и к нормальным видам. Поэтому мы вскоре убедились, что взяли для опыта животное с какими-то отклонениями.
Взвесив все обстоятельства, мы вернули животное в его исходную колонию. Но, кроме того, мы почти единогласно постановили просить у Вас разрешения на полное уничтожение всей этой колонии. Совершенно очевидно, что для научной работы она нам не пригодится, и в то же время она представляет собой потенциальную опасность, против которой следует заранее принять необходимые меры. Поскольку все подобные колонии находятся в Вашем ведении, мы обращаемся к Вам за разрешением на уничтожение вышеуказанной колонии.
Должен упомянуть, что «против» голосовал только Верпк. Он носится с нелепой идеей, что поведение следует изучать в естественной среде. Откровенно говоря, не понимаю, зачем Вы навязали его мне в эту экспедицию, но, очевидно, у Вас были на то свои веские причины.
Несмотря на возражения Верпка, все мы твердо убеждены, что эту новооткрытую колонию следует уничтожить, и как можно быстрее, ибо она, несомненно, заражена какой-то болезнью, что ясно доказывается нашими теориями. А если благодаря непредвиденной случайности она войдет в соприкосновение с другими изучаемыми нами колониями и заразит других наших подопытных животных, то мы никогда уже не сможем правильно предсказывать их поведение. Мне кажется, этих доводов достаточно.
Можно ли надеяться, что Вы санкционируете скорейшее уничтожение данной колонии, с тем чтобы мы могли отправиться на поиски новых колоний для проверки наших теорий на других — здоровых — животных? Ибо только так можно обеспечить прогресс науки.
Остаюсь почтительнейше Ваш,
Айоуии
0
| | graf 01.12.2015 / 23:28 #17 "По вере вашей да будет вам. " |
Рюноскэ Акутагава
Чудеса магии (+/-)
Чудеса магии (+/-)
Был дождливый осенний вечер. Рикша, который вез меня, бежал то вверх, то вниз по крутым холмам предместья Омори. Наконец он остановился и опустил оглобли перед маленьким домиком европейского типа, спрятавшимся посреди бамбуковой рощи.
В тесном подъезде, где серая краска давно облупилась и висела, как лохмотья, я прочел надпись, сделанную японскими знаками на новой фарфоровой дощечке: «Индиец Матирам Мисра».
Теперь, должно быть, многие из вас знают о Матираме Мисре. Мисра-кун[1], патриот, родом из Калькутты, был горячим поборником независимости Индии. В то же время он был великим мастером искусства магии, изучив ее тайны под руководством знаменитого брахмана Хассан-хана.
За месяц до этого один мой приятель познакомил меня с Мисрой-куном. Мы с ним много спорили по разным политическим вопросам, но мне еще не довелось видеть, как он совершает свои удивительные магические опыты. И потому, послав ему заранее письмо с просьбой показать мне нынче вечером чудеса магии, я взял рикшу и поехал в унылое предместье Омори, где проживал тогда Мисра-кун.
Стоя под проливным дождем, я при тусклом свете фонаря отыскал под фамильной дощечкой звонок и нажал кнопку. Мне сразу отперли. Из дверей высунулась низкорослая старушка-японка, бывшая в услужении у Мисры-куна.
– Господин Мисра дома?
– Как же, как же, пожалуйте! Он давно вас поджидает.
С этими радушными словами старушка прямо из прихожей провела меня в комнату Мисры-куна.
– Добрый вечер! Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали в такой дождь!
Смуглолицый и большеглазый, с мягкими усами, Мисра-кун оживленно приветствовал меня, припуская фитиль в стоявшей на столе керосиновой лампе.
– Нет, право, ради того чтобы посмотреть чудеса вашего искусства, я готов приехать в любую погоду. Стоит ли говорить о дожде!
Я опустился на стул и оглядел слабо освещенную керосиновой лампой мрачную комнату.
Бедная обстановка в европейском стиле. Посередине большой стол, возле стены удобный книжный шкаф, столик перед окном… Да еще два стула для нас, вот и все. И стулья и столы – старые, обшарпанные. Даже нарядная скатерть с вытканными по краю красными цветами истрепалась до того, что кое-где плешинами обнаружилась основа.
Но вот обмен приветствиями закончился. Некоторое время я безотчетно слушал, как шумит дождь в бамбуковой роще. Вскоре опять появилась старая служанка и подала нам по чашке зеленого чая.
Мисра-кун открыл коробку с сигарами:
– Прошу вас, возьмите сигару!
– Благодарю!
Я без дальнейших церемоний выбрал сигару и, зажигая ее, сказал:
– Наверно, подвластный вам дух называется джинном. А скажите, это при его помощи будут совершены чудеса магии, которые я сейчас увижу?
Мисра-кун тоже закурил сигару и, лукаво посмеиваясь, выпустил струйку ароматного дыма.
– В джиннов верили много столетий назад. Ну, скажем, в эпоху «Тысячи и одной ночи». Магия, которой я обучался у Хассан-хана, – не волшебство. И вы могли бы делать то же, если б захотели. Это всего лишь гипноз, согласно последнему слову науки. Взгляните! Достаточно сделать рукою вот так…
Мисра-кун поднял руку и два-три раза начертил в воздухе перед моими глазами какое-то подобие треугольника, потом поднес руку к столу и сорвал красный цветок, вытканный на краю скатерти. Изумившись, я невольно придвинул свой стул поближе и начал внимательно разглядывать цветок. Сомнения не было: только сейчас он составлял часть узора. Но когда Мисра-кун поднес этот цветок к моему носу, на меня повеяло густым ароматом, напоминавшим запах мускуса.
Я так был поражен, что не мог сдержать возгласа удивления. Мисра-кун, продолжая улыбаться, будто случайно уронил цветок на стол. И не успел цветок коснуться скатерти, как снова слился с узором. Сорвать этот цветок? Да разве можно было теперь хотя бы пошевелить один из его лепестков!
– Ну, что скажете? Невероятно, правда? А теперь взгляните-ка на эту лампу.
С этими словами Мисра-кун слегка передвинул стоявшую на столе лампу. И в тот же миг, неизвестно почему, лампа вдруг завертелась волчком, причем осью вращения служило ламповое стекло. Сперва я даже перепугался, сердце у меня так и замирало при мысли, что вот-вот вспыхнет пожар. А тем временем Мисра-кун с самым беззаботным видом попивал чай. Испуг мой понемногу прошел, и я стал, не отрывая глаз, смотреть, как лампа вертится все скорее и скорее.
Это в самом деле было красивое, поразительное зрелище! Абажур в своем стремительном круженье поднял ветер, а желтый огонек хотя бы раз мигнул!
Лампа, наконец, начала вертеться с такой быстротой, что мне показалось, будто она стоит на месте. Мгновение – и я понял: она, как прежде, неподвижно стоит посреди стола. Ламповое стекло даже не накренилось.
– Вы изумлены? А ведь это фокусы для детей! Но если хотите, я покажу вам еще кое-что.
Мисра-кун обернулся и поглядел на книжный шкаф. Потом протянул к нему руку и словно кого-то поманил пальцем. Вдруг книги, тесным строем стоявшие в шкафу, зашевелились и одна за другой стали перелетать на стол. На лету они широко распахивали створки переплета и легко реяли в воздухе, как летучие мыши летним вечером. Я как был с сигарой в зубах, так и оцепенел от неожиданности. Книги свободно кружились в кругу тусклого света над лампой, а затем друг за дружкой, в строгом порядке, стали ложиться на стол, пока перед нами не выросла целая пирамида. И в том же строгом порядке стали по очереди, от первой до последней, перелетать в шкаф.
И вот что было любопытней всего! Одна из книг в тонкой бумажной обложке вдруг раскрылась так, словно у нее распустились крылья, и взмыла к самому потолку. Некоторое время она описывала круги над столом – и вдруг, шурша страницами, стремительно упала мне на колени. «В чем тут дело?» – подумал я и бросил взгляд на обложку. Это был новый французский роман, который неделю назад я дал почитать Мисре-куну.
– Позвольте вернуть вам с благодарностью, – все еще улыбаясь, любезно сказал мне Мисра-кун.
Все книги уже успели перелететь обратно в шкаф. Я будто от сна очнулся и с минуту не мог вымолвить ни слова. Вдруг мне припомнилось, что сказал Мисра-кун: «И вы могли бы делать то же, если б захотели».
– Да, я слышал о вас много удивительного. И все же, должен сознаться, ваше искусство превзошло мои ожидания. Но вы сказали, что и я могу научиться этому искусству. Вы, вероятно, пошутили?
– Уверяю вас, нет! Каждый может обучиться магии без особого труда. Но только…
Пристально глядя мне в лицо, Мисра-кун вдруг перешел на серьезный тон.
– Только не человек, одержимый корыстью! Если вы правда хотите научиться искусству Хассан-хана, вам нужно сначала победить в себе корыстолюбие. В вашей ли это власти?
– Надеюсь, что так, – ответил я. Но, почувствовав в душе некоторую неуверенность, поспешил добавить: – Лишь бы вы согласились стать моим наставником!
Лицо Мисры-куна продолжало выражать сомнение. Но, видно, он подумал, что упорствовать дальше было бы неучтиво, и наконец великодушно согласился.
– Ну что ж, буду вас учить. Наука простая, но так сразу она не дается, нужно время. Оставайтесь сегодня ночевать у меня.
– О, я бесконечно вам признателен!
Вне себя от радости, что буду учиться искусству магии, я рассыпался в благодарности. Но Мисра-кун, словно ничего не слыша, спокойно поднялся со стула и позвал:
– Бабушка! Бабушка! Гость сегодня ночует у нас. Приготовьте ему постель.
Сердце у меня сильно забилось. Позабыв стряхнуть пепел с сигары, я невольно поднял глаза и поглядел в упор на Мисру-куна, на его приветливое лицо, озаренное светом лампы.
Прошел месяц с тех пор, как я начал учиться магии у Мисры-куна. В точно такой же дождливый вечер я вел легкий разговор с несколькими друзьями, сидя возле пылающего камина в комнате одного из клубов на улице Гиндза.
Как-никак это было в центре Токио, и потому шум дождя, лившегося потоком на крыши бесчисленных автомобилей и экипажей, не казался столь печальным, как тогда в бамбуковой чаще Омори.
Да и клубная комната выглядела такой веселой: яркий электрический свет, большие кресла, обтянутые кожей, гладкий сверкающий паркет – все это было так непохоже на мрачную комнату Мисры-куна, где, казалось, вот-вот появятся привидения…
Мы беседовали в облаках сигарного дыма о скачках и охоте. Один из приятелей небрежно бросил окурок сигары в камин и повернулся ко мне.
– Говорят, последнее время вы занимаетесь магическими опытами. Не покажете ли нам что-нибудь?
– Что ж, пожалуй, – ответил я, запрокинув голову на спинку кресла, таким самоуверенным тоном, словно был уже великим магом.
– Тогда покажите что угодно – по вашему выбору. Но пусть это будет чудо, недоступное обыкновенному фокуснику.
Все поддержали его и придвинули стулья поближе, словно приглашая меня приступить к делу.
Я медленно поднялся с места.
– Смотрите внимательно. Искусство магии не требует никаких уловок и ухищрений!
Говоря это, я завернул манжеты рубашки и спокойно сгреб в ладони несколько раскаленных угольков из камина. Но даже и эта безделица насмерть перепугала зрителей. Они невольно подались назад из страха, что обожгутся.
Я же, сохраняя полное спокойствие, некоторое время показывал, как пылают на моих ладонях угли, а потом разбросал их по паркету. И вдруг, заглушая шум дождя за окнами, по всему полу словно забарабанили тяжелые капли… Огненные угольки, вылетая из моих рук, превращались в бесчисленные сверкающие червонцы и золотым дождем сыпались на пол. Приятелям моим казалось, будто они видят сон. Они забыли даже аплодировать.
– Ну вот вам – сущий пустячок!
И я, улыбаясь с видом победителя, спокойно сел в свое кресло.
– Послушайте, неужели это настоящие червонцы? – спросил минут через пять один из моих пораженных изумлением друзей.
– Самые настоящие червонцы. Если не верите, попробуйте возьмите их в руки.
– Ну уж нет! Кому охота обжечься?
И все же один из зрителей боязливо поднял с пола червонец и воскликнул:
– В самом деле – чистое золото, без обмана! Эй, официант, принеси метелку и совок и подбери все монеты с пола.
Официант, как ему было приказано, собрал в совок золотые и высыпал их горкой на стол. Мои приятели сгрудились тесной толпой.
– Ого, здесь, пожалуй, наберется тысяч на двести иен!
– Нет, нет, больше. Хорошо, что попался крепкий стол, а то не выдержал бы, подломился.
– Нечего и говорить, вы научились замечательному волшебству. Подумать только, в один миг превращать угли в золотые монеты!
– Да этак и недели не пройдет, как вы станете архимиллионером, под стать самому Ивасаки или Мицуи[2].
Зрители наперебой восхищались моим искусством, а я, откинувшись на спинку кресла, дымил сигарой.
– О нет, используй я хоть однажды искусство магии ради низкой корысти, во второй раз ничего бы не получилось. Вот и эти червонцы… если вы уж довольно нагляделись на них, я сейчас же брошу обратно, в камин.
Услышав эти слова, приятели дружно запротестовали, словно сговорились.
– Такое огромное богатство снова превратить в уголья, да ведь это неслыханная глупость! – повторяли они.
Но я упрямо стоял на своем: непременно брошу червонцы обратно в камин, как обещал Мисре-куну. Но вдруг один из приятелей, как говорили, самый хитрый из всех, сказал, ехидно посмеиваясь себе под нос:
– Вы хотите превратить эти червонцы снова в угли. А мы не хотим. Этак мы никогда не кончим спорить. Вот что я придумал: сыграйте-ка с нами в карты! Пусть эти червонцы будут вашей ставкой. Останетесь в выигрыше – что ж, распоряжайтесь ими, как вам будет угодно, превращайте их снова в угли. Ну, а если выиграем мы, отдайте нам все золотые в полной сохранности. И спор наш, в любом случае, закончится к обоюдному согласию!
Но я отрицательно потряс головой. Нелегко было меня уговорить. Тут приятель мой стал смеяться еще более ядовито, хитро поглядывая то на меня, то на груду червонцев.
– Вы отказываетесь сыграть в карты, чтобы не отдать нам эти червонцы. А еще говорите: победили корысть, чтобы совершать чудеса! Ваша благородная решимость что-то теперь кажется сомнительной, не так ли?
– Поверьте, я превращу эти золотые в угли совсем не потому, что пожалел отдать их вам…
Мы без конца повторяли свои аргументы, и наконец меня, что называется, к стенке приперли. Пришлось согласиться поставить червонцы на карту, как требовал приятель. Само собой, все страшно обрадовались. Где-то раздобыли колоду карт и, тесным кольцом обступив картежный столик, стоявший в углу, стали наседать на меня:
– Ну же! Ну, скорее!
Вначале я вел игру нехотя, без увлечения. Обычно мне не везет в карты. Но в этот вечер мне почему-то фантастически везло. Играя, я постепенно увлекся. Не прошло и десяти минут, как, позабыв обо всем на свете, я по-настоящему вошел в азарт.
Партнеры мои, конечно, затеяли этот карточный поединок с целью завладеть моим золотом. Но по мере того, как рос их проигрыш, они словно обезумели и с побелевшими лицами повели против меня самую отчаянную игру. Все их усилия были напрасны! Я ни разу не проиграл. Напротив! Я выиграл почти столько же золотых, сколько у меня было сперва. Тогда тот же самый недобрый приятель, подбивший меня на игру, крикнул, безумным жестом разметав передо мной карты:
– Вот. Вытащите карту! Я ставлю все свое состояние – земли, дом, лошадей, автомобиль, все, все без остатка! А вы поставьте все ваши червонцы и весь ваш выигрыш. Тяните же!
В этот миг во мне загорелась жадность. Если я сейчас, на свою беду, проиграю, то, значит, должен буду отдать ему мою гору червонцев, да еще весь мой выигрыш в придачу? Но зато уж если выиграю, все богатство моего приятеля сразу перейдет ко мне в руки! Стоило, в самом деле, учиться магии, если не прибегнуть к ней в такую минуту!
При этой мысли я уже не в силах был владеть собой и, тайно пустив в ход магические чары, сделал вид, что наконец решился:
– Ну, хорошо! Тяните карту вы первый.
– Девятка.
– Король! – торжественно воскликнул я и показал свою карту смертельно побледневшему противнику.
Но в то же мгновение – о чудо! – карточный король словно ожил, поднял свою увенчанную короной голову и высунулся по пояс из карты. Церемонно держа меч в руках, он зловеще усмехнулся.
– Бабушка! Бабушка! Гость собирается вернуться домой. Не надо готовить ему постели, – прозвучал хорошо знакомый голос.
И тотчас же, неизвестно отчего, дождь за окном так уныло зашумел, словно он падал тяжелыми, дробными каплями там, в бамбуковых зарослях Омори.
Я вдруг опомнился. Поглядел вокруг. По-прежнему я сидел против Мисры-куна, а он, в неярком свете керосиновой лампы, улыбался, как тот карточный король.
Еще и пепел не упал с сигары, зажатой у меня между пальцами. Мне казалось, что прошел целый месяц, а на самом деле я видел сон и этот сон длился всего две-три минуты. Но за этот короткий срок мы оба ясно поняли, что я не тот человек, кому можно открыть тайны магии Хассан-хана.
Низко опустив голову от смущения, я не проронил ни слова.
– Прежде чем учиться у меня искусству магии, надо победить в себе корыстолюбие. Но даже этот один-единственный искус оказался вам не под силу, – мягко, с видом сожаления, упрекнул меня Мисра-кун, положив локти на стол, покрытый скатертью с каймой из красных цветов.
10 ноября 1919 г.
В тесном подъезде, где серая краска давно облупилась и висела, как лохмотья, я прочел надпись, сделанную японскими знаками на новой фарфоровой дощечке: «Индиец Матирам Мисра».
Теперь, должно быть, многие из вас знают о Матираме Мисре. Мисра-кун[1], патриот, родом из Калькутты, был горячим поборником независимости Индии. В то же время он был великим мастером искусства магии, изучив ее тайны под руководством знаменитого брахмана Хассан-хана.
За месяц до этого один мой приятель познакомил меня с Мисрой-куном. Мы с ним много спорили по разным политическим вопросам, но мне еще не довелось видеть, как он совершает свои удивительные магические опыты. И потому, послав ему заранее письмо с просьбой показать мне нынче вечером чудеса магии, я взял рикшу и поехал в унылое предместье Омори, где проживал тогда Мисра-кун.
Стоя под проливным дождем, я при тусклом свете фонаря отыскал под фамильной дощечкой звонок и нажал кнопку. Мне сразу отперли. Из дверей высунулась низкорослая старушка-японка, бывшая в услужении у Мисры-куна.
– Господин Мисра дома?
– Как же, как же, пожалуйте! Он давно вас поджидает.
С этими радушными словами старушка прямо из прихожей провела меня в комнату Мисры-куна.
– Добрый вечер! Очень любезно с вашей стороны, что вы приехали в такой дождь!
Смуглолицый и большеглазый, с мягкими усами, Мисра-кун оживленно приветствовал меня, припуская фитиль в стоявшей на столе керосиновой лампе.
– Нет, право, ради того чтобы посмотреть чудеса вашего искусства, я готов приехать в любую погоду. Стоит ли говорить о дожде!
Я опустился на стул и оглядел слабо освещенную керосиновой лампой мрачную комнату.
Бедная обстановка в европейском стиле. Посередине большой стол, возле стены удобный книжный шкаф, столик перед окном… Да еще два стула для нас, вот и все. И стулья и столы – старые, обшарпанные. Даже нарядная скатерть с вытканными по краю красными цветами истрепалась до того, что кое-где плешинами обнаружилась основа.
Но вот обмен приветствиями закончился. Некоторое время я безотчетно слушал, как шумит дождь в бамбуковой роще. Вскоре опять появилась старая служанка и подала нам по чашке зеленого чая.
Мисра-кун открыл коробку с сигарами:
– Прошу вас, возьмите сигару!
– Благодарю!
Я без дальнейших церемоний выбрал сигару и, зажигая ее, сказал:
– Наверно, подвластный вам дух называется джинном. А скажите, это при его помощи будут совершены чудеса магии, которые я сейчас увижу?
Мисра-кун тоже закурил сигару и, лукаво посмеиваясь, выпустил струйку ароматного дыма.
– В джиннов верили много столетий назад. Ну, скажем, в эпоху «Тысячи и одной ночи». Магия, которой я обучался у Хассан-хана, – не волшебство. И вы могли бы делать то же, если б захотели. Это всего лишь гипноз, согласно последнему слову науки. Взгляните! Достаточно сделать рукою вот так…
Мисра-кун поднял руку и два-три раза начертил в воздухе перед моими глазами какое-то подобие треугольника, потом поднес руку к столу и сорвал красный цветок, вытканный на краю скатерти. Изумившись, я невольно придвинул свой стул поближе и начал внимательно разглядывать цветок. Сомнения не было: только сейчас он составлял часть узора. Но когда Мисра-кун поднес этот цветок к моему носу, на меня повеяло густым ароматом, напоминавшим запах мускуса.
Я так был поражен, что не мог сдержать возгласа удивления. Мисра-кун, продолжая улыбаться, будто случайно уронил цветок на стол. И не успел цветок коснуться скатерти, как снова слился с узором. Сорвать этот цветок? Да разве можно было теперь хотя бы пошевелить один из его лепестков!
– Ну, что скажете? Невероятно, правда? А теперь взгляните-ка на эту лампу.
С этими словами Мисра-кун слегка передвинул стоявшую на столе лампу. И в тот же миг, неизвестно почему, лампа вдруг завертелась волчком, причем осью вращения служило ламповое стекло. Сперва я даже перепугался, сердце у меня так и замирало при мысли, что вот-вот вспыхнет пожар. А тем временем Мисра-кун с самым беззаботным видом попивал чай. Испуг мой понемногу прошел, и я стал, не отрывая глаз, смотреть, как лампа вертится все скорее и скорее.
Это в самом деле было красивое, поразительное зрелище! Абажур в своем стремительном круженье поднял ветер, а желтый огонек хотя бы раз мигнул!
Лампа, наконец, начала вертеться с такой быстротой, что мне показалось, будто она стоит на месте. Мгновение – и я понял: она, как прежде, неподвижно стоит посреди стола. Ламповое стекло даже не накренилось.
– Вы изумлены? А ведь это фокусы для детей! Но если хотите, я покажу вам еще кое-что.
Мисра-кун обернулся и поглядел на книжный шкаф. Потом протянул к нему руку и словно кого-то поманил пальцем. Вдруг книги, тесным строем стоявшие в шкафу, зашевелились и одна за другой стали перелетать на стол. На лету они широко распахивали створки переплета и легко реяли в воздухе, как летучие мыши летним вечером. Я как был с сигарой в зубах, так и оцепенел от неожиданности. Книги свободно кружились в кругу тусклого света над лампой, а затем друг за дружкой, в строгом порядке, стали ложиться на стол, пока перед нами не выросла целая пирамида. И в том же строгом порядке стали по очереди, от первой до последней, перелетать в шкаф.
И вот что было любопытней всего! Одна из книг в тонкой бумажной обложке вдруг раскрылась так, словно у нее распустились крылья, и взмыла к самому потолку. Некоторое время она описывала круги над столом – и вдруг, шурша страницами, стремительно упала мне на колени. «В чем тут дело?» – подумал я и бросил взгляд на обложку. Это был новый французский роман, который неделю назад я дал почитать Мисре-куну.
– Позвольте вернуть вам с благодарностью, – все еще улыбаясь, любезно сказал мне Мисра-кун.
Все книги уже успели перелететь обратно в шкаф. Я будто от сна очнулся и с минуту не мог вымолвить ни слова. Вдруг мне припомнилось, что сказал Мисра-кун: «И вы могли бы делать то же, если б захотели».
– Да, я слышал о вас много удивительного. И все же, должен сознаться, ваше искусство превзошло мои ожидания. Но вы сказали, что и я могу научиться этому искусству. Вы, вероятно, пошутили?
– Уверяю вас, нет! Каждый может обучиться магии без особого труда. Но только…
Пристально глядя мне в лицо, Мисра-кун вдруг перешел на серьезный тон.
– Только не человек, одержимый корыстью! Если вы правда хотите научиться искусству Хассан-хана, вам нужно сначала победить в себе корыстолюбие. В вашей ли это власти?
– Надеюсь, что так, – ответил я. Но, почувствовав в душе некоторую неуверенность, поспешил добавить: – Лишь бы вы согласились стать моим наставником!
Лицо Мисры-куна продолжало выражать сомнение. Но, видно, он подумал, что упорствовать дальше было бы неучтиво, и наконец великодушно согласился.
– Ну что ж, буду вас учить. Наука простая, но так сразу она не дается, нужно время. Оставайтесь сегодня ночевать у меня.
– О, я бесконечно вам признателен!
Вне себя от радости, что буду учиться искусству магии, я рассыпался в благодарности. Но Мисра-кун, словно ничего не слыша, спокойно поднялся со стула и позвал:
– Бабушка! Бабушка! Гость сегодня ночует у нас. Приготовьте ему постель.
Сердце у меня сильно забилось. Позабыв стряхнуть пепел с сигары, я невольно поднял глаза и поглядел в упор на Мисру-куна, на его приветливое лицо, озаренное светом лампы.
Прошел месяц с тех пор, как я начал учиться магии у Мисры-куна. В точно такой же дождливый вечер я вел легкий разговор с несколькими друзьями, сидя возле пылающего камина в комнате одного из клубов на улице Гиндза.
Как-никак это было в центре Токио, и потому шум дождя, лившегося потоком на крыши бесчисленных автомобилей и экипажей, не казался столь печальным, как тогда в бамбуковой чаще Омори.
Да и клубная комната выглядела такой веселой: яркий электрический свет, большие кресла, обтянутые кожей, гладкий сверкающий паркет – все это было так непохоже на мрачную комнату Мисры-куна, где, казалось, вот-вот появятся привидения…
Мы беседовали в облаках сигарного дыма о скачках и охоте. Один из приятелей небрежно бросил окурок сигары в камин и повернулся ко мне.
– Говорят, последнее время вы занимаетесь магическими опытами. Не покажете ли нам что-нибудь?
– Что ж, пожалуй, – ответил я, запрокинув голову на спинку кресла, таким самоуверенным тоном, словно был уже великим магом.
– Тогда покажите что угодно – по вашему выбору. Но пусть это будет чудо, недоступное обыкновенному фокуснику.
Все поддержали его и придвинули стулья поближе, словно приглашая меня приступить к делу.
Я медленно поднялся с места.
– Смотрите внимательно. Искусство магии не требует никаких уловок и ухищрений!
Говоря это, я завернул манжеты рубашки и спокойно сгреб в ладони несколько раскаленных угольков из камина. Но даже и эта безделица насмерть перепугала зрителей. Они невольно подались назад из страха, что обожгутся.
Я же, сохраняя полное спокойствие, некоторое время показывал, как пылают на моих ладонях угли, а потом разбросал их по паркету. И вдруг, заглушая шум дождя за окнами, по всему полу словно забарабанили тяжелые капли… Огненные угольки, вылетая из моих рук, превращались в бесчисленные сверкающие червонцы и золотым дождем сыпались на пол. Приятелям моим казалось, будто они видят сон. Они забыли даже аплодировать.
– Ну вот вам – сущий пустячок!
И я, улыбаясь с видом победителя, спокойно сел в свое кресло.
– Послушайте, неужели это настоящие червонцы? – спросил минут через пять один из моих пораженных изумлением друзей.
– Самые настоящие червонцы. Если не верите, попробуйте возьмите их в руки.
– Ну уж нет! Кому охота обжечься?
И все же один из зрителей боязливо поднял с пола червонец и воскликнул:
– В самом деле – чистое золото, без обмана! Эй, официант, принеси метелку и совок и подбери все монеты с пола.
Официант, как ему было приказано, собрал в совок золотые и высыпал их горкой на стол. Мои приятели сгрудились тесной толпой.
– Ого, здесь, пожалуй, наберется тысяч на двести иен!
– Нет, нет, больше. Хорошо, что попался крепкий стол, а то не выдержал бы, подломился.
– Нечего и говорить, вы научились замечательному волшебству. Подумать только, в один миг превращать угли в золотые монеты!
– Да этак и недели не пройдет, как вы станете архимиллионером, под стать самому Ивасаки или Мицуи[2].
Зрители наперебой восхищались моим искусством, а я, откинувшись на спинку кресла, дымил сигарой.
– О нет, используй я хоть однажды искусство магии ради низкой корысти, во второй раз ничего бы не получилось. Вот и эти червонцы… если вы уж довольно нагляделись на них, я сейчас же брошу обратно, в камин.
Услышав эти слова, приятели дружно запротестовали, словно сговорились.
– Такое огромное богатство снова превратить в уголья, да ведь это неслыханная глупость! – повторяли они.
Но я упрямо стоял на своем: непременно брошу червонцы обратно в камин, как обещал Мисре-куну. Но вдруг один из приятелей, как говорили, самый хитрый из всех, сказал, ехидно посмеиваясь себе под нос:
– Вы хотите превратить эти червонцы снова в угли. А мы не хотим. Этак мы никогда не кончим спорить. Вот что я придумал: сыграйте-ка с нами в карты! Пусть эти червонцы будут вашей ставкой. Останетесь в выигрыше – что ж, распоряжайтесь ими, как вам будет угодно, превращайте их снова в угли. Ну, а если выиграем мы, отдайте нам все золотые в полной сохранности. И спор наш, в любом случае, закончится к обоюдному согласию!
Но я отрицательно потряс головой. Нелегко было меня уговорить. Тут приятель мой стал смеяться еще более ядовито, хитро поглядывая то на меня, то на груду червонцев.
– Вы отказываетесь сыграть в карты, чтобы не отдать нам эти червонцы. А еще говорите: победили корысть, чтобы совершать чудеса! Ваша благородная решимость что-то теперь кажется сомнительной, не так ли?
– Поверьте, я превращу эти золотые в угли совсем не потому, что пожалел отдать их вам…
Мы без конца повторяли свои аргументы, и наконец меня, что называется, к стенке приперли. Пришлось согласиться поставить червонцы на карту, как требовал приятель. Само собой, все страшно обрадовались. Где-то раздобыли колоду карт и, тесным кольцом обступив картежный столик, стоявший в углу, стали наседать на меня:
– Ну же! Ну, скорее!
Вначале я вел игру нехотя, без увлечения. Обычно мне не везет в карты. Но в этот вечер мне почему-то фантастически везло. Играя, я постепенно увлекся. Не прошло и десяти минут, как, позабыв обо всем на свете, я по-настоящему вошел в азарт.
Партнеры мои, конечно, затеяли этот карточный поединок с целью завладеть моим золотом. Но по мере того, как рос их проигрыш, они словно обезумели и с побелевшими лицами повели против меня самую отчаянную игру. Все их усилия были напрасны! Я ни разу не проиграл. Напротив! Я выиграл почти столько же золотых, сколько у меня было сперва. Тогда тот же самый недобрый приятель, подбивший меня на игру, крикнул, безумным жестом разметав передо мной карты:
– Вот. Вытащите карту! Я ставлю все свое состояние – земли, дом, лошадей, автомобиль, все, все без остатка! А вы поставьте все ваши червонцы и весь ваш выигрыш. Тяните же!
В этот миг во мне загорелась жадность. Если я сейчас, на свою беду, проиграю, то, значит, должен буду отдать ему мою гору червонцев, да еще весь мой выигрыш в придачу? Но зато уж если выиграю, все богатство моего приятеля сразу перейдет ко мне в руки! Стоило, в самом деле, учиться магии, если не прибегнуть к ней в такую минуту!
При этой мысли я уже не в силах был владеть собой и, тайно пустив в ход магические чары, сделал вид, что наконец решился:
– Ну, хорошо! Тяните карту вы первый.
– Девятка.
– Король! – торжественно воскликнул я и показал свою карту смертельно побледневшему противнику.
Но в то же мгновение – о чудо! – карточный король словно ожил, поднял свою увенчанную короной голову и высунулся по пояс из карты. Церемонно держа меч в руках, он зловеще усмехнулся.
– Бабушка! Бабушка! Гость собирается вернуться домой. Не надо готовить ему постели, – прозвучал хорошо знакомый голос.
И тотчас же, неизвестно отчего, дождь за окном так уныло зашумел, словно он падал тяжелыми, дробными каплями там, в бамбуковых зарослях Омори.
Я вдруг опомнился. Поглядел вокруг. По-прежнему я сидел против Мисры-куна, а он, в неярком свете керосиновой лампы, улыбался, как тот карточный король.
Еще и пепел не упал с сигары, зажатой у меня между пальцами. Мне казалось, что прошел целый месяц, а на самом деле я видел сон и этот сон длился всего две-три минуты. Но за этот короткий срок мы оба ясно поняли, что я не тот человек, кому можно открыть тайны магии Хассан-хана.
Низко опустив голову от смущения, я не проронил ни слова.
– Прежде чем учиться у меня искусству магии, надо победить в себе корыстолюбие. Но даже этот один-единственный искус оказался вам не под силу, – мягко, с видом сожаления, упрекнул меня Мисра-кун, положив локти на стол, покрытый скатертью с каймой из красных цветов.
10 ноября 1919 г.
1
| | graf 02.12.2015 / 21:07 #18 "По вере вашей да будет вам. " |
Хозяин Кремля. Ивлин Во (+/-)
Историю эту рассказал мне в Париже одним очень ранним утром владелец знаменитого ночного клуба, и я склонен верить в ее правдивость.
Не буду приводить ни настоящие имя и фамилию этого человека, ни название клуба, потому что такую рекламу он бы не одобрил, поэтому дам ему имя Борис, а клуб назову «Кремлем».
«Кремль» — заведение известное.
Пальто и шляпу у дверей у вас забирает прямо-таки настоящий казак зверской наружности; он в сапогах со шпорами, а та часть лица, что не скрыта бородой, вся в шрамах, как у немецкого довоенного студента.
Интерьер — ковры и вязаные красные полотнища, имитирующие стены и крышу шатра. Играет или очень хороший цыганский оркестр, или очень хороший джаз-банд, когда людям хочется потанцевать.
Официанты, подобранные по росту и одетые в великолепные российские наряды, разносят круглые пламенеющие жаровни, на которых между кусками мяса шипит лук. Большинство из них — бывшие офицеры царской армии.
Борис, достаточно молодой человек шести футов пяти с половиной дюймов ростом, одетый в русскую шелковую блузу, шаровары и высокие сапоги, ходит от столика к столику, чтобы убедиться, что в его заведении идеальный порядок.
С двух ночи и до зари «Кремль» всегда полон, и американские гости, задумчиво глядя на счет, частенько говорят, что Борис «делает на этом хорошие деньги». Так оно и есть.
Мода на Монмартре меняется очень быстро, но, если нынешняя популярность клуба продержится еще один сезон, у него появится возможность отойти от дел, снять виллу на Ривьере, чтобы жить там до конца своих дней.
Как-то субботним вечером, точнее — воскресным утром, Борис удостоил меня особой чести: сел за мой столик и выпил стакан вина. Именно тогда он и рассказал свою историю.
Его отец был генералом, и войну Борис встретил в военной академии.
Слишком юный для службы, он оставался в тылу и своими глазами видел крушение империи.
Потом наступил период смуты, когда великая война закончилась и разбросанные по стране остатки царской армии, которых с неохотой поддерживали бывшие союзники, вели обреченную на неудачу борьбу с большевиками.
Борису уже исполнилось восемнадцать. Его отец погиб, мать сумела эмигрировать в Америку.
Военная академия закрылась, и Борис с несколькими друзьями-курсантами решил присоединиться к армии Колчака, которая сражалась с большевиками в Сибири.
Странная это была армия: безлошадные кавалеристы, матросы, оставившие свои корабли, офицеры, чьи подразделения подняли бунт и перешли на сторону большевиков, тыловые гарнизоны и адъютанты, ветераны русско-японской войны и юноши вроде Бориса, ни разу не нюхавшие пороха.
Помимо них в армию входили части Антанты, посланные быстро меняющимися правительствами и благополучно забытые; английские инженерные части и французская артиллерия плюс связные офицеры и военные атташе при Генеральном штабе.
Среди последних был французский офицер-кавалерист несколькими годами старше Бориса. Для большинства образованных русских до войны французский считался вторым родным языком.
Борис и французский атташе стали близкими друзьями. Они вместе курили и вспоминали довоенные Париж и Москву.
Шли недели, и в армии росло осознание того, что кампания Колчака может закончиться только катастрофой.
В конце концов офицерский совет решил, что остается только одно — прорваться на восточное побережье и попытаться отплыть в Европу.
Был сформирован отряд для прикрытия отхода основных сил, и Борис вместе с его французским другом оказался в его составе. В ходе последующих боевых действий маленький арьергард полностью окружили.
Только Борису и его другу удалось вырваться из окружения, но оба оказались в отчаянном положении: их багаж пропал, они остались вдвоем на огромных просторах, контролируемых врагами и населенных дикими азиатскими племенами.
В одиночку француз бы не выжил, но форма русского офицера еще что-то значила в глухих деревнях. Борис отдал французу свою шинель, чтобы скрыть мундир иностранной армии, и вдвоем они шли сквозь снег, пытаясь добраться до границы.
В итоге прибыли на территорию, контролируемую японцами. Здесь на всех русских смотрели подозрительно, и уже усилиями француза им удалось беспрепятственно добраться до ближайшего французского консульства.
Борис стремился уехать в Америку, к своей матери. Его другу, как человеку военному, пришлось вернуться в Париж. Они расстались.
Тепло попрощались, пообещали друг другу встретиться вновь, когда жизнь более-менее наладится, но глубоко в душе каждый сомневался, что такая встреча состоится.
Прошло два года, и весенним днем бедно одетый русский оказался в Париже, с тремя сотнями франков в кармане и всеми своими пожитками в вещмешке. Он сильно отличался от жизнерадостного Бориса, который ушел из военной академии, чтобы присоединиться к армии Колчака. Америка, как выяснилось, ничуть не походила на страну возможностей, какой он ее себе представлял.
Его мать продала драгоценности и личные вещи, которые привезла с собой, и открыла небольшую швейную мастерскую. Борис же не смог найти постоянную работу, два или три месяца перебивался случайными заработками, а потом нанялся матросом на корабль, который отправлялся в Англию.
В последующие месяцы работал официантом, шофером, танцором, докером и дошел бы до крайней степени истощения, если б случайно не встретил давнего друга отца, бывшего первого секретаря посольства, а теперь парикмахера. Он-то и посоветовал Борису отправиться в Париж, где уже сформировалась большая русская колония, и дал денег на дорогу.
Елисейские Поля только начали одеваться в молодую листву, кутюрье показывали весенние коллекции, а Борис, в видавших виды обносках, один-одинешенек, оказался в очередном незнакомом городе.
Все, на что он мог рассчитывать, это тридцать шиллингов, и поэтому, не зная, что станет с ним завтра, Борис решил хотя бы поесть.
Англичанин на его месте произвел бы скрупулезные подсчеты, чтобы растянуть имеющиеся деньги на максимально долгий срок, и приступил бы к поискам работы, но то англичанин.
У Бориса же, пока он смотрел на эти жалкие деньги, которые держал в руке, в голове будто что-то лопнуло. Как ни экономь, такой малости хватит разве что на пару недель, а что потом? Без работы и с пустыми карманами?
Так какая разница, потратить их прямо сейчас или за полмесяца? Он же попал в Париж, о котором читал и слышал так много. Вот и решил хоть раз вкусно поесть, а потом положиться на волю случая.
Его отец в разговорах часто упоминал ресторан «Ларн». Борис понятия не имел, где он находится, поэтому поехал на такси.
Вошел в зал, сел на стул с обивкой из красного плюша, не обращая внимания на подозрительно разглядывавших его официантов, огляделся, стараясь не привлекать к себе внимания.
«Ларн» выглядел тихим и чопорным местечком в сравнении с большими ресторанами, мимо которых ему доводилось проходить в Нью-Йорке и Лондоне, но одного взгляда в меню хватило, чтобы понять: бедняки сюда вряд ли заходят.
И вот начал Борис заказывать… Официант, до этого момента смотревший на эксцентрично одетого молодого человека едва ли не с пренебрежением, понял, что его советы по выбору… блюд или вина не понадобятся.
Он поел свежей черной икры, и перепелок, вымоченных в портвейне, и блинов «Сюзетта»; выпил бутылку марочного кларета и бокал очень выдержанного шампанского; перебрал несколько коробок сигар, прежде чем нашел идеальную.
Закончив трапезу, попросил счет. Он составил двести шестьдесят франков. Двадцать шесть франков Борис дал официанту на чай, четыре — гардеробщику, который взял у него шляпу и вещмешок. Такси обошлось ему в семь.
Полминуты спустя он стоял на бордюрном камне с тремя франками в кармане, но не сожалел об этом: хоть поел отлично.
И пока стоял, размышляя, как жить дальше, его руку сжали чьи-то пальцы. Борис обернулся и увидел модно одетого француза, который, вероятно, только что вышел из того же ресторана. Он узнал своего друга, военного атташе.
Вместе они пошли по улице, говорили, говорили и говорили. Француз рассказал, что вышел в отставку, когда подошел к концу срок его службы, и теперь у него процветающая автомобильная фирма.
— И ты, я вижу, в порядке. Я так рад, что все сложилось у тебя как нельзя лучше.
— Как нельзя лучше? На текущий момент все мое состояние — три франка.
— Мой дорогой друг, люди, у которых только три франка, не едят черную икру в «Ларне».
И только тут он заметил потрепанную одежду Бориса. Раньше он видел его исключительно в военной форме, тоже видавшей виды, и поначалу вообще не обратил внимания на внешний вид друга. Теперь же осознал, что устроившиеся в жизни молодые люди так не одеваются.
— Мой дорогой друг, прости меня за смех. Я сразу не понял… Давай пообедаем сегодня у меня и поговорим о том, что можно сделать.
— Так я и стал хозяином «Кремля», — закончил Борис. — Если бы я не пошел в «Ларн» в тот день, мы бы почти наверняка никогда не встретились.
Мой друг сказал, что готов выделить мне долю в своей автомобильной фирме, но уверен, что человеку, который может потратить последние триста франков на икру и шампанское, сам Бог велел идти в рестораторы.
На том и порешили. Он дал мне денег, я позвал нескольких давних друзей. И теперь, как видите, жизнь наладилась.
Последние гости заплатили по счету и нетвердой походкой направилась к выходу. Борис поднялся, чтобы попрощаться с ними. Дневной свет проник в зал, когда они, выходя, откинули полог.
Внезапно, в этом новом свете, я увидел, что обстановка насквозь фальшивая и безвкусная. Официанты спешили к служебному выходу, чтобы переодеться. Борис понял, что я чувствую, и сказал на прощание:
— Я знаю, русского тут ничего нет. И в том, что тебе принадлежит популярный ночной клуб, тоже ничего нет, если ты потерял родину.
Не буду приводить ни настоящие имя и фамилию этого человека, ни название клуба, потому что такую рекламу он бы не одобрил, поэтому дам ему имя Борис, а клуб назову «Кремлем».
«Кремль» — заведение известное.
Пальто и шляпу у дверей у вас забирает прямо-таки настоящий казак зверской наружности; он в сапогах со шпорами, а та часть лица, что не скрыта бородой, вся в шрамах, как у немецкого довоенного студента.
Интерьер — ковры и вязаные красные полотнища, имитирующие стены и крышу шатра. Играет или очень хороший цыганский оркестр, или очень хороший джаз-банд, когда людям хочется потанцевать.
Официанты, подобранные по росту и одетые в великолепные российские наряды, разносят круглые пламенеющие жаровни, на которых между кусками мяса шипит лук. Большинство из них — бывшие офицеры царской армии.
Борис, достаточно молодой человек шести футов пяти с половиной дюймов ростом, одетый в русскую шелковую блузу, шаровары и высокие сапоги, ходит от столика к столику, чтобы убедиться, что в его заведении идеальный порядок.
С двух ночи и до зари «Кремль» всегда полон, и американские гости, задумчиво глядя на счет, частенько говорят, что Борис «делает на этом хорошие деньги». Так оно и есть.
Мода на Монмартре меняется очень быстро, но, если нынешняя популярность клуба продержится еще один сезон, у него появится возможность отойти от дел, снять виллу на Ривьере, чтобы жить там до конца своих дней.
Как-то субботним вечером, точнее — воскресным утром, Борис удостоил меня особой чести: сел за мой столик и выпил стакан вина. Именно тогда он и рассказал свою историю.
Его отец был генералом, и войну Борис встретил в военной академии.
Слишком юный для службы, он оставался в тылу и своими глазами видел крушение империи.
Потом наступил период смуты, когда великая война закончилась и разбросанные по стране остатки царской армии, которых с неохотой поддерживали бывшие союзники, вели обреченную на неудачу борьбу с большевиками.
Борису уже исполнилось восемнадцать. Его отец погиб, мать сумела эмигрировать в Америку.
Военная академия закрылась, и Борис с несколькими друзьями-курсантами решил присоединиться к армии Колчака, которая сражалась с большевиками в Сибири.
Странная это была армия: безлошадные кавалеристы, матросы, оставившие свои корабли, офицеры, чьи подразделения подняли бунт и перешли на сторону большевиков, тыловые гарнизоны и адъютанты, ветераны русско-японской войны и юноши вроде Бориса, ни разу не нюхавшие пороха.
Помимо них в армию входили части Антанты, посланные быстро меняющимися правительствами и благополучно забытые; английские инженерные части и французская артиллерия плюс связные офицеры и военные атташе при Генеральном штабе.
Среди последних был французский офицер-кавалерист несколькими годами старше Бориса. Для большинства образованных русских до войны французский считался вторым родным языком.
Борис и французский атташе стали близкими друзьями. Они вместе курили и вспоминали довоенные Париж и Москву.
Шли недели, и в армии росло осознание того, что кампания Колчака может закончиться только катастрофой.
В конце концов офицерский совет решил, что остается только одно — прорваться на восточное побережье и попытаться отплыть в Европу.
Был сформирован отряд для прикрытия отхода основных сил, и Борис вместе с его французским другом оказался в его составе. В ходе последующих боевых действий маленький арьергард полностью окружили.
Только Борису и его другу удалось вырваться из окружения, но оба оказались в отчаянном положении: их багаж пропал, они остались вдвоем на огромных просторах, контролируемых врагами и населенных дикими азиатскими племенами.
В одиночку француз бы не выжил, но форма русского офицера еще что-то значила в глухих деревнях. Борис отдал французу свою шинель, чтобы скрыть мундир иностранной армии, и вдвоем они шли сквозь снег, пытаясь добраться до границы.
В итоге прибыли на территорию, контролируемую японцами. Здесь на всех русских смотрели подозрительно, и уже усилиями француза им удалось беспрепятственно добраться до ближайшего французского консульства.
Борис стремился уехать в Америку, к своей матери. Его другу, как человеку военному, пришлось вернуться в Париж. Они расстались.
Тепло попрощались, пообещали друг другу встретиться вновь, когда жизнь более-менее наладится, но глубоко в душе каждый сомневался, что такая встреча состоится.
Прошло два года, и весенним днем бедно одетый русский оказался в Париже, с тремя сотнями франков в кармане и всеми своими пожитками в вещмешке. Он сильно отличался от жизнерадостного Бориса, который ушел из военной академии, чтобы присоединиться к армии Колчака. Америка, как выяснилось, ничуть не походила на страну возможностей, какой он ее себе представлял.
Его мать продала драгоценности и личные вещи, которые привезла с собой, и открыла небольшую швейную мастерскую. Борис же не смог найти постоянную работу, два или три месяца перебивался случайными заработками, а потом нанялся матросом на корабль, который отправлялся в Англию.
В последующие месяцы работал официантом, шофером, танцором, докером и дошел бы до крайней степени истощения, если б случайно не встретил давнего друга отца, бывшего первого секретаря посольства, а теперь парикмахера. Он-то и посоветовал Борису отправиться в Париж, где уже сформировалась большая русская колония, и дал денег на дорогу.
Елисейские Поля только начали одеваться в молодую листву, кутюрье показывали весенние коллекции, а Борис, в видавших виды обносках, один-одинешенек, оказался в очередном незнакомом городе.
Все, на что он мог рассчитывать, это тридцать шиллингов, и поэтому, не зная, что станет с ним завтра, Борис решил хотя бы поесть.
Англичанин на его месте произвел бы скрупулезные подсчеты, чтобы растянуть имеющиеся деньги на максимально долгий срок, и приступил бы к поискам работы, но то англичанин.
У Бориса же, пока он смотрел на эти жалкие деньги, которые держал в руке, в голове будто что-то лопнуло. Как ни экономь, такой малости хватит разве что на пару недель, а что потом? Без работы и с пустыми карманами?
Так какая разница, потратить их прямо сейчас или за полмесяца? Он же попал в Париж, о котором читал и слышал так много. Вот и решил хоть раз вкусно поесть, а потом положиться на волю случая.
Его отец в разговорах часто упоминал ресторан «Ларн». Борис понятия не имел, где он находится, поэтому поехал на такси.
Вошел в зал, сел на стул с обивкой из красного плюша, не обращая внимания на подозрительно разглядывавших его официантов, огляделся, стараясь не привлекать к себе внимания.
«Ларн» выглядел тихим и чопорным местечком в сравнении с большими ресторанами, мимо которых ему доводилось проходить в Нью-Йорке и Лондоне, но одного взгляда в меню хватило, чтобы понять: бедняки сюда вряд ли заходят.
И вот начал Борис заказывать… Официант, до этого момента смотревший на эксцентрично одетого молодого человека едва ли не с пренебрежением, понял, что его советы по выбору… блюд или вина не понадобятся.
Он поел свежей черной икры, и перепелок, вымоченных в портвейне, и блинов «Сюзетта»; выпил бутылку марочного кларета и бокал очень выдержанного шампанского; перебрал несколько коробок сигар, прежде чем нашел идеальную.
Закончив трапезу, попросил счет. Он составил двести шестьдесят франков. Двадцать шесть франков Борис дал официанту на чай, четыре — гардеробщику, который взял у него шляпу и вещмешок. Такси обошлось ему в семь.
Полминуты спустя он стоял на бордюрном камне с тремя франками в кармане, но не сожалел об этом: хоть поел отлично.
И пока стоял, размышляя, как жить дальше, его руку сжали чьи-то пальцы. Борис обернулся и увидел модно одетого француза, который, вероятно, только что вышел из того же ресторана. Он узнал своего друга, военного атташе.
Вместе они пошли по улице, говорили, говорили и говорили. Француз рассказал, что вышел в отставку, когда подошел к концу срок его службы, и теперь у него процветающая автомобильная фирма.
— И ты, я вижу, в порядке. Я так рад, что все сложилось у тебя как нельзя лучше.
— Как нельзя лучше? На текущий момент все мое состояние — три франка.
— Мой дорогой друг, люди, у которых только три франка, не едят черную икру в «Ларне».
И только тут он заметил потрепанную одежду Бориса. Раньше он видел его исключительно в военной форме, тоже видавшей виды, и поначалу вообще не обратил внимания на внешний вид друга. Теперь же осознал, что устроившиеся в жизни молодые люди так не одеваются.
— Мой дорогой друг, прости меня за смех. Я сразу не понял… Давай пообедаем сегодня у меня и поговорим о том, что можно сделать.
— Так я и стал хозяином «Кремля», — закончил Борис. — Если бы я не пошел в «Ларн» в тот день, мы бы почти наверняка никогда не встретились.
Мой друг сказал, что готов выделить мне долю в своей автомобильной фирме, но уверен, что человеку, который может потратить последние триста франков на икру и шампанское, сам Бог велел идти в рестораторы.
На том и порешили. Он дал мне денег, я позвал нескольких давних друзей. И теперь, как видите, жизнь наладилась.
Последние гости заплатили по счету и нетвердой походкой направилась к выходу. Борис поднялся, чтобы попрощаться с ними. Дневной свет проник в зал, когда они, выходя, откинули полог.
Внезапно, в этом новом свете, я увидел, что обстановка насквозь фальшивая и безвкусная. Официанты спешили к служебному выходу, чтобы переодеться. Борис понял, что я чувствую, и сказал на прощание:
— Я знаю, русского тут ничего нет. И в том, что тебе принадлежит популярный ночной клуб, тоже ничего нет, если ты потерял родину.
1
| | graf 03.12.2015 / 14:45 #19 "По вере вашей да будет вам. " |
Борхес Хорхе Луис /Евангелие от Марка (+/-)
Эти события произошли в «Тополях» – поместье к югу от Хунина, в конце марта 1928 года. Главным героем их был студент медицинского факультета Валтасар Эспиноса. Не забегая вперед, назовем его рядовым представителем столичной молодежи, не имевшим других приметных особенностей, кроме, пожалуй, ораторского дара, который снискал ему не одну награду в английской школе в Рамос Мехия, и едва ли не беспредельной доброты. Споры не привлекали его, предпочитавшего думать, что прав не он, а собеседник.
Неравнодушный к превратностям игры, он был, однако, плохим игроком, поскольку не находил радости в победе. Его открытый ум не изнурял себя работой, и в свои тридцать три года он все еще не получил диплома, затрудняясь в выборе подходящей специальности. Отец, неверующий, как все порядочные люди того времени, посвятил его в учение Герберта Спенсера, а мать, уезжая в Монтевидео, заставила поклясться, что он будет каждый вечер читать «Отче наш» и креститься перед сном. За многие годы он ни разу не нарушил обещанного. Не то чтобы ему недоставало твердости: однажды, правда скорее равнодушно, чем сердито, он даже обменялся двумя-тремя тычками с группой однокурсников, подбивавших его на участие в студенческой демонстрации. Но, соглашатель в душе, он был складом, мягко говоря, спорных, а точнее – избитых мнений: его не столько занимала Аргентина, сколько страх, чтобы в других частях света нас не сочли дикарями; он почитал Францию, но презирал французов; ни во что не ставил американцев, но одобрял постройку небоскребов в Буэнос-Айресе и верил, что гаучо равнин держатся в седле лучше, чем парни с гор и холмов. Когда двоюродный брат Даниэль пригласил его провести лето в «Тополях», он тут же согласился, и не оттого, что ему нравилась жизнь за городом, а по природной уступчивости и за неимением веских причин для отказа.
Господский дом выглядел просторным и чуть обветшалым; неподалеку размещалась семья управляющего по фамилии Гутре: отец, на редкость неуклюжий сын и дочь неясного происхождения. Все трое были рослые, крепко сколоченные, с рыжеватыми волосами и лицами слегка индейского типа. Между собой они почти не разговаривали. Жена управляющего несколько лет назад умерла.
За городом Эспиносе приоткрылось немало такого, о чем он и понятия не имел. Например, что к дому не подлетают галопом и вообще верхом отправляются только по делу. Со временем он стал различать голоса птиц.
Вскоре Даниэлю понадобилось вернуться в столицу, закончить какую-то сделку со скотоводами. Он рассчитывал уложиться в неделю. Эспиноса, уже слегка пресытившись рассказами брата о любовных победах и его неослабным вниманием к тонкостям собственного туалета, предпочел остаться в поместье со своими учебниками. Стояла невыносимая духота, и даже ночь не приносила облегчения. Как-то поутру его разбудил гром. Ветер трепал казуарины. Эспиноса услышал первые капли дождя и возблагодарил Бога. Резко дохнуло холодом. К вечеру Саладо вышла из берегов.
На другой день, глядя с галереи на затопленные поля, Балтасар Эспиноса подумал, что сравнение пампы с морем не слишком далеко от истины, по крайней мере этим утром, хотя Генри Хадсон и писал, будто море кажется больше, поскольку его видишь с палубы, а не с седла или с высоты человеческого роста. Ливень не унимался; с помощью или, вернее, вопреки вмешательству городского гостя Гутре удалось спасти большую часть поголовья, но много скота потонуло. В поместье вели четыре дороги: все они скрылись под водой. На третий день домишко управляющего стал протекать, и Эспиноса отдал семейству комнату в задней части дома, рядом с сараем для инструментов. Переезд сблизил их: теперь все четверо ели в большой столовой. Разговор не клеился; до тонкостей зная здешнюю жизнь, Гутре ничего не умели объяснить. Однажды вечером Эспиноса спросил, помнят ли в этих местах о набегах индейцев в те годы, когда в Хунине еще стоял пограничный гарнизон. Они отвечали, что помнят, хотя сказали бы то же самое, спроси он о казни Карла Первого. Эспиносе пришли на ум слова отца, который обыкновенно говаривал, что большинством деревенских рассказов о стародавних временах мы обязаны плохой памяти и смутному понятию о датах. Как правило, гаучо не знают ни года своего рождения, ни имени его виновника.
Во всем доме нечего было почитать, кроме «Фермерского журнала», ветеринарного учебника, роскошного томика «Табаре» [1] , «Истории скотоводства в Аргентине», нескольких любовных и криминальных романов и недавно изданной книги под названием «Дон Сегундо Сомбра». Чтобы хоть чем-то заняться после еды, Эспиноса прочел два отрывка семейству Гутре, не знавшему грамоте. К несчастью, глава семьи сам был прежде погонщиком, и приключения героя его не заинтересовали. Он сказал, что работа это простая, что они обычно прихватывали вьючную лошадь, на которую грузили все необходимое, и, не будь он погонщиком, ему бы ввек не добраться до таких мест, как Лагуна де Гомес, Брагадо и владения Нуньесов в Чакабуко [2] . На кухне была гитара; до событий, о которых идет речь, пеоны частенько рассаживались здесь кружком, кто-нибудь настраивал инструмент, но никогда не играл. Это называлось «посидеть за гитарой».
Решив отпустить бороду, Эспиноса стал нередко задерживаться перед зеркалом, чтобы оглядеть свой изменившийся облик, и улыбался, воображая, как замучит столичных приятелей рассказами о разливе Саладо. Как ни странно, он тосковал по местам, где никогда не был Я куда вовсе не собирался: по перекрестку на улице Кабрера с его почтовым ящиком, по лепным львам у подъезда на улице Жужуй, по кварталам у площади Онсе, по кафельному полу забегаловки, адреса которой и знать не знал. Отец и братья, думал он, верно, уже наслышаны от Даниэля, как его – в буквальном смысле слова – отрезало от мира наводнением.
Перерыв дом, все еще окруженный водой, он обнаружил Библию на английском языке. Последние страницы занимала история семейства Гатри (таково было их настоящее имя). Родом из Инвернесса, они, видимо нанявшись в батраки, обосновались в Новом Свете с начала прошлого века и перемешали свою кровь с индейской. Хроника обрывалась на семидесятых годах: к этому времени они разучились писать. За несколько поколений члены семьи забыли английский; когда Эспиноса познакомился с ними, они едва говорили и по-испански. В Бога они не веровали, но, как тайный знак, несли в крови суровый фанатизм кальвинистов и суеверия индейцев. Эспиноса рассказал о своей находке, его будто и не слышали.
Листая том, он попал на первую главу Евангелия от Марка. Думая поупражняться в переводе и, кстати, посмотреть, как это покажется Гутре, он решил прочесть им несколько страниц после ужина. Его слушали до странности внимательно и даже с молчаливым интересом. Вероятно, золотое тиснение на переплете придавало книге особый вес. «Это у них в крови», – подумалось Эспиносе. Кроме того, ему пришло в голову, что люди поколение за поколением пересказывают всего лишь две истории: о сбившемся с пути корабле, кружащем по Средиземноморью в поисках долгожданного острова, и о Боге, распятом на Голгофе. Припомнив уроки риторики в Рамос Мехия, он встал, переходя к притчам.
В следующий раз Гутре второпях покончили с жарким и сардинами, чтобы не мешать Евангелию.
Овечка, которую дочь семейства баловала и украшала голубой лентой, как-то поранилась о колючую проволоку. Гутре хотели было наложить паутину, чтобы остановить кровь; Эспиноса воспользовался своими порошками. Последовавшая за этим благодарность поразила его. Сначала он не доверял семейству управляющего и спрятал двести сорок прихваченных с собой песо в одном из учебников; теперь, за отсутствием хозяина, он как бы занял его место и не без робости отдавал приказания, которые тут же исполнялись. Гутре ходили за ним по комнатам и коридору, как за поводырем. Читая, он заметил, что они тайком подбирают оставшиеся после него крошки. Однажды вечером он застал их за разговором о себе, немногословным и уважительным.
Закончив Евангелие от Марка, он думал перейти к следующему, но отец семейства попросил повторить прочитанное, чтобы лучше разобраться. Они словно дети, почувствовал Эспиноса, повторение им приятней, чем варианты или новинки. Ночью он видел во сне потоп, что, впрочем, его не удивило; он проснулся при стуке молотков, сколачивающих ковчег, и решил, что это раскаты грома. И правда: утихший было дождь снова разошелся. Опять похолодало. Грозой снесло крышу сарая с инструментами, рассказывали Гутре, они ему потом покажут, только укрепят стропила. Теперь он уже не был чужаком, о нем заботились, почти баловали. Никто в семье не пил кофе, но ему всегда готовили чашечку, кладя слишком много сахару.
Новая гроза разразилась во вторник. В четверг ночью его разбудил тихий стук в дверь, которую он на всякий случай обычно запирал. Он поднялся и открыл: это была дочь Гутре. В темноте он ее почти не видел, но по звуку шагов понял, что она босиком, а позже, в постели, – что она пробралась через весь дом раздетой. Она не обняла его и не сказала ни слова, вытянувшись рядом и дрожа. С ней это было впервые. Уходя, она его не поцеловала: Эспиноса вдруг подумал, что не знает даже ее имени. По непонятным причинам, в которых не хотелось разбираться, он решил не упоминать в Буэнос-Айресе об этом эпизоде.
День начался как обычно, только на этот раз отец семейства первым заговорил с Эспиносой и спросил, правда ли, что Христос принял смерть, чтобы спасти род человеческий. Эспиноса, который сам не верил, но чувствовал себя обязанным держаться прочитанного, отвечал:
– Да. Спасти всех от преисподней.
Тогда Гутре поинтересовался:
– А что такое преисподняя?
– Это место под землей, где души будут гореть в вечном огне.
– И те, кто его распинал, тоже спасутся?
– Да, – ответил Эспиноса, не слишком твердый в теологии.
Он боялся, что управляющий потребует рассказать о происшедшем ночью. После завтрака Гутре попросили еще раз прочесть последние главы.
Днем Эспиноса надолго заснул; некрепкий сон прерывался назойливым стуком молотков и смутными предчувствиями. К вечеру он встал и вышел в коридор. Как бы думая вслух, он произнес:
– Вода спадает. Осталось недолго.
– Осталось недолго, – эхом подхватил Гутре.
Все трое шли за ним. Преклонив колена на каменном полу, они попросили благословения. Потом стали осыпать его бранью, плевать в лицо и выталкивать на задний двор. Девушка плакала. Эспиноса понял, что его ждет за дверью. Открыли, он увидел небо. Свистнула птица. «Щегол», – мелькнуло у него. Сарай стоял без крыши. Из сорванных стропил было сколочено распятие.
Неравнодушный к превратностям игры, он был, однако, плохим игроком, поскольку не находил радости в победе. Его открытый ум не изнурял себя работой, и в свои тридцать три года он все еще не получил диплома, затрудняясь в выборе подходящей специальности. Отец, неверующий, как все порядочные люди того времени, посвятил его в учение Герберта Спенсера, а мать, уезжая в Монтевидео, заставила поклясться, что он будет каждый вечер читать «Отче наш» и креститься перед сном. За многие годы он ни разу не нарушил обещанного. Не то чтобы ему недоставало твердости: однажды, правда скорее равнодушно, чем сердито, он даже обменялся двумя-тремя тычками с группой однокурсников, подбивавших его на участие в студенческой демонстрации. Но, соглашатель в душе, он был складом, мягко говоря, спорных, а точнее – избитых мнений: его не столько занимала Аргентина, сколько страх, чтобы в других частях света нас не сочли дикарями; он почитал Францию, но презирал французов; ни во что не ставил американцев, но одобрял постройку небоскребов в Буэнос-Айресе и верил, что гаучо равнин держатся в седле лучше, чем парни с гор и холмов. Когда двоюродный брат Даниэль пригласил его провести лето в «Тополях», он тут же согласился, и не оттого, что ему нравилась жизнь за городом, а по природной уступчивости и за неимением веских причин для отказа.
Господский дом выглядел просторным и чуть обветшалым; неподалеку размещалась семья управляющего по фамилии Гутре: отец, на редкость неуклюжий сын и дочь неясного происхождения. Все трое были рослые, крепко сколоченные, с рыжеватыми волосами и лицами слегка индейского типа. Между собой они почти не разговаривали. Жена управляющего несколько лет назад умерла.
За городом Эспиносе приоткрылось немало такого, о чем он и понятия не имел. Например, что к дому не подлетают галопом и вообще верхом отправляются только по делу. Со временем он стал различать голоса птиц.
Вскоре Даниэлю понадобилось вернуться в столицу, закончить какую-то сделку со скотоводами. Он рассчитывал уложиться в неделю. Эспиноса, уже слегка пресытившись рассказами брата о любовных победах и его неослабным вниманием к тонкостям собственного туалета, предпочел остаться в поместье со своими учебниками. Стояла невыносимая духота, и даже ночь не приносила облегчения. Как-то поутру его разбудил гром. Ветер трепал казуарины. Эспиноса услышал первые капли дождя и возблагодарил Бога. Резко дохнуло холодом. К вечеру Саладо вышла из берегов.
На другой день, глядя с галереи на затопленные поля, Балтасар Эспиноса подумал, что сравнение пампы с морем не слишком далеко от истины, по крайней мере этим утром, хотя Генри Хадсон и писал, будто море кажется больше, поскольку его видишь с палубы, а не с седла или с высоты человеческого роста. Ливень не унимался; с помощью или, вернее, вопреки вмешательству городского гостя Гутре удалось спасти большую часть поголовья, но много скота потонуло. В поместье вели четыре дороги: все они скрылись под водой. На третий день домишко управляющего стал протекать, и Эспиноса отдал семейству комнату в задней части дома, рядом с сараем для инструментов. Переезд сблизил их: теперь все четверо ели в большой столовой. Разговор не клеился; до тонкостей зная здешнюю жизнь, Гутре ничего не умели объяснить. Однажды вечером Эспиноса спросил, помнят ли в этих местах о набегах индейцев в те годы, когда в Хунине еще стоял пограничный гарнизон. Они отвечали, что помнят, хотя сказали бы то же самое, спроси он о казни Карла Первого. Эспиносе пришли на ум слова отца, который обыкновенно говаривал, что большинством деревенских рассказов о стародавних временах мы обязаны плохой памяти и смутному понятию о датах. Как правило, гаучо не знают ни года своего рождения, ни имени его виновника.
Во всем доме нечего было почитать, кроме «Фермерского журнала», ветеринарного учебника, роскошного томика «Табаре» [1] , «Истории скотоводства в Аргентине», нескольких любовных и криминальных романов и недавно изданной книги под названием «Дон Сегундо Сомбра». Чтобы хоть чем-то заняться после еды, Эспиноса прочел два отрывка семейству Гутре, не знавшему грамоте. К несчастью, глава семьи сам был прежде погонщиком, и приключения героя его не заинтересовали. Он сказал, что работа это простая, что они обычно прихватывали вьючную лошадь, на которую грузили все необходимое, и, не будь он погонщиком, ему бы ввек не добраться до таких мест, как Лагуна де Гомес, Брагадо и владения Нуньесов в Чакабуко [2] . На кухне была гитара; до событий, о которых идет речь, пеоны частенько рассаживались здесь кружком, кто-нибудь настраивал инструмент, но никогда не играл. Это называлось «посидеть за гитарой».
Решив отпустить бороду, Эспиноса стал нередко задерживаться перед зеркалом, чтобы оглядеть свой изменившийся облик, и улыбался, воображая, как замучит столичных приятелей рассказами о разливе Саладо. Как ни странно, он тосковал по местам, где никогда не был Я куда вовсе не собирался: по перекрестку на улице Кабрера с его почтовым ящиком, по лепным львам у подъезда на улице Жужуй, по кварталам у площади Онсе, по кафельному полу забегаловки, адреса которой и знать не знал. Отец и братья, думал он, верно, уже наслышаны от Даниэля, как его – в буквальном смысле слова – отрезало от мира наводнением.
Перерыв дом, все еще окруженный водой, он обнаружил Библию на английском языке. Последние страницы занимала история семейства Гатри (таково было их настоящее имя). Родом из Инвернесса, они, видимо нанявшись в батраки, обосновались в Новом Свете с начала прошлого века и перемешали свою кровь с индейской. Хроника обрывалась на семидесятых годах: к этому времени они разучились писать. За несколько поколений члены семьи забыли английский; когда Эспиноса познакомился с ними, они едва говорили и по-испански. В Бога они не веровали, но, как тайный знак, несли в крови суровый фанатизм кальвинистов и суеверия индейцев. Эспиноса рассказал о своей находке, его будто и не слышали.
Листая том, он попал на первую главу Евангелия от Марка. Думая поупражняться в переводе и, кстати, посмотреть, как это покажется Гутре, он решил прочесть им несколько страниц после ужина. Его слушали до странности внимательно и даже с молчаливым интересом. Вероятно, золотое тиснение на переплете придавало книге особый вес. «Это у них в крови», – подумалось Эспиносе. Кроме того, ему пришло в голову, что люди поколение за поколением пересказывают всего лишь две истории: о сбившемся с пути корабле, кружащем по Средиземноморью в поисках долгожданного острова, и о Боге, распятом на Голгофе. Припомнив уроки риторики в Рамос Мехия, он встал, переходя к притчам.
В следующий раз Гутре второпях покончили с жарким и сардинами, чтобы не мешать Евангелию.
Овечка, которую дочь семейства баловала и украшала голубой лентой, как-то поранилась о колючую проволоку. Гутре хотели было наложить паутину, чтобы остановить кровь; Эспиноса воспользовался своими порошками. Последовавшая за этим благодарность поразила его. Сначала он не доверял семейству управляющего и спрятал двести сорок прихваченных с собой песо в одном из учебников; теперь, за отсутствием хозяина, он как бы занял его место и не без робости отдавал приказания, которые тут же исполнялись. Гутре ходили за ним по комнатам и коридору, как за поводырем. Читая, он заметил, что они тайком подбирают оставшиеся после него крошки. Однажды вечером он застал их за разговором о себе, немногословным и уважительным.
Закончив Евангелие от Марка, он думал перейти к следующему, но отец семейства попросил повторить прочитанное, чтобы лучше разобраться. Они словно дети, почувствовал Эспиноса, повторение им приятней, чем варианты или новинки. Ночью он видел во сне потоп, что, впрочем, его не удивило; он проснулся при стуке молотков, сколачивающих ковчег, и решил, что это раскаты грома. И правда: утихший было дождь снова разошелся. Опять похолодало. Грозой снесло крышу сарая с инструментами, рассказывали Гутре, они ему потом покажут, только укрепят стропила. Теперь он уже не был чужаком, о нем заботились, почти баловали. Никто в семье не пил кофе, но ему всегда готовили чашечку, кладя слишком много сахару.
Новая гроза разразилась во вторник. В четверг ночью его разбудил тихий стук в дверь, которую он на всякий случай обычно запирал. Он поднялся и открыл: это была дочь Гутре. В темноте он ее почти не видел, но по звуку шагов понял, что она босиком, а позже, в постели, – что она пробралась через весь дом раздетой. Она не обняла его и не сказала ни слова, вытянувшись рядом и дрожа. С ней это было впервые. Уходя, она его не поцеловала: Эспиноса вдруг подумал, что не знает даже ее имени. По непонятным причинам, в которых не хотелось разбираться, он решил не упоминать в Буэнос-Айресе об этом эпизоде.
День начался как обычно, только на этот раз отец семейства первым заговорил с Эспиносой и спросил, правда ли, что Христос принял смерть, чтобы спасти род человеческий. Эспиноса, который сам не верил, но чувствовал себя обязанным держаться прочитанного, отвечал:
– Да. Спасти всех от преисподней.
Тогда Гутре поинтересовался:
– А что такое преисподняя?
– Это место под землей, где души будут гореть в вечном огне.
– И те, кто его распинал, тоже спасутся?
– Да, – ответил Эспиноса, не слишком твердый в теологии.
Он боялся, что управляющий потребует рассказать о происшедшем ночью. После завтрака Гутре попросили еще раз прочесть последние главы.
Днем Эспиноса надолго заснул; некрепкий сон прерывался назойливым стуком молотков и смутными предчувствиями. К вечеру он встал и вышел в коридор. Как бы думая вслух, он произнес:
– Вода спадает. Осталось недолго.
– Осталось недолго, – эхом подхватил Гутре.
Все трое шли за ним. Преклонив колена на каменном полу, они попросили благословения. Потом стали осыпать его бранью, плевать в лицо и выталкивать на задний двор. Девушка плакала. Эспиноса понял, что его ждет за дверью. Открыли, он увидел небо. Свистнула птица. «Щегол», – мелькнуло у него. Сарай стоял без крыши. Из сорванных стропил было сколочено распятие.
1
Сообщений: 37Куратор темы: Graf
2 / 27